Ждать не надо. Совсем.
Рассвело, и сделалась ненужной лампочка, которую мать оставила гореть в люстре.
Мать думала о сыне: Андрей и прежде не бывал с ней откровенным, но она чувствовала, он все-таки рядом, он ее сын, она могла оказывать на него даже влияние, могла вмешиваться в его дела. Так было, пока все не случилось с Ритой. Но кто в этом виноват, что так случилось? Кто? И зачем искать виновных?
Свет лампочки побледнел и растворился в наступившем утре.
Мать лежала тихо, без движений. Думала теперь о себе, и все беспощаднее. Андрей ушел не вчера, он давно ушел, она только не заметила или не хотела замечать, обманывала себя. Надеялась, он будет с ней, потому что ее сын, в чем-то ее собственность.
Мать наконец встала, надела халат, комнатные туфли, выключила лампочку в люстре. Подошла к окну.
Она любила стоять у окна. Привычка. Андрей тоже любил стоять у окна, она замечала это за ним. В сущности, он похож на нее: он не может добиваться всего, чего хочет, и сам мешает себе в этом, так же как и она мешала себе в собственной жизни. Отец Андрея не любил ее, но она все-таки вышла за него замуж. Лучше ей от этого не стало, и никому не стало лучше. Наверное, по этой причине она и сын одиноки: не получилось у нее в жизни, не получается и у сына. По сути, она добивалась для сына того же, чего добивалась когда-то для себя: Андрея не любили, а она хотела, чтобы любили.
Днем позвонила аккомпаниатор Тамара Леонтьевна, спросила, почему Андрей не является на занятия к профессору. Мать ответила, что она не знает. Вскоре снова раздался звонок из деканата: почему Андрей не посещает лекции? Мать ответила, что она не знает, но что вообще ее сын плохо себя чувствует.
Через три дня позвонила Кира Викторовна, и только ей мать рассказала, что Андрей ушел из дому. Кира Викторовна самый близкий им человек, и мать ей верит. О смерти Риты Кира Викторовна уже знала.
Кира Викторовна пересказала разговор Ладе Брагину, который стоял рядом с ней.
— Я поеду в Консерваторию, — сказала Кира Викторовна. — Вы не волнуйтесь.
Мать повесила трубку. Она не волновалась. Она понимала, что ей все равно никто не сможет помочь, если бы даже и захотел: сына ей не вернут. Теперь она даже не хотела, чтобы он был музыкантом, она хотела, чтобы он был просто ее сыном.
Кира Викторовна поехала в деканат и на кафедру к профессору Мигдалу. Ладя поехал к «гроссам» на завод. Может быть, они знают что-нибудь об Андрее? Вчера они тоже ничего не знали. Иванчик и Сережа приходили в студенческий клуб общежития на Малой Грузинской. Они искали Андрея.
Говорить о том, что недавно случилось, никто не мог. Все было еще слишком близким и поэтому как бы неправдоподобным. И нельзя было об этом говорить сейчас — ни у кого не хватало смелости.
Ладя предложил Иванчику и Сереже остаться на студенческий вечер. Они остались.
После вечера Ладя, Санди и «гроссы» шли вместе до остановки метро «Краснопресненская». Ладя был благодарен Санди: она занимала Иванчика и Сережу разговором о цирке, о Марселе Марсо, как он в Лиможе был художником по росписи эмали, рассказывала о театре канатных плясунов, потом вскинула руки и продекламировала из самодеятельной оперы «Приключения Ферматы», которую они только что слушали на студенческом вечере:
— «Я влюблена в большого синего тритона, тритон в меня влюблен. Он ростом будет все сто девяносто, в очках и в шляпе ходит он!»
Казалось, что Санди делала все так же, как и студентка Консерватории, которая выступала в опере, но у Санди получалось гораздо смешнее. Показывая тритона — все сто девяносто, — она высоко подпрыгнула и поджала, то ли от ужаса, то ли от восторга, ноги. И еще тоненько пискнула. А потом пошла своей обычной спокойной походкой, как будто ничего и не было, никаких тритонов. Ну, Санди, ну, девчонка.
Вдруг остановилась, совершенно серьезно сказала Иванчику и Сереже, что приглашает их на свадьбу, которая произойдет через три недели; свадьба ее и этого молодого человека — Санди показала на Ладю.
Иванчик взял у Санди руку и поцеловал. То же самое проделал и Сережа.
Санди взглянула на них. Она знала, как себя вести в подобных ситуациях: основы сценического движения, недавно сдавала зачет по этому предмету. Автор учебника И. Э. Кох. Ладя не без удовольствия разыгрывал какую-нибудь из глав учебника, тем более он рекомендуется и для консерваторий тоже. «Хороший тон в визите» (гость последовательно передает прислуге трость, головной убор, пальто или шубу, кашне и в последнюю очередь снимает перчатки), «Школа обращения с цилиндром» (исходное положение — цилиндр на голове), «Обязанности и поведение домашней прислуги в XVII черточка XIX веках» (построение — шеренгами).
— Да, господа, конешно, — сказала Санди, демонстрируя «пластику русской барышни». — Это будут приключения мои и его. Кстати, кто такая Фермата?
— Fermata — это значит остановка, пауза, — сказал Ладя.
— Не понимаю.
— Знак в нотах, который обозначает, что нота или пауза должна длиться больше нормального времени.
— Все хорошее должно длиться очень долго, — сказала Санди.
— Только надо знать, что хорошее, а что плохое, — сказал Сережа. — Постоянство величин. Иногда жизнь теряет устойчивость и разумность.
— Да, — сказала Санди.
— Теория относительности, — сказал Сережа, — в ее полной относительности.
— Это верно, — кивнула Санди. Она сделалась очень серьезной.
Казалось, вот-вот они заговорят об Андрее и о Рите. Санди видела Андрея всего один раз и то издали, но подробно знала о нем от Лади. Давно. Еще тогда, когда Ладя работал в цирке шапито. Они поспорили — какая разница между другом детства и одноклассником. Санди считала, что все одноклассники постепенно становятся друзьями детства. Ладя рассказывал об Андрее Косареве как о своем однокласснике и объяснил, что не знает, станут ли они друзьями детства. Санди не понимала, почему это невозможно. Ладя показал на скрипку, которая лежала на борту манежа. Ладя только что играл, а Санди слушала.
— А что, он тоже хорошо играет? — спросила Санди.
— Да, — сказал Ладя. — Он всегда хорошо играл.
— Покажи, как он играет! — воскликнула Санди. — Я зажгу пушку.
Она сбегала наверх, зажгла пушку, направила ее сильный луч на Ладьку. А Ладька стоял и думал, как бы Андрей играл, если бы оказался в цирке на арене и стоял бы на стареньком тренировочном ковре, засыпанном опилками, которые наносили на тапочках гимнасты.
Ладька попробует сыграть так, как играет Андрей, и в этом ему поможет Санди. Она вернулась и села на один из цветных бочонков, с которыми работают антиподы, подобрала колени, положила на них руки и смотрела на Ладю. Он будет играть ей очень серьезно, не так, как только что играл, баловался. Потому что ее сейчас нет, и его сейчас нет здесь, а есть Андрей и та девочка, с которой Андрей постоянно встречался. Рита Плетнева. Но тут вдруг кто-то погасил пушку, весело крикнул: «Представление окончено!» — и быстро убежал.
— Когда-нибудь я сама послушаю твоего Андрея, — сказала Санди…
Около входа в «Краснопресненское» метро Иванчик и Сережа попрощались с Ладей и Санди: им дальше на метро.
Ладя и Санди доехали до Никитских ворот, до знакомой Ладе с детства остановки «Музыкант», перешли на другой конец площади к Суворовскому бульвару и пересели на пятнадцатый троллейбус до Трубной площади.
Через скамейку впереди сидели двое ребят, о чем-то спорили. Потом один повернулся к Санди и Ладе. Другой пытался его успокоить.
— Да не знают они. Откуда им знать?
— Вы спортом увлекаетесь? — спросил Ладю тот, который повернулся.
— Увлекаемся, — сказал Ладя.
— Каким видом?
— Автомобилями.
— Это не вид спорта.
— А что же это, по-вашему?
— Транспорт.
— Транспорт вот, — сказал Ладька. — Троллейбус. А что вы знаете о «Циклопе» Арфонса? О Крэге Бридлове и его «Зеленом чудовище»?
— Он сам недавно гонял на «Тутмосе», — сказала Санди. — Реактивный катамаран.
— Катамаран — это лодка с балансиром, — серьезно сказал Ладя.
— Прости, пожалуйста. Я забыла.
— Я вас прощаю, — сказал Ладя Санди.
— Поговорите с ним, и все выяснится. «Тутмос» сверхзвуковой автомобиль — герметическая кабина, стабилизаторы, двадцать тысяч лошадиных сил. Монстр.
— Она шутит, — сказал Ладя. — Она клоун.
— Сам клоун, — сказали ребята и отвернулись.
Санди громко засмеялась. Нет, всегда последнее слово будет оставаться за ней. Ничего он не может поделать.
Они проехали вдоль бульваров. На Трубной площади вышли и отправились в сторону кинотеатра «Форум». Здесь, в новых домах, жила Санди. Была середина октября, и было еще тепло. Лежали сухие листья. Они напомнили Ладе виноградник в Ялте. Только были совершенно темными, ночными, и уже старыми, пересохшими. Листья лежали сейчас на всех московских бульварах.
