ЗАМЕЧАНИЯ: Класс позволяет себе разговаривать. (Опять!) Не вести урок при шуме. Следить за голосом. Он не должен быть слишком громким. (Неужели она права?)
ВЫВОДЫ: Учитель увлекается тонким анализом текста, но обучающий эффект на ее занятиях незначителен. По-прежнему мало внимания различным видам памяти. Говорит и говорит, забывая, что учащимся данного возраста трудно мыслить отвлеченно в течение длительного времени.
ПРЕДЛОЖЕНИЯ: 1. При объяснении использовать таблицы, схемы, цветной мел. (Цветной мел, таблицы. Ее совершенно не интересует, ЧТО я говорила.) 2. Подбирая тексты, обращать внимание не только на их стилистическую ценность, но и на их грамматическую сущность. 3. Экономить время при объяснении: диктовать слова, не читая предложения, из которых они взяты. 4. Все виды деятельности на уроке подчинять одной главной цели — выработке навыков грамотности, (Да, насчет грамотности, может быть, это и верно.)
Сначала даже стыдно было себе в этом признаться, но что поделаешь, тетрадь оказалась интересной.
— Ирина Васильевна, как это здорово, что вы мне дали эту тетрадь.
— Очень рада. Видите, тут вся картина, — Ирина Васильевна подняла голову от стола, отложила в сторону месячный отчет по успеваемости. — Высокий научный уровень уроков и неумение…
— Ирина Васильевна, можно? — Решительно распахнув дверь, в кабинет вошла преподавательница математики Нина Васильевна Хотченок. Виновато рассматривая пол, за ней втянулся в дверь мальчик в растрепанной форме.
— Разбил соседу нос, а теперь говорит: простите, он, видите ли, больше не будет. — Нина Васильевна смотрела на завуча большими круглыми глазами, и непонятно было, то ли она сейчас засмеется, то ли потребует исключить этого маленького хулигана из школы. — Вторая смена у нас совсем разболталась!
Она обращалась то к завучу: требовала вызвать родителей, то к мальчику: надо отправить его в детскую комнату милиции — и наконец добилась-таки, что тот заревел.
— Ну вот, на первый раз мы с Ириной Васильевной тебя прощаем, — обрадовалась Нина Васильевна. — Но если еще кого-нибудь тронешь, пощады не жди.
— Я больше не буду.
— Ладно, верим. Не дети, а форменные разбойники, — легонько подталкивая в спину виноватого, она исчезла.
— Прекрасный Нина Васильевна педагог. Учитель потрясающий! — сказала после паузы завуч. — Вам, Марина Львовна, между прочим, стоит посетить ее уроки.
— Но это же математика!
— Ничего, посетите с целью научиться хорошей организации класса. Вам надо думать не столько над тем, что дать детям, сколько, как дать. Нина Васильевна вам должна понравиться. Человек весь на противоречиях. Страшно интересный человек!
— Можно?
Размахивая пачкой накладных, в дверях появилась завхоз. Она требовала списать какую-то краску. Жаловалась, что пропали двадцать пачек стирального порошка. Потом снова про краску — хорошая была краска, синяя, ультрамарин. Пропала. И почему у нее все пропадает? Марине так хотелось поговорить. Ожидая, она опять листала тетрадь Ирины Васильевны. Более чутко реагировать на восприятие класса… Отрабатывать технику чтения… Сколько здесь всего собрано! Следить за записью домашних заданий в дневники. Почему она раньше не обращала на рекомендации Ирины Васильевны внимания? Ведь та же говорила. Почему?
— Ирина Васильевна, знаете, что бы я сказала, если бы увидела вашу тетрадь раньше? Я, — Марина запнулась, — я бы сказала, что это методический догматизм.
За окном совсем потемнело. В сумерках видны были лишь белые блоки зданий да резкая, отчеркивающая красным горизонт полоса заката.
— Темно. Включите, пожалуйста, свет, — попросила Ирина Васильевна.
Марина повернула выключатель, и ей стало ясно видно такое молодое и уже такое усталое лицо завуча. Неудобно-то как! Ирина Васильевна сидит сейчас здесь из-за нее, Марины, а ведь у нее дом, семья, дети. Дом, семья, дети, свои какие-то желания, мечты, книги, наконец. Ведь Ирина Васильевна тоже литератор. Марина вот уже целый месяц мучит эту женщину и не может понять: завуч не обязана каждый день слушать ее излияния.
— Ирина Васильевна, пойдемте домой. Поздно уже, — позвала Марина.
Зря она пижонила в институте. Педагогика все-таки наука. Думать не только над тем, ЧТО дать на уроке, но и КАК, ДЛЯ ЧЕГО. Простая истина, а она не могла понять ее целый месяц. Как ей опять повезло! Что за прекрасный человек Ирина Васильевна!
— Почему вы всегда разрешали с вами спорить? — спросила уже на остановке.
— А что толку не разрешать, Марина Львовна?
Подошел трамвай, они попрощались, и завуч медленно пошла через дорогу, к дому.
Застучали колеса, задребезжали стекла в вагоне. До свидания, Ирина Васильевна, до завтра. Ирина Васильевна! Ах, Ирина Васильевна!
Хоть неких дам язык клевещет тя хулою,
Но служит зависть их тебе лишь похвалою:
Ты истинно пленять сердца на свет рожденна, —
писал Поэт.
Самое высокое и самое глубокое
Марина наконец поняла, почему шумели у нее на уроках. Все было очень просто. Это была проблема некоммуникабельности. Позже ребята сами ей в этом признались. Они никак не могли разобраться, что она за человек. Учительница географии налегает на полезные ископаемые и требует, чтоб были все скромными. Учительнице истории нужны даты наизусть. Физкультурнику — форму, вожатой — общественную работу. А ей что надо? Марина презирала тех, кто не имеет собственного мнения, и гордилась, что имеет его сама. А надо было не презирать и тем более не гордиться. Надо было просто учить. Постепенно, переходя от легкого к трудному. Не проповедовать, не вещать, а учить — вот в чем дело.
Теперь, когда она всерьез начала заниматься с учениками, ребята стали быстро привыкать и к ходу ее мыслей, и к неожиданным параллелям, и к работе с первоисточниками. Даже непонятные поначалу слова не вызывали больше у ее учеников бессмысленного раздражения. Дети так любознательны. Особенно девочки. Поразительно быстро они переняли ее утонченную лексику. «Благотворно», «квинтэссенция», «идеал», «в искусстве соединяется самое высокое и самое глубокое» — так и слетало с их губ. Мальчишки были несколько холодней, беспощадней. Некоторые продолжали хихикать. Некоторые, но не все.
— Скажем, Вася Тюков, как он к вам в последнее время прилепился! — замечала Ирина Васильевна.
— Васька тонкий, он переживает. На нем только маска грубости. Ирина Васильевна, почему? Его все пилят, пилят. Можно же в конце концов понять, что его пилить нельзя, с ним надо возиться.
— Ах, Марина Львовна, вы же сами знаете: кому охота возиться? Когда его оставляли на второй год, я была против. Жаль, что не сумела настоять.
Между завучем и Мариной складывались какие-то особенные отношения. Им хотелось друг друга видеть, слушать. Двадцать лет разницы — и все-таки дружба. Со стороны Ирины Васильевны с некоторым оттенком покровительства, со стороны Марины с каждым днем все более восторженная.
— Ирина Васильевна, вы правы, девочки покладистее, мягче. Но я больше люблю ребят, с малыми интересней, — говорила Марина. Они теперь часто вместе обедали. — Например, Сашка Рудь. У нас с ним на русском такая борьба. Знаете, я ему даже сказала: не будет тетрадки — убью.
— А он?
— Он? Ничего. Принес-таки, — смеялась Марина. — Это не Тюков. Этому можно так сказать. А Тюкову — нет. Если ему, например, вякнешь, что ты, мол, сидишь без тетрадочки, штаны зря просиживаешь, штаны дорого стоят, он может хлопнуть дверью и убежать из класса.
— Да, он может.
— Может, Ирина Васильевна, может. У Тюкова нет логики, зато он сердцем все так остро воспринимает. А Сашка Рудь наоборот, настоящий исследователь. На днях я у них в шестом классе спросила, чем повесть «Тарас Бульба» похожа на былину. И он заметил: когда Гоголь говорит, что на лошадь опустилось двадцатипудовое бремя Тараса — значит, он весит триста двадцать килограммов. Эта гипербола ни в одном учебнике так не отмечена. А потом, знаете, что он сказал потом? Может быть, говорит, Гоголь имел в виду владимирских тяжеловозов. У этой породы толстые-толстые ноги, даже двадцатипудовый Тарас может ехать верхом. Прелесть, а, не малый.
Марине хотелось рассказать про Сашку что-нибудь еще, в последние дни она в него просто влюбилась. Но прозвенел звонок, и, проглотив залпом компот, она полетела в восьмой «В» учить литературе. В дверях буфета образовался клубок. Дожевывая пирожки, крича и отчаянно толкаясь, ребята тоже спешили на уроки.
Ирина Васильевна допивала свой компот, хотела съесть и фрукты, которые бурой кашицей лежали на дне стакана, но, поморщившись, отставила в сторону. Как все-таки плохо стали готовить, особенно в школе — это совершенно непростительно. Она медленно вышла из буфета и поднялась к себе на второй этаж. В этот час у нее было «окно». Можно было спокойно посидеть и подумать.
