— Ну, привет, — сказал я, и мы заковыляли, а они нам вслед хохотали.
— Ну и дураки, — сказал я Вовке, — над собой смеются.
Потом я повернулся и крикнул знакомому мальчишке:
— Послушай, а ты не знаешь, где достать отечественные патроны?
— Откуда я знаю, — ответил он, смеясь.
— Ладно, ладно, — сказал я Вовке, — отечественные патроны мы найдём. Они ведь наши, отечественные, из-под земли выкопаем.
— Любишь ты копать, — сказал Вовка. — Иди быстрей, как бы они в сарай не полезли. Каждая минута дорога.
— Никакой чемпион мира не сможет быстрей, если ему в штаны палки засунуть, да это всё равно, что палок в колёса напихать.
— Двигай, двигай и не рассуждай; если они за нами погонятся, несдобровать.
Мы оружие наше вытащили из штанин и К электричке побежали с оружием наперевес, а возле станции обратно засунули.
В электричке сначала всё спокойно шло, мы сели, ноги вытянули, согнуть-то мы их не могли.
Какой-то дядька смотрел на нас, смотрел, мы уже от него отворачивались, а он нас разглядывал, разглядывал, а потом и говорит:
— Могли бы свои ноги подогнуть.
Переглянулись с Вовкой и слегка ноги вбок подтянули — он в одну сторону, я в другую.
Дядька говорит:
— Смотрите, смотрите, издеваются, а? Над взрослым человеком издеваются. Молодчики какие. У меня двое сыновей, и за подобные шуточки я им спуску не даю. Посмотрите, граждане, они, ей-богу, норовят, чтобы мы об их ноги споткнулись.
Какая-то старушка говорит:
— У них что-то есть в ногах, мать честная.
— Чего у них там может быть в ногах? — говорит тот дядька и смотрит на наши ноги.
— Ой, честное слово, дуло какое-то, — говорит бабушка, — дуло.
Мы с Вовкой встаём, изо всех сил помогая друг другу, и выходим на площадку. Не хватает, чтобы весь вагон на нас внимание обращал.
— У них что-то в штанинах, совершенно верно, — замечает один пассажир, — смотрите, как они идут, какая у них подозрительная походка.
— Вы у них верно дуло видели? — спрашивает тот дядька. — Что за дуло?
— Ай, я не знаю, — сказала старушка, — может, мне показалось.
Понемногу в вагоне успокоились. Не надо нам было садиться, стояли бы на площадке, никто бы не заметил.
Сошли с электрички.
Идти дальше так невозможно. Купили сегодняшние газеты, завернули автомат и карабин. По одному карабину в штанах оставили.
Попрощались с Вовкой.
Возле дома стоял Ливерпуль.
— Откуда плетёшься? — спрашивает.
— Вы теперь без повязки ходите? — спрашиваю. — Брату моему отдали, а как дежурить ходите?
— Тьфу, — говорит, — твоя повязка, будто я без неё дежурить не могу. Без повязки я могу дежурить, а вот повязка без меня не может. Мальчонке будет радость. Отстань ты со своей повязкой.
Я уйти хотел, а он меня остановил:
— Постой, постой, чего это у тебя в штанах?
— Ничего там нет, отпустите.
— Эге… в штаны чего-то спрятал, а ну-ка, ну-ка подойди, небось стянул чего?
Я бы от него вырвался и убежал, если бы в штанине у меня не карабин.
Он похлопал меня по ноге своей палкой и удивился:
— Чего это там у тебя звучит? Отвечай, что это у тебя в ноге звучит?
— Ничего, — говорю, — не звучит.
— А в руках у тебя покажи.
Ну и влип. Как быть? Обидно. Возле самого дома попался…
— Зайдёмте, — говорю, — в парадное, здесь неудобно, чтоб другие не видели. А то скандал будет.
Пошли с ним в парадное. Я ему и сознался.
— Автомат у меня, — говорю, — в газете. Немецкий пистолет-пулемёт.
Он как разозлится:
— Ты мне брось шутить! Я тебе не мальчик! Я тебе дед, а ты мне внук, да я таких внуков иметь не хочу, пошёл вон! Нет, погоди, показывай!
Я развернул газеты, отошёл, газеты бросил, направил на него автомат и как заору:
— Руки вверх!
— Тьфу ты! — говорит Ливерпуль и поднимает руки. — А ну, покажь!
Неужели, думаю, отнимет. Попрошу, может, не отнимет, внутри ведь автомат пустой, одна болванка.
А он повертел его в руках, понюхал, вернул мне.
— Тьфу, гадость. Фашистом пахнет. Где ты его достал?
— На свалке.
— А в брюках что?
— Карабин.
— Ну и катись, — говорит, — со своим дрянным фашистским ржавым обломком на все четыре стороны.
Я поднял с полу газеты. Аккуратно свернул их. И стал подниматься по лестнице, подтягивая ногу с карабином. А он смотрел мне вслед.
— Ну и шутник, — сказал он.
— Не шутник я, дядя Ливер, — сказал я, — вот научусь стрелять, устроим мы вместе с Вовкой неприступную оборону, тогда увидите вы, дядя Ливер, как меня шутником называть.
Каждый раз Вовка заходит за мной перед школой. Но сначала интересуется патронами. Поди их достань, отечественные патроны! В классе с Вовкой нас рассадили, и теперь я сижу с Толиком. Но как прозвенит звонок, мы сейчас же друг к другу и о патронах начинаем. «Вашей дружбе, — сказал учитель, — можно позавидовать, но о вашей дисциплине можно пожалеть». Пожалел бы нас Пал Палыч, достал бы нам патроны…
Опоздали с Вовкой в класс, стоим за дверью и проблему патронов обсуждаем. Фронт близко, а мы без патронов. Лучше в класс не пойдём в таком случае, мало ли может быть в военное время уважительных причин. Домой Вовке нельзя, бабушка изведёт, а ко мне можно. Карабины проверим, на каски полюбуемся. Недавно их со свалки принесли, с орлами, с фашистскими знаками.
…Во дворе, на ступеньках бомбоубежища, дядя Павел играл с управдомом в шашки. Дядя Павел вернулся с войны, ходит с палкой, в военной форме без петлиц и носит жёлтую нашивку тяжёлого ранения. Никто с нашей улицы не возвратился ещё с войны и не носил такой нашивки. До войны он возил хлеб с пекарни. Мы бежали гурьбой за его фургоном и цеплялись сзади. Фургон останавливался у магазина, и мальчишки разбегались в разные стороны. От горячего хлеба шёл пар, и он вкусно пахнул. Сейчас Павел был инвалид. До сих пор мне не приходило в голову спросить у него патроны. Неужели он с фронта не привёз ни одного патрончика? Но как спросить? Управдома куда-то позвали, и я заменил его. Дядя Павел расставил шашки.
— Сознайтесь, — сказал он вдруг, подняв голову и разглядывая нас, — вы ко мне цеплялись за фургон?
— Цеплялись, — сознались мы, — да когда это было.
Он даже обрадовался, что мы к нему до войны на фургон цеплялись.
— Не гнал я вас, ребята, верно?
— Когда гнали, а когда и нет.
— Очень редко гнал, — задумался, как будто это сейчас значение имело.
— Вообще-то редко, — говорим.
Он оживился:
— Катались на моей лошадке, будь здоров.
— А нас за фургоном и не видно было, — говорю, — вы и гнать-то не могли.
— Так что же вы думаете, я вас не чувствовал? Я вас прекрасно чувствовал. Эх, если бы сейчас я на фургоне ездил, не гнал бы вас совсем, ребята… Катались бы, сколько вашей душе угодно.
— Да мы на вас не обижаемся, — сказал Вовка.
— Да мы и забыли, — сказал я.
— Но я-то не забыл. — Он долго хвалил свою лошадь, расписывал её достоинства, извинялся перед нами, что не давал нам кататься, не мог отделаться от воспоминаний.
Я думал о патронах.
— Играть-то будешь? — спросил Павел.
— Не, — сказал я.
— Чего ж садился?
— Патроны хотел у вас спросить.
— С ума все посходили, — сказал он, — какой раз спрашивают у меня патроны!
— Мы первый раз у вас спрашиваем.
— Просили вроде вас.
— Нет, нет, мы не просили.
Он вздохнул.
— Полюбуйтесь, что сделали со мной патроны. Малейшей тряски не могу переносить по булыжной мостовой, прощай, моя лошадка…
— Так это же немецкие, — сказал я. — Фашистские патроны нам не нужны, правда, Вовка?
— Нам нужны отечественные, — сказал Вовка.
Он качал головой и собирал шашки.
Вовка тянул меня за рукав, и мы с Павлом попрощались.
— Зря у него спрашивали, — сказал Вовка.
— У всех надо спрашивать, — сказал я. — У всех подряд. Иначе наше оружие заржавеет. Отечественные патроны мы из-под земли выкопаем.
— Пуля — дура! — сказал мне вслед Павел. — Погибнешь без войны от своих патронов.
— Не бойтесь, не погибну! — отвечал я, поднимаясь по лестнице.
Дома вытащили карабин, каски в ряд расставили, пощёлкали затвором, эх, нам бы патроны!
Я вынул звёздочку из бархатной коробки, и Вовка не мог поверить, что я её сам сделал.
— Приедет с войны мой папа, — сказал я мечтательно, — снимет свою гимнастёрку и повесит на стул. А я незаметно приколю ему звёздочку. Станет он надевать гимнастёрку, увидит звёздочку и глазам своим не поверит…
— А у моего отца два ордена Красного Знамени, — сказал Вовка, — мой папа лётчик.
Я знал, что отец его лётчик, но про ордена не слышал.
— Редкий у тебя папаша, — позавидовал я.
— Он ещё получит, — сказал Вовка. — Он только начал самолёты сбивать. Ему сейчас новую машину дали. А та у него старая была, вся в дырках. Папаню в ней поранило, но всё равно машину посадил. Мой папа Героя Советского Союза тоже получит. Раз у него новая машина. — Поразительно он верил в своего отца. Как бы угадывая мои мысли, он сказал: — А если его собьют случайно, он на парашюте спустится. Он может лететь, лететь, а парашют не раскрывать. Перед самой землёй раскрыть. Знаешь, как этот прыжок называется? Затяжной называется.
