— Что тут происходило? — недоуменно спросил мастер, поглядывая на швабру.
— Да так, думали кое о чем, — поспешил на выручку всем Иван Колесников. Он спрыгнул со стула, подошел к нам.
— Это интересно, — живо сказал корреспондент и быстро поднес к самому лицу Ивана какую-то железную штуковину наподобие большой курительной трубки. Я не сразу догадался, что это микрофон. — Тсс, — поднял он руку и попросил тишины. — Так о чем же вы думали, молодой человек? У вас у всех такие серьезные лица. Вы, наверно, думали о самом главном — как и где вы теперь будете работать?
Колесников ошалело смотрел на микрофон и на корреспондента. Судорожно глотал слюну, открывал и закрывал рот, но было слышно только кряхтенье и шмыганье носом.
— Смелее, смелее, говори, что думаешь, — подбадривал корреспондент.
— А я ни о чем и не думаю, — наконец выдавил Иван сиплым сдавленным голосом.
— Вот тебе и на, а так глубокомысленно молчал, — усмехнулся корреспондент. — Кто у вас тут староста или комсогруппорг?
— Вот он — и он, — показал мастер на Ковальчука и на Дьячкова.
— Ну, что же, выручайте всех. Какие планы у вас, как учились?
Микрофон оказался перед носом Семена Дьячкова.
— Мы хорошо учились, — сказал Дьячков. — Ну, в общем, ничего себе учились.
Корреспондент радостно закивал головой: «Правильно, хорошо говоришь».
— А потом мы стали учиться еще лучше, — брякнул раскрасневшийся Дьячков.
— Когда это потом? — удивился корреспондент.
Дьячков помолчал, тяжело вздохнул:
— Ну, после этого… после соцобязательства, — опять не совсем складно выразился Семен.
— Вы, значит, перед выпуском обязались учиться только на четыре и пять? — постарался поддержать разговор и помочь комсогруппоргу корреспондент. Он хмурился. Микрофон чуть заметно вздрагивал в его руке.
«При чем тут обязательства? — думал я. — Никому ничего мы не обещали, к чему весь этот разговор?»
— Мы, конечно, как и все группы училища, приняли на себя повышенные социалистические обязательства, — вмешался мастер. Голос у него стал неузнаваемым, деревянным, лицо потеряло живость, глаза потускнели. Корреспондент поднес микрофон к его губам. — Недавно, например, закончили ремонт станка для нашего базового предприятия. — Мастер, не поворачивая головы и туловища, словно завороженный микрофоном и рукой корреспондента, быстро махнул правой рукой в ту сторону, где стоял токарный станок.
— Интересно, очень интересно, — сказал радиокорреспондент так оживленно, будто и вправду ему было так уж интересно. — Ну, кто из вас расскажет, как вы ремонтировали станок, — громко и весело обратился он к нам. — Наверное, очень было трудно. Шутка ли, такой станочище. Наверно, громко стучали молотками, шаркали напильниками. А ну-ка покажите, как это у вас получалось. Прошу, прошу: встаньте на свои места — и за работу.
Корреспондент оживленно размахивал руками, командовал, ждал от нас каких-то шумных действий: ударов, скрежета, скрипов. Ребята нехотя разбрелись по своим местам, достали что попало из инструментальных ящиков, принялись колотить молотками и шаркать напильниками. Корреспондент подходил с микрофоном к одному, к другому, громко спрашивал, как идут дела и что мы делаем. Ребята переминались с ноги на ногу, краснели, почесывали голову, бормотали что-то невразумительное. Корреспондент вытирал платком вспотевшее лицо.
— Хватит, тишина! — крикнул он. — Что же это вы, рабочий класс? Где ваша смелость? Неужели никто из вас так и не скажет мне толком несколько фраз о своем деле?
— Мы изготовляем для своего любимого завода, — громко и дурашливо начал Колесников.
— Да не изготовляете, а ремонтируете, — раздраженно поправил мастер.
— Мы ремонтируем для своего любимого завода этот наш любимый станок. — Колесников замолчал, насупился. Смущенно молчали все ребята.
— Не ожидал, не ожидал, — искренне огорчился корреспондент. — Неужели я ошибся и пришел не в ту группу? А мне-то говорили, что именно к вам нужно идти, что дело вы знаете и так, вообще смелые, даже иногда слишком.
«Ну, что он хочет от нас? — думал я. — Все как обычно, чего тут рассказывать, разве только наврать про наш любимый-разлюбимый станочек, про наш «гроб петровских времен», как называет его мастер». Когда притащили, все подумали — легче выбросить, чем ремонтировать, но мастер сказал: «Гроб-то он гроб, но сделать из него мы должны конфетку. Во-первых, станок уникальный, завод им дорожит, новые ставит, а этот не выбрасывает — оборотистый он и компактный, в сборочном цехе, можно сказать, незаменим. А во-вторых, вам, слесарям, есть над чем голову поломать, тут вам будет и шабровка, и притирка, и доводка, и разметка, в общем, полный набор. Я специально отказался от новенького расточного, а предлагали. Соседняя группа взяла, ну и пусть. Пусть нам, как говорится, будет тяжело в учении». Было и в самом деле нелегко, пришлось попотеть. Разобрали станочек по косточкам. Кое-что тут даже заново изобрели, особенно мой Володька постарался — все что-то чертил да вычерчивал, да бубнил себе под нос, а потом выдал нам приспособление к суппорту. Но как об этом расскажешь, тут видеть надо. И потом, работа есть работа, как у всех».
Корреспондент стоял перед нами с микрофоном в руке, он ждал от нас какого-то очень интересного рассказа или разговора и был расстроен, что мы оказались такими молчунами.
— Вы поймите, — сказал он. — Меня интересуют не какие-нибудь там сверхзначительные дела, а самые обычные. Я же о них не знаю, и многие другие не знают, а стоило бы знать. Ведь это ваша жизнь. Ну, кто смелый? Попробуй ты, — сказал корреспондент, и взгляд его остановился на мне.
— Он может, — подтвердил мастер. — Он занимается в литкружке. Он может даже стихи почитать…
— Не стихи мне сейчас нужны, а серьезные мысли о деле, — сердито сказал корреспондент.
— У него стихотворение о станке, — пояснил оробевший мастер.
— Ах, вот что? Это интересно, — повеселел корреспондент, и микрофон очутился перед моим носом.
Тихо стало вокруг. Запрыгали и разбежались все мысли, все слова, все, что было в моей памяти. И чем дольше я молчал, тем страшнее была тишина. Все смотрели на меня, ждали моих слов, мне показалось, что сейчас молчат и прислушиваются к репродукторам тысячи людей. Нужно сказать хоть что-нибудь, нельзя больше тянуть. И потом все крутятся и крутятся маленькие колеса в кожаной раскрытой сумке, оказавшейся магнитофоном. На эти колеса наматывается тонкая и узкая пленка, она, должно быть, очень дорогая, а я ее порчу и все стою как болван, и от моего молчания уже всем противно. Властно и требовательно дрожит передо мной поблескивающая решетка микрофона. Наконец я вздохнул и громко выкрикнул:
— Ремонт станка!
— Это что, так называется твое стихотворение?
Я кивнул.
— Тогда скажи еще раз, потише, — попросил корреспондент.
Я собрался с духом, раскрыл рот и услышал сиплый шепот:
— Ремонт станка.
— Теперь погромче.
Я повторил название своего стихотворения.
Что это за странная штука была передо мной — этот маленький подслушиватель моих слов и мыслей, моего дыхания и даже стыда.
— Хватит, спасибо, — сказал корреспондент, когда я прочел стихотворение до середины. Я остановился на словах: «Мы вправе себя называть мастерами…»
— Это хорошо ты подметил, — похвалил корреспондент. — Вы теперь настоящие мастера своего дела. Станок вы сегодня закончили и сдаете. У вас, конечно, приподнятое настроение?..
Удивительное дело — никто из нас, ни ребята ни мастер, не поправили корреспондента. Не сегодня мы сдаем станок, а сдали его уже больше месяца назад.
— Ты на нем пробовал работать? — спросил меня корреспондент.
— В общем-то, да, — сказал я неправду. Почему я соврал, сам не знаю. Уж очень пристально смотрел на меня корреспондент, и уж очень ему хотелось, я это видел по глазам, услышать от меня именно то, что я сказал.
— Хотел бы стать еще и токарем? — спросил корреспондент.
— Хотел бы, — опять соврал я.
— Ты, наверное, хорошо учишься? — Он спрашивал быстро, не давая подумать.
— Да как будто бы ничего… Только вот по французскому слабовато.
— По французскому? — удивился корреспондент. — Вы изучаете французский язык?
— Ну да, все три года.
— А ну-ка скажи что-нибудь… Давай-давай, не стесняйся.
От позора меня спас дежурный по группе, Саня Сидоров. Он влетел в мастерскую с торжествующим криком:
— Пацаны, все на столе! Чай стынет!
В мастерской поднялся шум, гвалт, кто-то рванулся к двери.
— Нет, нет, — остановил нас корреспондент. — Еще немного, и мы закончим разговор. А сейчас я спрошу вот у этого молодого человека: что было самым трудным за годы учебы?
Корреспондент подошел к Илье.
