Адмирал сидел за тонконогим столиком. Зеленая лампа освещала его лицо. В золоченом пенсне бродили изумрудные огоньки.
Золотым было не только пенсне: золото на рукавах, золото на груди, золотая авторучка в белых пальцах.
— Что вам угодно? — спросил адмирал.
Избегая всяких обращений, мы почтительно изложили суть дела. Адмирал внимательно слушал. Ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Комиссия по Курильским островам заседает три раза в год, — сказал он. — Сейчас я уточню — когда… Последние субботы апреля, августа и декабря. Три последних субботы.
— Но сейчас май!
Адмирал посмотрел на нас и сделал движение руками, означавшее: комиссия есть комиссия!
— Собственно, нам достаточно было бы… Мы хотели бы ознакомиться с отчетами Стеллера, — сказал Аркадий.
— Беринг и Стеллер… Этими мореплавателями занимается Наталия Гавриловна. Она будет в следующую среду.
— Может быть — домашний телефон?
Адмирал поднял брови. Наталия Гавриловна пользовалась его безграничным уважением. Беспокоить ее до среды он считал кощунством.
— Хорошо, — сказал я. — У вас, говорят, есть комиссия по неопознанным и неуточненным островам?
В глазах адмирала промелькнула тень любопытства.
— Подкомиссия, — мягко поправил он. — Но она не оформлена де-юре. Дни ее работы еще не установлены. Следующий раз — это будет всего второй — она соберется…
Он снова полез в записную книжку и, изучив в ней листок, закончил:
— Двенадцатого сентября.
Он выдвинул ящик стола, достал из него несколько аккуратно завязанных тесемками папок, развязал одну из них и, нацелив пенсне на содержимое, прочел:
— Да, двенадцатого сентября. Председателем комиссии выбран Горбовский. Николай Петрович. Я могу при встрече посоветовать ему поставить на комиссии ваше сообщение. Оно будет для товарищей небезынтересно.
— Но мы не можем так долго ждать. Мы хотели бы сейчас…
Искра интереса на лице адмирала угасла. Он встал, давая понять, что разговор окончен.
— Наталия Минеевна, — сказал он, обращаясь к молоденькой девушке, которая тихо и незаметно как мышь, копошилась в углу, — я на заседании редколлегии.
Он проплыл мимо нас и, вспыхнув последний раз золотом на повороте, исчез за шкафами.
Мы поплелись к выходу… Когда мы проходили мимо девушки, Аркадий машинально сказал:
— Простите, дорогая девушка, и до свидания.
Девушка вспыхнула и встала.
— Вам отчеты Стеллера? — спросила она. — Идемте, я поищу.
Она провела нас в дальний угол к огромному, как скала, шкафу красного дерева. Аркадий помог ей принести и установить лестницу. Девушка, смущаясь и придерживая юбку, забралась наверх и углубилась в книжные дебри.
Наконец она извлекла переплетенный в кожу том.
— Можно посмотреть вот это, — сказала она, спускаясь, и протянула тяжелый фолиант Аркадию. — Самих отчетов нет, они в Москве.
Аркадий принял у нее из рук книгу. На третьей странице, над рисунком утопающего в тумане берега, мы прочли «Жизнеописание натуралиста Стеллера, участвовавшего в экспедиции командора Беринга, с приложением рисунков, встреченных во время плавания».
Мы начали читать, и тотчас же Аркадий увлеченно остановился на описании морского млекопитающего, открытого Стеллером и составившего славу натуралиста.
— Ну что ты застрял на этой чертовой корове? — возмутился я.
Аркадий бережно перебирал страницы, посвященные истории открытия.
— Разве это не великолепно: открыть в восемнадцатом веке огромное животное, величиной превосходившее слона? — сказал он. — Разве не прекрасен случай, который привел Стеллера к этим зверям накануне их полного исчезновения? Только послушай, как он пишет про них. Нет, это научный комментарий редактора. Но он тоже интересен.
«…Что касается внешнего вида этого гиганта Командорских островов, то, по образному выражению Стеллера, коровы до пупка „походили на морского тюленя, а от пупка до хвоста — на рыбу“. В выражении морды этой коровы Стеллер нашел нечто общее с буйволом».
А вот извлечение из сообщения Стеллера о том, как по необходимости было положено начало истреблению этого удивительного морского животного. Слушай, слушай, как писали!
«На всем побережье острова, в особенности же там, где протекают ручьи и где сильнее всего растут всякого рода морские травы, держится стадами во все времена года в большом количестве животное, называемое нашими русскими морская корова. Так как вследствие исчезновения морского бобра в северной стороне снабжение пищей стало для нас затруднительным, то мы стали подумывать о способе, как бы нам добыть это животное, и, таким образом, извлечь из него себе пищу, так как оно было ближе к нам. В конце концов в исходе июня починили наш катер, столь сильно поврежденный о скалы осенью, туда уселись гарпунщик, рулевой и четверо гребцов, и дали первому острогу с очень длинной веревкой, устроенной на манер китобойной; другой конец ее держали на берегу сорок остальных человек. Затем стали грести, соблюдая полную тишину, по направлению к животным, которые стадом, с полной уверенностью в своей безопасности, паслись на берегах своего луга на дне моря. Как скоро затем гарпунщик зацепил одно из этих животных, люди, находившиеся на суше, стали тянуть помаленьку к берегу, тогда как находившиеся на катере подъехали к нему и своими движениями стали еще сильнее утомлять его… когда же оно, по-видимому, обессилело, его стали колоть во все места большими ножами и штыками, так что оно потеряло почти всю кровь, бившую из его ран, как фонтан; таким образом, его вытащили при полной воде на берег и там привязали. Как скоро вода опять убыла и животное очутилось на сухом берегу, все мясо и сало его было срезано по кускам и, к великой радости, снесено в жилище, где мясо закупорили в большие бочки, а сало повесили на высокие козлы. Вскоре мы увидели у себя такое изобилие пищи, что постройка нового судна, которое должно было послужить средством нашего спасения, могла идти вперед беспрепятственно».
— Хватит! — взмолился я. — Это очень интересно, но какое это имеет отношение к нам? Надо искать Тридцать первый остров. Хотя бы упоминания о нем. Давай листать книгу.
Три часа мы сидели, согнувшись над фолиантом, и бережно перелистывали его страницы. В конце концов терпение наше было вознаграждено. В двух местах мы нашли упоминание об острове.
На странице сто сорок второй Стеллер писал:
«…июля 1739 года промышленники подошли к острову Коносир, но из-за сильного волнения не смогли стать на якорь и, выбираясь на ветер, перешли к Тридцать первому острову, около которого, найдя затишье, стали на якорь…»
Страница двести шестьдесят четвертая:
«…Что до сообщений куров, что близ Тридцать первого острова наблюдаются в тихую погоду змеи превеликой длины, то, простояв трое суток, никаких змей они не наблюдали, но, — полагаю, что за змей могли быть приняты иные морские маматы, подобно тем, что были открыты нами позднее во время плавания к берегам Аляски…»
— Куры — это айны, — объяснил Аркадий. — По-айнски «кур» означает просто «человек».
Просидев за книгой Стеллера до темноты, мы вернулись к Аркадию.
Я сказал:
— Сегодня я остаюсь у тебя. У меня нет сил и желания добираться через весь город, домой. Итак, к чему мы пришли?
Аркадий сделал несколько шагов по комнате.
Сев за стол, мы шаг за шагом восстановили результаты многодневных поисков.
Можно было считать установленным, что пароходы «Минин» и «Аян», принадлежавшие Русскому пароходному обществу и приписанные к порту Владивосток, вышли в один из дней октября 1922 года из Владивостока. На них бежали люди, связанные с белыми или японцами, а также те, кто, боясь новых порядков в России, решили эмигрировать и начать жизнь за границей..
Среди пассажиров «Минина» был директор частного Владивостокского музея истории Соболевский и с ним несколько офицеров.
Можно считать установленным, что «Минин» и «Аян» погибли спустя несколько дней где-то в районе южной части Охотского моря или части Тихого океана, прилегающей к Курильским островам и Хоккайдо. Причина гибели неизвестна, но злого умысла в гибели пароходов, скорее всего, не было.
Третье. На пароходе «Минин» директор музея Соболевский и с ним неизвестные лица везли в запечатанном свинцовом пенале, какой использовался на флоте для секретных судовых документов, что-то, что они считали чрезвычайно ценным и что пытались спасти даже в момент смертельной для судна опасности. Пенал не принадлежал к судовому грузу и не был судовым имуществом, иначе бы капитан и матросы вели себя в отношении этих людей и пенала иначе. Можно предполагать, что в пенале содержались наиболее ценные документы из собрания музея и частной коллекции Соболевского.
