Скрипка лежала просто на плече, и Ладя чувствовал дыхание верхней и нижней дек, дыхание смычка и свою с ним слитность. Ладя целиком принадлежал своей интуиции, слухом направлял каждый звук и все движения. Он стремился воссоздать, а не удачно разместить готовые музыкальные детали; он не хотел, чтобы смелость уступила место погоне за безопасностью. Он не хотел безопасности, он хотел в тот момент музыки для себя и для этого скрипача, который слушал его, прикрыв левое ухо, и едва заметно шевелил тяжелой головой.
Когда Ладька кончил играть, в аудитории была тишина, никто не сделал никакого движения. Профессор так и продолжал держать закрытым левое ухо.
Ладька вышел.
На следующий день Кира Викторовна под секретом сказала Ладе, какую запись сделал в протоколе лично Валентин Янович: «Исключительная индивидуальная приспособленность к инструменту».
— А еще, — добавила Кира Викторовна, — в разговоре со мной он сказал, что постарается привязать тебя к струнам навсегда! Понял, мой милый?
Ладька следил, что писала консерваторская газета об Андрее, о его выступлениях в Югославии, думал, каким Андрей вернется с конкурса, что в нем изменится. Ладя слишком хорошо знал Андрея, слишком хорошо знал его давнюю мечту, которая теперь исполнилась, и так блестяще. У Андрея настоящая «культура звука». Об этом писала газета, перепечатывая выдержки из югославских газет. Он «интерпретатор и полностью совпадает с духовными устремлениями композитора». А потом было написано даже так, что «только на основе необыкновенной, изумительной сосредоточенности можно добиться предельного овладения всеми участвующими в игре на скрипке мышцами и нервами и приобрести техническую уверенность, которая затем почти уже не нуждается в шлифовке». О большем и не помечтаешь. Андрей, конечно, вернется совсем другим. Каждый бы на его месте как-то изменился, это не зависит от человека, с этим, очевидно, нельзя справиться. Ладька бы тоже не справился — он так думал, он готовился встретиться с новым Андреем. Они будут учиться у одного и того же профессора, им опять предстоит быть вместе.
И они встретились…
Это было на Тверском бульваре в павильоне, где продаются горячие пельмени и где обычно собираются те, кто приносит с собой выпивку.
Ладька шел в Консерваторию по бульвару и увидел Андрея в этом павильоне. Он не знал, что Андрей уже вернулся, и никто этого не знал. Это было утро после той ночи, когда Андрей ушел из дому.
Андрей сидел в стороне от всех, на столе ничего, правда, не было — никаких бутылок, стаканов. Андрей просто сидел. Ладька все-таки не поверил, что это Андрей, и вошел в павильон. Да, это был Андрей. Руки положил на стол и смотрел перед собой. Совершенно неподвижный, бледный, губы плотно сомкнуты. Ладя смотрел на него, он стоял совсем близко, но Андрей его не замечал. Он ничего не замечал вокруг себя, и не хотел. Ладя это понял. Еще он понял, что у Андрея случилось что-то страшное и что Андрей никого не хочет видеть, потому и сидит в этом странном павильоне с утра. Один. И нельзя его трогать, о чем-то спрашивать. Надо узнать у других, что случилось. И раз он сидит здесь, недалеко от школы и от Консерватории, значит, в школе или в Консерватории знают, что случилось.
На следующий день Ладя узнал, что случилось. Сказала ему Чибис. Она теперь тоже занимается в Консерватории — на вечернем отделении.
Ладя пошел вместе с Чибисом на четвертый этаж, где были органные классы. Чибис должна была познакомиться с регистрами инструментов, на которых она еще не играла. Таков порядок в Консерватории.
Об Андрее больше не говорили. Ладя посчитал неудобным говорить с Олей об Андрее.
— Над чем ты сейчас работаешь? — спросил Ладя.
— Так… — неопределенно сказала Оля. — Больше думаю, решаю для себя.
— Но ты же пишешь музыку.
— Пытаюсь.
— Что пишешь?
— Я не знаю, что это будет.
— Но все-таки, — не отставал Ладя. Ему на самом деле было интересно, над чем работает Оля.
— «Слово о полку Игореве».
— Сонатный цикл, сюита?
— Пока фрагменты.
На следующий день Ладя вновь встретился с Чибисом, сказал ей:
— Пошли ко мне, покажу тебе вещи, может быть, получишь настроение для своих фрагментов, — настоящие русские мечи.
— Опять что-то придумываешь? — улыбнулась Оля.
— Придумываю? — Ладя схватил ее за руку. — Идем!
Оля долго стояла перед мечами, щитом и кольчугой. Когда все это висит в музее, то и остается в чем-то музейным, официальным, а тут Ладька снял со стены меч и протянул его Оле.
— Подержи попробуй.
Оля взяла меч двумя руками. Рукоятка с набалдашником и перекладиной, широкое массивное лезвие. Оно было хорошо расчищено, и Оля могла разобрать клеймо из уставных кирилловских букв.
— «Коваль Люгота» или «Люгоша», — сказала Оля. — Это значит «Кузнец Люгота» или «Люгоша». И вот еще написано: «Прут битвы» и «Огонь раны».
— Меч сделан не позже двенадцатого века, — сказал Ладя. — Мне брат объяснил.
— «Слово о полку Игореве» тоже написано в двенадцатом веке, так предполагают. — Оля попыталась приподнять меч.
— Откуда ты знаешь древнерусский? — удивился Ладя.
— Я читаю летописи.
— Ну, ты даешь! — только и мог сказать в восхищении Ладька.
— Я хочу знать, когда в древней Руси появился орган.
— Ты что? — удивился Ладя. — Органы в древней Руси?
— Это был народный инструмент варган, переносный, совсем маленький, как шарманка. На нем играли на гуляньях, на свадьбах.
— Чудно.
— «Орган — сосуд гудебный, — сказала Оля, — бо в теле яко в сосуде живет». Написано в Азбуковнике и Алфавите. С органом боролась церковь, как она боролась со скоморохами. — Оля приподняла меч и поводила им из стороны в сторону.
Ладька смотрел на Олю и думал, как она незаметно и спокойно ушла далеко от всех, самостоятельно и интересно.
Оля осторожно положила меч на ковер, и он теперь лежал у ее ног.
— А потом органы появились и в царских «потешных хоромах», были украшены узорами и знаками, как этот меч. Играли на них посадские люди и крепостные крестьяне, приписанные к Оружейной палате. Вот они были нашими первыми русскими органистами.
Ладька поднял с ковра меч и повесил на прежнее место рядом со щитом и кольчугой.
— Я знаю, почему пропал Андрей, — вдруг сказала Чибис.
— Почему?
— Он должен побыть один. Он боится снова взять скрипку, и я его понимаю. — Оля помолчала. — Он сейчас совсем не доверяет себе.
Ладька опять ударил по щиту, и щит опять зазвенел глухо и тревожно.
Андрей жил в этой комнате, отгороженной фанерой от части коридора, в «банановой роще» — тахта, стол-рама, вместо стульев подушка на полу, сковородка-часы, только отклеились некоторые цифры, вырезанные из бумаги, в углу — стопка книг и журналов. Андрей подобрал себе «Юность» за весь год и начал подряд читать.
Андрею было хорошо в старом деревянном доме на тихой московской улице. Ему нравилась бесшумная мать Вити Овчинникова и сестры Вити, старшая девочка Витя и младшая девочка Витя. Андрей позвонил из автомата своей матери и сказал, чтобы она его не искала, домой он пока не вернется. Ему надо пожить одному. Ее он просит только об одном — отнести в Госколлекцию Страдивари. Потом он встретился с Петром Петровичем и взял у него взаймы денег. Петр Петрович был рад, что мог хоть чем-то быть полезным Андрею в эти дни. Принес он ему и чемодан с необходимыми вещами. Передала мать. Среди вещей лежали ноты и зачетная книжка.
Андрей позвонил Валентину Яновичу. Этот звонок он откладывал до последнего: боялся звонить, не хотел обидеть профессора просто по-человечески, что вот пропал и не является.
— Это не разговор для телефона, — сказал Валентин Янович. — Но вы должны быть там, где сейчас лучше для вас.
— Мне лучше не в Консерватории, — сказал Андрей. — Я потом приду в Консерваторию.
— Понимаю и не настаиваю. Но вы, пожалуйста, не забывайте, что должны уметь приносить пользу другим раньше, чем самому себе. Талант принадлежит государству, это собственность государства. Пожалуйста, Андрей, очень прошу вас помнить об этом даже сейчас.
Андрей знал, что ему могли говорить хвалебные слова, может быть восторженные, но он их уже не стоил, он им не соответствовал.
Совсем недавно ему казалось, что он держит скрипку, и висок его повернут к солнцу, только к солнцу, и что это навсегда.
Он лишился всего сразу. Ладька снова впереди, без усилий, без поражений, совсем как прежде, в детстве. Легко пришел туда, где Андрей не удержался, тут же потерял все. Андрей хотел победителем встретить Ладьку, а встретит побежденным. Его победили обстоятельства, а Ладьке никаких обстоятельств для победы не нужно. Он просто жил. Андрей все время что-то преодолевал, за что-то боролся в музыке, в личной жизни. Добивался, а не просто жил. Постоянные усилия, пока не взмокнешь и не повалишься, и обязательно на последнем отрезке прямой. А если и придешь первым, то определить это можно будет только с помощью фотофиниша, а не так, когда ленточка рвется у тебя одного на груди и трибуны вскакивают в едином порыве восторга перед победителем.
