Незадолго до ужина я нашел повод сбегать к Феликсу. Любитель романов только что закончил рисовать карту Мексики. Чудо, а не карта! Меж глубокой синевы двух океанов Сие́ра Ма́дре несла свои бурные коричневые волны. Города, обозначенные крупными точками алой краски, словно выпевали свои чарующие слоги: Чи-уа-уа́, Дура́нго, Чилпанки́нго, Озя́ка, Кампе́че, Веракру́с…
Я заподозрил Феликса в том, что он сам выбирал города — господин Казен просил нас не слишком перегружать наши карты, — и выбирал их не по значимости, но по звучности названий. Однако Мехико он все же не забыл.
— Ну? — спросил он меня, сверкая глазами. — Ты его видел?
— Да, я его видел.
— И как?
— Турист как турист. Зовут его Эмиль Дюран. Как видишь, ничего необычного в этом имени.
Феликс разочарованно поморщился, но тотчас же нахмурил брови:
— Откуда он приехал?
— Из Парижа.
— Из Парижа? И он француз?
— Так он говорит.
— Значит, в нем нет ничего особенного?
— Нет, есть. Я как раз рисовал карту. На бумаге был карандашный контур. И он сразу, не колеблясь, узнал Мексику.
— Вот видишь! Значит, я не ошибся. Это загадочный человек. И зовут его, конечно, не Эмиль Дюран, и никакой он не француз. Говорю тебе — он мексиканец и астек! Слушай! Я устрою так, что отец возьмет меня вечером к вам. Мне необходимо во всем разобраться!
«Черт возьми! — думал я. — Если уж Феликс решается, несмотря на ветер, идти ко мне, вместо того чтобы оставаться в теплой постели, значит, все же это дело кажется ему серьезным».
Но мы еще не знали, какие неожиданности подстерегают нас.
* * *
Наступил вечер. Усевшись полукругом у огня, присутствующие спокойно беседовали. Здесь были и мои родители, и господин Эмиль Дюран, наш постоялец, и господин Ляпюжад, отец Феликса, крепкий, коренастый горец, сам Феликс и заглянувший к нам Илларион Пейре — он пришел сыграть партию в карты.
В честь нашего гостя отец подбросил в камин огромное полено. Огонь пожирал источенный червями ствол, проникая в него через тысячи отверстий, и причудливо вился вокруг. А на улице ветер по-прежнему дико отплясывал и гневно рычал по всей долине. И, сидя у ласкового огонька, было отрадно рисовать в своем воображении наши края, стонущие от порывов декабрьского ветра, горную глухомань, скованную льдом, заросли, гнущиеся от бури… В молчании застыла наша деревня, крепко вцепившись в скалу и противостоя всем ветрам. За ставнями, закрытыми наглухо, казалось, все замерло. Случайный путешественник или запоздалый местный житель едва мог уловить, проходя мимо темных домов, слабые голоса, глухие звуки, доносившиеся из хлевов: стук копыт, фырканье, хруст сена… Жители Фабиака, поеживаясь, сидели у своих очагов и грызли каштаны.
В честь нашего гостя моя мать поставила разогреть прямо в золу кувшин с вином. Как это обычно делается у нас, она добавила для аромата немного апельсиновых корок и корицы.
Запах подогретого вина и апельсиновых корок смешивался с густым настоем хвои и мха, исходившим от поленьев, горевших в очаге.
Горячее вино предназначалось для взрослых. Феликсу и мне пришлось утешиться кружкой молока с постным сахаром. Феликсу доставляло удовольствие дотрагиваться кончиком раскаленной кочерги до сахара, и коричневые капли стекали в молоко. Невыразимое наслаждение…
Сначала собравшиеся в зале поговорили о погоде, о зиме, потом об урожае прошедшего года. Дюран слушал исключительно внимательно. Он очень интересовался всем, что делается в деревне, и выспрашивал подробности. Он хотел знать все: посевы среднего хозяйства, размеры пахотной земли, лесов, пастбищ.
Феликс нагнулся ко мне и так, чтобы никто не услышал, прошептал:
— Любопытно, а? Можно подумать, что этот астек ведет следствие…
Потом заговорили о медведях. Прежде их водилось очень много в этих краях, но вот уже более пятнадцати лет, как они не встречаются. Медведи ушли высоко в горы, в самую глушь.
— А волки? — спросил наш гость.
— Ну! — сказал отец. — Их нет и вовсе. Только старики еще помнят разговоры о них. Волков истребили. Разве кое-где в Пиренеях еще имеется с полдюжины!
Отец Феликса, господин Ляпюжад, затеял беседу об «американцах», то есть о тех, кто покидал свою родину в поисках удачи. Правда, навел его на эту тему умелыми вопросами господин Эмиль Дюран.
— Что и говорить! — воскликнул господин Ляпюжад. — Кое-как в нашем краю еще можно кормиться, но работа, прямо скажем, не из легких. Взгляните: ни одного плоского участка. Вот молодые и уходят искать работу на стороне, в городе, на заводах, а то и уезжают к черту на кулички.
— К черту на кулички? — переспросил, улыбаясь, наш постоялец. — А где же находятся эти чертовы кулички?
— Да повсюду, — сказал мой отец. — Иногда и в Америке. Ну хотя бы мой кузен, Жан Даррегиберри, уехал же туда когда-то. Правда, это было очень давно.
— Чтобы разбогатеть?
— К сожалению, он не разбогател.
— Вы хорошо помните его?
— Весьма смутно. Я был тогда очень молод.
— А что с ним сталось?
— Он умер там, ломаного гроша не имея, умер в Мехико.
Господин Дюран с сочувственным видом покачал головой.
Этой темой и воспользовался Феликс, чтобы придать беседе несколько иное направление.
— Наш школьный учитель господин Казен, — сказал он сладким голосом, — сегодня на уроке географии рассказывал нам о Мексике. Это, кажется, очень красивая страна.
— Да, очень, — подтвердил господин Дюран. — Страна древнейшей культуры.
— Господин Казен рассказывал нам об астеках, — продолжал Феликс, — об их богах Кецалькоатле и Тезкатлипоке…
— Кецалькоатль… — повторил приезжий.
Глаза его были полузакрыты. Казалось, он весь ушел в раздумье.
— До чего странные имена! — воскликнула моя мать. — В мое время нас учили более простым вещам. Что это такое этот Кецаль…
— Кецалькоатль, — сказал господин Дюран, — «Пернатый Змей». Легендарный царь, превратившийся в бога.
— Бог ветра, — сказал я вполголоса.
— Чего только не бывает! — прошептала моя мать, кутая плечи в шерстяную коричневую шаль.
— А чем там занимался ваш кузен? — спросил господин Дюран, поворачиваясь к моему отцу.
— Всем понемногу. Он родился здесь, в Пиренеях, следовательно, умел обращаться со скотиной, обрабатывать землю. Отец рассказывал мне, что этот самый кузен Жан потерпел кораблекрушение, плавая на небольшом судне. Он спасся, но потерял свои последние жалкие крохи.
— У каких берегов это было?
— Не знаю. Мои родители знали этого парня лучше. Но они умерли… — Отец вздохнул, — Что и говорить! Не все становятся богачами в дальних краях. Молодые воображают, что там они найдут груды золота. Действительность частенько куда менее приятна.
Я заметил, как загорелись на какой-то миг глаза нашего гостя, затем он опустил голову и вздохнул.
— И все же Мексика великолепная страна, — сказал Феликс, который с ангельским терпением пытался перевести разговор на астеков.
— И там уже издавна живут люди, — вставил я, в свою очередь.
Эмиль Дюран взглянул в мою сторону и сказал:
— Там встречаются удивительные памятники.
— Вы их видели?
— Я знаю о них понаслышке и по книгам…
— В какой же отрасли вы работаете? — поинтересовался Илларион.
— В писчебумажной, — ответил Дюран. — Но сейчас я отдыхаю. У меня слабые легкие, а здесь чудесное место для отдыха.
— Вы попали в прекрасный дом. Покой, тепло, домашняя кухня. Госпожа Даррегиберри отменная повариха.
— Я уже пробовал ее рагу. Великолепно!
— Одно плохо — в ближайшие дни выпадет снег. Совершать дальние прогулки вы уже не сможете. Вот только если вы любите лыжи…
— Ну, это уже мне не по возрасту, — сказал приезжий, грустно улыбнувшись, и две глубокие складки обозначились по обе стороны его рта.
Черные, местами седые волосы, морщины, поразительная живость взгляда производили какое-то странное впечатление, словно этот человек был и молод и стар одновременно. Даже голос его удивлял: мягкий, спокойный, и вдруг в нем неожиданно слышались металлические нотки. Однако говорил он без всякого акцента. Откуда он явился — с Юга или с Севера?
Мама подала горячее вино, и это вызвало восторг всех собравшихся.
— Великолепнейшее средство против гриппа! — грохотал Ляпюжад.
— Взгляните только на цвет! — воскликнул Илларион.
Феликс и я маленькими глотками пили сливки, которые мой друг подсластил постным сахаром.
Пары горячего вина и аромат корицы немного опьянили нас. Феликс с раскрасневшимися щеками повернулся к господину Дюрану.
— А прославленный Кецалькоатль? — обратился он к гостю.
— Что? — спросил тот, несколько удивленный вопросом.
