пятки кверху.
А за полчаса фонарь не растает.
Венька попробовал его запудрить. Целую коробку пудры извёл. Весь измазался, будто в муке. А синяк только чуть-чуть посветлел, стал румяным, как молодая редиска.
Венька постучал лбом о зеркало, изрезал на куски коробку из-под пудры и решил не ходить в школу. Пусть всё сорвётся. Пусть земля расколется на три части! На восемь частей! Прямо под школой! И спектакль отменят! А Пеке он устроит перчатку в лоб!
На улице Пеки не было. Толстая тётя в переднике несла под мышками гусей. Они качали шеями. Серый вдруг подмигнул Веньке, а белый загоготал. Венька вложил два пальца в рот и засвистел тётке в ухо. Тётка подпрыгнула и чуть не выронила гусей.
А он побрёл по улице, в противоположную от школы сторону. Шмыгал подошвами, вертел головой и не знал, что бы такое придумать.
На перекрёстке милиционер с полосатой палочкой дирижировал трамваями и машинами. Венька стал показывать милиционеру язык. Тот отвернулся.
Венька всё равно стоял и дразнился. А тот невозмутимо взмахивал палочкой, пропуская мимо себя машины. Венька придумывал, что бы ещё сделать. Милиционер погрозил ему коротким пальцем. Нет, не ему — чуть подальше стоял рябой мальчишка и тоже строил физиономии.
Толстый дяденька в берете, проходивший мимо, вдруг взял мальчишку за ухо, дёрнул вниз и вверх. Мальчишка сморщился, схватился за щеку, но не ревел.
Венька догнал дяденьку и, подпрыгнув, сунул ему за ворот холодную гальку. Тот остановился, выпятил живот и растопырил руки, будто змея у него под рубахой.
Венька нырнул за угол, мальчишка за ним. Он всё ещё держался за щеку. У него был такой свирепый флюс, что один глаз тоже заплыл.
— Болит?
Мальчишка пожал плечами.
— У тебя какой глаз не видит — вредный или весёлый?
— Правый, — удивлённо буркнул он. — А тебе зачем?
— Как же, — придумал Венька, — у всех глаза так устроены: один такой, другой этакий. Одним посмотришь — весело станет, а другим — противно.
— А если двумя?
— Тогда и то и другое сразу.
Венька вспомнил о школе и сильно мотнул головой, чтобы вытрясти мысли о ней. И мысли вылетели.
Мальчишка не то хихикнул, не то простонал. И снова сморщился. Противно, когда зубы болят. Да ещё с флюсом. Веньке стало совсем жалко его. Щупленький он, как скворчонок. И зовут смешно — Абдулка. А сам совсем не чёрный и глазёнки серые.
— А я знаю, где смех продают, — снова придумал Венька. — На гривенник полкило. Хочешь купить?
Абдулка вытаращил один глаз, и рот у него вытянулся, и улыбка в сторону.
— Честное слово, — Венька был в восторге от своей выдумки. — Пошли.
Он затащил Абдулку в ближайший магазин. Там была очередь. Венька протолкался к прилавку и почти басом, удивляясь собственному нахальству, попросил продавщицу:
— Полкило смеху. На десять копеек.
Ждал, что она удивится, и тогда он ей такое соврёт!.. Но продавщица не удивилась. Взвесила и завернула в кулёк что-то похожее на леденцы. Венька до того растерялся, что чуть не прихватил чужую сдачу.
Абдулка забыл про флюс. Он смотрел на Веньку, как тот привык смотреть на директора школы Падеж Петровича, — с ужасом и почтением.
Падеж Петрович будет сидеть на спектакле в заднем ряду и сверлить глазами Венькин синяк… Ну и наплевать!
— Как проглотишь смешинку, — важно сказал он Абдулке, — так внутри всё защекочет. Смотри.
Он проглотил два леденца и захохотал. Поддельно.
— Наверное, не дошло ещё, — виновато сказал Абдулка.
— Ну да, не сразу. Ты бери прямо горстью.
Тот положил на язык сразу четыре смешинки, проглотил. И вдруг хихикнул, икнул и засмеялся. Теперь Венька смотрел на него, как на Падеж Петровича.
— Дошло?
Он показал в окно. В витрине были их отражения. Стекло было неровное, Венькина голова вытянулась наискосок, а Абдулкина сплющилась, уши стали похожими на две дыни.
Они стояли и хохотали. И все, кто был в магазине, тоже смеялись.
Действовали смешинки!
У магазина вертелась рыжая собачонка. Накормили её смешинками прямо из горсти. Она глотала их, как воздух, и отчаянно крутила хвостом.
Собаки улыбаются хвостами. Если бы у Веньки был хвост, он бы тоже им замахал; Ходил бы по улице и вертел им, как пропеллером. Хорошо, если бы у всех людей были хвосты — сразу было бы видно, сердится человек или радуется. Вышел бы на сцену Падеж Петрович и хвостом помахал: хорошо, мол, приветствую, мол, школьных артистов!
Венька опять затряс головой.
— Давай милиционера угостим, — придумал он. — Которого мы дразнили.
— Давай.
Они пошли через улицу. И собачонка за ними.
Милиционер от удивления палочку свою забыл опустить.
— Очень извиняемся и очень просим вас попробовать смеху, — храбро сказал Венька, протягивая кулёк.
Тот нахмурился, подумал.
— Разве потому, что извиняетесь.
Отсыпал горсточку смешинок и попробовал. И заулыбался:
— Вполне, я бы сказал, съедобно.
— Знаете что, — предложил Венька, — пойдёмте к нам в школу на спектакль. Посмотрите, как я короля буду играть.
— Короля? С таким фонарём? — подпрыгнул Абдулка.
— А что? — сказал милиционер. — Ещё ни в одном театре не было королей с фонарями.
На углу сигналили машины. Шофёры высунулись из дверок. Милиционер вдруг спохватился, что долго их не пропускает, засмеялся и лихо им откозырял:
— Извините. Вынужден удалиться.
И все трое побежали в школу. И рыжая собачонка мчалась сзади и с азартным лаем хватала их за штаны.
А машины так и стояли на углу и не смели без постового двинуться с места. Шофёры разводили руками, ругались и хохотали.
Пришли как раз к началу спектакля. На сцене беготня и переполох. Не из-за Веньки, из-за того, что Фроська-Ворона потеряла одно крыло, а в стене дворца Снежной Королевы кто-то прожёг дыру.
