— И, — добавила Дженни, — она носит лифчик с четвертого класса, и, я готова спорить, что у нее уже есть месячные.
— А у тебя есть? — спросила Нэнси.
— Что есть?
— Ну, месячные, — сказала Нэнси, удивляясь моей непонятливости.
— А… нет, нет еще. А у тебя?
Нэнси сделала глоток коктейля и покачала головой.
— Ни у кого из нас пока не началось.
Это сообщение меня обрадовало. Представить, чтобы у них все уже началось, а у меня нет! Вот было бы ужасно!
Гретхен облизала губы, стряхнула крошки от пирожного и сказала:
— Давайте перейдем к делу.
— Давайте, — спохватилась Нэнси. — Для начала нужно придумать, как будет называться наш клуб в этом году. Пусть каждый подумает над названием.
Стало тихо. Все думали. Я на самом деле не думала, но делала вид. Я еще ничего не знала о клубе — как же я могла придумать название?
Гретхен предложила «очаровательных шестиклассниц». Дженни сказала, что это неинтересно. Тогда Гретхен сказала: если она такая умница, то пусть сама что-нибудь предложит. Дженни предложила «УМДБ» — «Ученицы Майлза Дж. Бенедикта». Нэнси сказала Дженни, что она забыла Мл. в конце его имени.
Дженни разозлилась и под каким-то предлогом удалилась в ванную.
— А кстати, — оживилась Нэнси, — что вы думаете о Майлзе Дж.?
— Я думаю, он симпатичный, — хихикнула Гретхен.
— В общем, да, только слишком тощий, — заметила Нэнси.
Тогда я, наконец, нашлась, что сказать.
— Интересно, женат он или нет.
Дженни появилась снова.
— По-моему, нет. По виду не скажешь.
— А вы заметили, как он смотрел на Лору? — спросила Нэнси.
— Нет! А он смотрел? — глаза у Гретхен раскрылись очень широко.
— Естественно! Мужчины не могут не смотреть на нее, — заявила Нэнси.
— А ты думаешь, она специально так делает? — спросила я.
Все засмеялись, и Нэнси сказала:
— Ох, Маргарет!
Нэнси умеет сказать так, что чувствуешь себя полной идиоткой.
Потом мы стали обсуждать анкету мистера Бенедикта, и Гретхен сказала, что на вопрос об учителях-мужчинах она написала, что они очень строгие — чтобы мистер Бенедикт подумал, что мы его боимся: тогда он постарается, наоборот, быть с нами помягче. Я сказала, что она здорово сообразила, и пожалела, что сама этого не написала.
— А вообще, эта анкета нужна для того, чтобы выяснить, нормальные мы или не совсем, — поделилась своей догадкой Дженни.
Такая мысль не приходила мне в голову. Но теперь было уже поздно.
— А как он может определить, нормальные мы или нет? — спросила я.
— Это легко, — ответила Нэнси. — По твоим ответам. Ну например, если бы ты ответила, что не любишь папу, маму и брата, он бы понял, что у тебя не все дома. Поняла?
Я поняла.
Нэнси щелкнула пальцами.
— У меня есть отличное название для нашего клуба, — объявила она.
— Какое? — встрепенулась Гретхен.
— Говори, — сказала Дженни.
Нэнси тряхнула волосами и улыбнулась:
— Мы будем называться «Четыре сенсации», сокращенно «ЧС».
— А что, звучит, — одобрила Гретхен.
— Здорово! — взвизгнула Дженни.
Мы провели тайное голосование, и, конечно, название было принято. Потом Нэнси решила, что у нас должны быть тайные «сенсационные» имена: Александра, Вероника, Кимберли и Мэвис. Нэнси стала Александрой, я — Мэвис.
Нэнси напомнила нам, что никто в школе не должен знать о нашем тайном клубе и что на тайных собраниях, подобных этому, мы должны пользоваться нашими тайными именами. После торжественной клятвы нам предстояло придумать правила.
Нэнси придумала, что мы все должны носить лифчики. Я почувствовала, как у меня покраснели щеки. Интересно, они уже носят или еще нет? Дженни, думаю, нет, потому что после этих слов Нэнси она стала глядеть в пол.
Гретхен предложила установить, что та из нас, у кого первой начнутся месячные, должна сообщить об этом остальным. Особенно, что при этом чувствуешь.
Правило Дженни заключалось в том, что каждая из нас обязана вести особую тетрадь, в которой должны быть перечислены имена нравящихся нам мальчиков, причем в соответствующем порядке. Каждую неделю мы будем вносить в список поправки и пускать свои тетради по кругу.
Наконец Нэнси спросила, какое правило предлагаю я. У меня ничего такого не придумывалось, и я сказала:
— Встречаться каждую неделю в определенный день.
— Естественно! — фыркнула Нэнси. — Но в какой день?
— Ну, я не знаю, — промямлила я.
— Ладно, давайте подумаем, какой день нам подходит, — подключилась Гретхен.
— Вторник и четверг исключаются. У меня — еврейская школа.
— Ох, Гретхен! — сказала Дженни. — И зачем тебе эта еврейская школа?
Неужели ты не можешь отказаться?
— Я бы с радостью, — объяснила Гретхен. — Но мне остался один год, и все.
— А ты не ходишь, Маргарет? — спросила меня Дженни.
— Ты имеешь в виду, в еврейскую школу?
— Да.
— Нет, не хожу.
— Маргарет и в воскресную школу не ходит. Правда, Маргарет? — спросила Нэнси.
— Правда, — ответила я.
— Как это ты так устроилась?
— У меня нет никакой религии, — призналась я.
— Вот это да! — Гретхен даже рот разинула.
— А что твои родители? — спросила Дженни.
— Ничего, — отрезала я.
— Хорошенькое дело! — сказала Гретхен.
Потом они все молча уставились на меня, и я чувствовала себя очень глупо. Тогда я попыталась объяснить.
— Ну как вам сказать, м-м… папа был еврей, а, м-м… мама христианка и…
У Нэнси сделалось заинтересованное лицо.
— Продолжай, — попросила она.
В первый раз они проявляли такой интерес к тому, что говорила я.
— Ну вот, родители моей мамы, которые живут в Огайо, сказали ей, что не хотят зятя-еврея. Если она хочет испортить себе жизнь, это ее дело. Но они никогда бы не согласились на ее брак с моим отцом.
— Да, серьезно… — протянула Гретхен. — А что родственники твоего отца?
— Ну, моя бабушка была не очень-то рада иметь невестку-христианку, но она, по крайней мере, смирилась с ситуацией.
— И что же дальше? — продолжала допрашивать Дженни.
— Они сбежали.
— Как романтично! — вздохнула Нэнси.
— Вот поэтому-то они обходятся без религии.
— Я их не осуждаю, — заявила Гретхен. — Я бы поступила так же.
— Но если у тебя нет никакой религии, то как ты будешь решать, куда записываться — в Имку[1] или в Еврейскую Ассоциацию Молодежи?
— Не знаю, — сказала я. — Я никогда об этом не думала. Может быть, я никуда не буду записываться.
— Но ведь все состоят либо там, либо там, — не унималась Нэнси.
— Ну, это, я думаю, как родители решат, — решила я сменить тему.
Вообще-то я не собиралась так сразу рассказывать им свою историю.
— Так значит… в какой день мы будем собираться?
Нэнси заявила, что пятница ей не подходит — у нее музыка. Дженни сказала, что у нее балет по средам. Значит, сказала я, остается только понедельник. И мы решили встречаться по понедельникам. На следующей неделе мы принесем наши тайные списки и пройдем проверку, чтобы все были наверняка в лифчиках.
Когда заседание клуба было закончено, Нэнси подняла руки высоко над головой. Потом закрыла глаза и прошептала: «Четыре сенсации! Ура!»
«Ура!» — пропели мы вслед за ней.
Во время ужина я обдумывала, как бы сказать маме, что я хочу носить лифчик. И почему ей никогда не придет в голову самой заговорить об этом, если уж она так хорошо помнит себя девочкой?
Когда она пришла поцеловать меня на ночь, я решилась и сказала.
— Я хочу носить лифчик. — Прямо так, напрямик.
Мама снова включила свет.
— Маргарет… ты что?
— Ничего, просто хочу, и все.
Я спряталась под покрывалом, чтобы ей было не видно мое лицо.
Мама сделала глубокий вдох.
— Ну хорошо, если ты действительно хочешь, то нам придется съездить в субботу в магазин. Договорились?
— Договорились, — я улыбнулась. Мама была небезнадежна.
Она выключила свет и прикрыла дверь. У меня как гора с плеч свалилась!
Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет. Я только что сказала маме, что мне нужен лифчик. Пожалуйста, помоги мне вырасти. Я хочу быть как все. Ты знаешь, все мои новые друзья состоят или в Имке, или в Еврейской Ассоциации. Как же мне определиться? Я ведь не знаю, чего Ты ждешь от меня.
На следующий день после школы мистер Бенедикт вызвал меня к себе.
— Маргарет, — начал он. — Я бы хотел обсудить твою ознакомительную анкету. Например, почему тебе не нравятся религиозные праздники?
И надо мне было это писать! Глупость, да и только! Если ему, правда, нужно было выяснить, нормальные ли мы, то меня, я думаю, он вряд ли отнес к нормальным. Я чуть не рассмеялась.
