— Рэбята, — вдруг спокойно и серьезно сказал Атарьянц, — я же знаю, что вы думаете про новый дом, что кончают строить около конторы. Так вот: туда посэлются семэйные рабочие. С малэнкими детками. Нэльзя, товарищ Дайлер, учиться коммунизму за счет других! Понял? Нэ коммунизму так научишься, а тьфу — просто свинству! Ва! Дом, что около кирпичного завода, знаете?
— Так это же не дом, а халупа… Нежилая вовсе!
— Нэ халупа-малупа, а дом! Чэтыре стэны есть? Есть! Крыша есть? Есть! Пол есть? Есть! Чэго надо? Рэмонт надо. Вот сам рэмонтировать будэтэ. Дам доски, гвозди, желэзо дам, самые лучшие, самые вэселые краски дам! Сам с вами поработаю — пачему нэ помочь маладым товарищам! И у вас будэт: двэ балшие комнаты, и еще кухня балшая, и еще каридорчнк балшой… Палысадннк сдэлаем, цвэты, стол паставим, скамэйки, чай пить будэм, харашо. Ва!
— Далековато… На самой на окраине…
— Ай-вай, как страшно! Чэго боитесь? Пэсни будэтэ пэть — ныкому мэшать спать нэ будэтэ… Ва, как хорошо!
— Ладно, ребята, — закончил дискуссию Дайлер. — Спорить тут не о чем, и прав товарищ Атарьянц, и на готовенькое стыдно лезть. Навалимся на эту «халупу-малупу» всей ячейкой…
Когда выходили из кабинета Атарьянца, Петя Столбов вдруг расхохотался.
— Ты чего? — удивленно спросил Дайлер.
— Ну, будем жить как в песне: «На окраине, где-то в городе, где кирпич образует проход…»
— «Было трудно нам время первое, — подхватил песню Миша. — А потом, поработавши год, за веселый гул, за кирпичики полюбили мы этот завод…»
Прохожие с удивлением оглядывались на трех ребят, с песней выходивших из канцелярии Варгеса Атарьянца…
* * *
Слова песни о том, что «Было трудно нам время первое», часто вспоминались членами первой комсомольской бытовой коммуны Волховстройки…
Потому что легко было ремонтировать дом у кирпичного завода. Ремонтировали его дружно, весело, с песнями. Белые ночи были в самом разгаре, работать можно было допоздна, жалко было расходиться по домам. Атарьянц, как обещал, давал на ремонт все самое лучшее, сам приходил работать, не побоялся со своим толстым животом и хромой ногой лезть на крышу красить ее… И Пуговкин прибегал смотреть и командовать, и Графтио приходил и с молчаливым одобрением смотрел на веселую суетню… Получился из полуразвалившейся «халупы-малупы» — как ее стали звать комсомольцы — веселый четырехоконный домик с железной крышей, выкрашенной зеленой краской, с ослепительно белыми наличниками. Сделали навес над крыльцом, и даже был вскопан и обнесен низким штакетником палисадник.
Да, с этим все было довольно просто. Совсем не просто оказалось скомплектовать коммуну. Начать с того, что отпало предложение некоторых энтузиастов, чтобы все комсомольцы стали коммунарами. В «халупе-малупе» было всего-навсего две комнаты. И в них влезало десять, от силы двенадцать «конодеек» — как странно назывались узкие железные кровати. Первые три члена коммуны — организационная тройка: Столбов, Дайлер и Антон. А заявлений от комсомольцев поступило несколько десятков. И надо было отбирать. Решали о членах коммуны на бюро ячейки.
Сразу же прикончили все заявления девчат.
— Что же я, каждый раз, чтобы на кухню пойти, штаны надевать буду? — спросил Петя Столбов.
И в дружном хохоте всех комсомольцев потонули крики девчат, что без них «халупа-малупа» за две недели превратится в гору грязи… Девчат отвергли. Всех ребят, живущих в семьях, вычеркнули. Долго разбирали заявления тех, кто жил в рабочих общежитиях. Никаких возражений не вызвал Юра Кастрицын. Да и странно было бы, чтобы первая комсомольская коммуна обошлась без веселого рыжеволосого парня — самого большого заводилы в ячейке! И к тому же единственного комсомольца — машиниста экскаватора… Так же дружно включили в коммуну Сеню Соковнина — всеобщего любимца, пария честного и открытого. Взяли в коммуну одного из лучших молодых рабочих столярки. Карпу Судакову с именем и фамилией не повезло еще больше, чем Антону… Каждый остроумец в ячейке называл его по-разному — от Сига Корюшкина до Воблы Стерлядкова… Но был Карп парень свойский, только иногда зазнаваться любил. Стали коммунарами электротехник Володя Давыдов и каменщик Федя Стоянов.
Больше всех споров вызвало обсуждение двух, самых непохожих друг на друга ребят. То есть трудно было бы представить, чтобы в чем-нибудь сходились Амурхан Асланбеков и Павел Коренев! Как занесло Амурхана из далекой Осетии на Волховскую стройку, никто не знал. Приехал он уже комсомольцем, был горяч до того, что Юрка серьезным и очень убеждающим голосом советовал Гришке Варенцову не подпускать Амурхана к динамитному складу: «Ну всмотрись, Гришка, от Амурхана же искры летят, взлетишь вверх — этим и кончится!» Спорили ли о том, когда был Третий съезд партии, или о том, нужно ли брать девчат в Красную Армию, — лицо Амурхана принимало зверское выражение, а рука — по утверждению Юры — хваталась за кинжал! Но кинжала у Асланбекова не было, зверское выражение лица пугало только тех, кто его не знал. Потому что Амурхан был парнем невероятной доброты и правдивым до крайности. И если бы не его вспыльчивость, трудно представить лучшего товарища в комсомольской коммуне. Тихому и застенчивому Антону Амурхан нравился необыкновенно. И был он обрадован, что станет с ним жить рядом, может, почти в одной комнате…
А вот, что Пашка Коренев станет членом комсомольской коммуны, — вот этого Антон никогда не ожидал! Ведь Пашка был во всем общежитии самый что ни на есть собственник! Во всем бараке его сундучок был единственным с замком. Большим висячим замком! Хотя — все общежитие знало это! — ничего в этом сундучке, кроме тряпок, не было… Паша был еще учеником и работал на окладе, а у Куканыча больше всего расспрашивал, как будет работаться на сдельщине, сколько какая работа стоит… И вот этот Паша, у которого зимой куска льда-то не допросишься, взял да и подал заявление в коммуну!
Но самое удивительное было, что Гриша Варенцов, который всех ребят насквозь знал, поддержал Пашку. И выступил против Антона. Чуть ли не впервые тихий, всегда заливающийся краской Антон выступил на бюро против Павла Коренева. Когда Варенцов зачитал заявление Коренева и спросил, кто что сказать о нем хочет, Антон протиснулся к столу и, задыхаясь, сказал:
— Как же так получается? Пашка был первый против коммуны, а сейчас заявление подал! А зачем? Верно, посчитал, посчитал да решил, что ему это выгодно… А для чего нам те, которые из выгоды? А Пашка — он только и делает что считает. Разве коммунары такие бывают?
— Правду говорит Горемыка! — закричали ребята. — Пашка, он точно все подсчитал!
И тут Гриша Варенцов всех и удивил. Он — самый бескорыстный парень в ячейке, всегда готовый рубашку с себя снять и отдать, — он вдруг сказал:
— Ну и правильно Павел сделал, что подсчитал. И что он вступает в коммуну — хорошо. Значит, коммуна наша выгодна! А для чего устраивать коммуну, если она невыгодна, если от нее нет никакой пользы? Ведь весь смысл коммуны в том, что она всем выгодна, всем своим членам приносит пользу. Чего ради бы мы ее устраивали, если бы от нее вред был… Значит, нам не надобно Пашку ругать за то, что он идет в коммуну, подсчитав ее пользу Ну, я понимаю, что Павел парень не общественный. И крепко в нем сидит его крестьянство: все в свой дом, все, что только выгодно ему. Некрасиво это у него получается… Только вот что, ребята, у нас коммуна из одних ангелов коммунистических будет, что ли? Мы же ее и делаем для воспитания, чтобы в ней ребята жили вместе по-коммунистически, набирались коммунистического духа… Ну тогда Пашку надо принимать в коммуну первым! Уж ему-то коммунистического духа ох как не хватает! Давайте, давайте примем Павла, парень он толковый, руки золотые, голова тоже на месте, шарики в ней крутятся. Предлагаю, словом, Павла Коренева принять в комсомольскую бытовую коммуну. Кто «за»?
…Приняли Пашку… А через какое-то короткое время начал Антон думать, что был он неправ насчет Коренева.
Получив в свое распоряжение настоящий целый дом, всей ячейкой называемый «халупой-малупой», коммунары обживали его со страстью и небывалой энергией. И первым из них был Пашка Коренев. Это он придумывал разные полочки и шкафчики это по его предложению в палисаднике поставили стол и вкопали вокруг него скамейки — «чтобы приходящие ребята сидели в палисаднике, а не впирались с грязными, ногами в комнаты», как он объяснил… Паша не поленился привезти несколько тачек битого кирпича с кирпичного завода и устроить вокруг дорожки, которым не была страшна непролазная грязь после затяжных дождей. Словом, Павел оказался справным и активным коммунаром. И его даже избрали в совет коммуны вместе с Петей Столбовым, который стал председателем коммуны, вместе с Мишей Дайлером. Сам Антон на собрании коммунаров больше всех распинался за Юрку Кастрицына. Но Юрка, хитро посмотрев на Дайлера, сказал, что ему по сердцу в коммуне другое дело. И прибавил, что пусть управляют другие, а он с Горемыкой устроит такое, что совет коммуны будет дрожать перед ними, тем более они уже всё отдали и терять им нечего! Конечно, кроме собственных цепей, как это уже указали Карл Маркс и Фридрих Энгельс…
