Мы долго молчали. «Он думал, — говорю, — что убил вас. А теперь вы живой, значит, порядок. Можно, я промою вам рану и заклею пластырем?» Он кивнул и сел на стул. Я ему смазываю йодом рану и говорю: «Здорово Костя вас резанул». — «Сам на гвоздь напоролся», — отвечает. «А я, — говорю, — думала, он за то, что вы любовь крутили с Лизой тайно и ребенка родили, пока он срок строгал в колонии». Тут Глебов побелел. Я испугалась, что ему плохо, может, думаю, у него еще раны, где опасно, в животе или в груди, и там кровь хлещет. А он все белеет, белеет… «Так ты говоришь, у Лизы маленький ребенок?» — спрашивает. «Ну как маленький, — говорю, — полгода ему уже». И тут меня осенило. Я догадалась. Ну Лизок!.. Не сказала ему про ребенка! «А вы что, — тихо так спрашиваю, — ничего не знали об этом?» — «Ничего», — отвечает.
Встал и качнулся. Я его еле успела под локоть схватить, чтобы не упал. Ну, думаю, умирает. А он вдруг неожиданно улыбается: «Я сейчас в это не верю. Поеду в Вычегду и посмотрю. Не знаю, останусь ли жив. — Пошел нетвердой походкой, потом вернулся и говорит: — Косте скажешь, что я ничего не знал и Лизу ни разу не видел. Он тебе поверит». И исчез в темном подъезде.
Зойка, рассказывая Глазастой, вновь все переживала. Вздохнула, вытерла ладонью остатки слез и спросила:
— Глазастая, я тебе не надоела?
— Нет, — отвечает. — Только лучше про себя расскажи, как ты в больницу укатила, а то про этого козла-недоноска противно слушать.
— Не надо, Глазастая, так про него. Он хороший. И я его люблю.
Глазастая вдруг громко захохотала, что с нею раньше никогда не бывало, и говорит:
— Любовь зла, полюбишь и козла!
Тут наступило долгое молчание. Сначала Зойка хотела повесить трубку, но не повесила и услышала, что Глазастая плачет:
— Ты меня простишь, Зойка?… Прости, пожалуйста, очень тебя прошу!
— Вот, дурочка, я тебя уже простила и без твоих слов. Давай к делу, подруга.
— Мне, Зойка, пора. Чувствую, Коля погибает. — Глазастая помолчала и шепотом добавила: — Тут, когда я себя взрезала, мне сон приснился или наяву привиделась мама. «Ты зачем это сделала? — говорит она ласково. — А как же Коля, брат твой маленький и больной?…» — Ничего больше не сказав, Глазастая повесила трубку.
А Зойка еще долго слушала сигналы отбоя, пока не сообразила, что разговор окончен. Она думала, куда же убежал Костя и как бы с ним не случилось беды.
… Весь вечер Зойка просидела дома в ожидании Кости. А тот все не возвращался и не возвращался. Зойка не находила себе места. Она сидела за столом и делала вид, что занимается. А на самом деле напряженно прислушивалась к каждому шороху, который долетал с лестничной площадки. Ей мешал Степаныч — он смотрел телевизор, — и поэтому Зойка часто вскакивала, выбегала в прихожую и открывала дверь в подъезд. Степаныч стойко делал вид, что ничего не замечает. Потом он выключил телевизор, потянулся сладко и сказал:
— Не пора ли на боковую?
Зойка ответила, что у нее дела по хозяйству — надо еще вымыть посуду и немного постирать, а он пусть ложится.
Степаныч лег, сразу погасил свет, но было понятно, что он не спал, потому что из его комнаты ничего не было слышно: ни дыхания, ни сопения. Степаныч притаился.
А Зойка на самом деле пошла и занялась стиркой, всем назло. Вообще этот Костя надоел ей хуже горькой редьки. Что, она к нему приставлена?… То Лиза звонит, то баба Аня, и обе по секрету друг от друга. Что он ел, да что пил, да когда пришел или куда ушел?… А она откуда знает, если он не разговаривает с ней. У Зойки тоже есть гордость. Пошел он подальше, пусть катится на перекладных к такой-то матери!
Когда Зойка вышла из ванной, было уже за полночь. Глаза у нее слипались, руки и ноги гудели. Она приложила ухо к стене. У Зотиковых — тишина. Быстро разделась и шмыгнула в кровать. Но тут она снова подумала о Косте, и сон как рукой сняло. Точно ее попутал бес, потому что она решила сходить и проверить, вернулся он или нет. Прислушалась. Степаныч всхрапывал вовсю. Встала, как лунатик, в ночной рубашке до полу, босиком, чтобы не разбудить Степаныча, прокралась на кухню, где у них на гвоздике висел ключ Зотиковых, сняла его, не зажигая света, выскользнула на лестничную площадку. Прикрыла свою дверь, уже не дыша.
В подъезде было тихо и жутковато. Пощелкивала тусклая электрическая лампочка, и Зойке казалось, что кто-то крадется по лестнице. Она почему-то попробовала кашлянуть, чтобы доказать себе, что ничуть не страшно. Ее кашель в пустом подъезде откликнулся гулким эхом. Зойка дрожала мелкой дрожью. Нетвердой рукой вставила ключ в замочную скважину и осторожно повернула. Дверь скрипнула, Зойка прошмыгнула в образовавшуюся щель. У нее замерзли ноги, спина, живот — рубашка на ней была тонкая.
Из комнаты проникал неяркий свет. Зойка догадалась: горела настольная лампа. То ли Костя забыл ее выключить, то ли он не спал. Во всяком случае, он был дома.
«Значит, живой!» — успокоилась Зойка. И хотела незаметно улизнуть обратно, но непонятная сила потянула ее вперед. Она миновала кухню, подошла к дверям в комнату. Дышала открытым ртом. Выглянула, вытянув шею. Нет, Костя спал, потому что в кругу настольной лампы никого не было. В ванной лилась тоненькая струйка воды. Зойка заглянула туда, закрыла воду и погасила свет. Тут ее взгляд пробежал по комнате и уперся в подушку на тахте. Костя лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку.
Но что это?… У Зойки от страха стало двоиться в глазах. На подушке появилось две головы.
Зойка протерла глаза и снова посмотрела. Все равно две головы! Еще ничего не понимая, она сделала несколько шагов вперед. Она приближалась к тахте, головы на подушке приобретали определенные контуры. И вдруг страшное мгновенное открытие — Зойка увидела, что на подушке рядом с головой Кости лежала голова Ромашки!..
Как она не заорала — неизвестно, но внутри у нее все оборвалось. Они были прикрыты простыней, но плечи у обоих были голыми, а Ромашка даже не прикрыла грудь, и Зойка видела ее. Неизвестно, сколько она так простояла. Застыла, слегка вздрагивая и пощелкивая зубами. Не помнила, как вышла, открыла дверь и захлопнула. Громко ли, тихо — ничего не помнила. Но только вставила ключ в собственную дверь — та неожиданно открылась, и перед ней предстал всклокоченный, босой, в одних трусах Степаныч.
— Ты где была, бесстыдница?! — И, не дожидаясь ее слов, отвесил тяжелую пощечину, не рассчитывая собственной силы.
Зойка отлетела в угол. Подол рубахи задрался у нее выше колен, и Степаныч увидел, что она голая. Он отвернулся и ушел, низко склонив голову.
Всю ночь Зойка не спала: думала, как ей жить дальше? Ничего не придумала, встала утром и ушла в училище. В тот день ей не хотелось возвращаться домой. Она боялась встретить Костю. Не знала, как ему смотреть в глаза, что сказать и сделать. В конце концов, если разобраться честно, он даже не обманывал ее. Он ведь ничего ей никогда не говорил и ничего не обещал. Но от этого Зойке тоже легче не было.
Все это жгло ее нестерпимо. Она долго ходила по улице. Стояла ранняя осень. Мелкий дождь успел прибить к земле всю грязь, скопившуюся за лето, и превратил ее в липкую жижу. Прохожие скользили и пытались удержаться за мокрые стены домов, потемневших от долгой сырости. Иногда Зойка бросалась от отчаяния бежать — и бежала до тех пор, пока хватало дыхания, а потом, как рыба, выброшенная на сушу, дышала, прижавшись где-нибудь к холодной стене. Ей надо было загнать себя до изнеможения. Чувствуя, что она уже падает, Зойка шла домой.
Так продолжалось несколько дней. Она загоняла себя и возвращалась домой. И вот однажды, так укатав себя, Зойка упала дома на кровать, машинально открыла книгу и начала читать. Раньше с ней этого никогда не бывало, и Степаныч со страхом смотрел на своего любимого ребенка, который ночи напролет все читает и читает. И неизвестно, спит ли она вообще? Он заглядывал к ней, но бесшумно, боясь нарушить ее покой. Он ненавидел себя, он с презрением смотрел на собственную руку, которая ударила Зойку, и даже в сердцах плюнул на нее, как будто она сделала это сама.
И вот однажды, выйдя из лифта, Зойка вдруг столкнулась нос к носу с Ромашкой. Ромашка ей улыбнулась и независимой походкой направилась к лифту. И вдруг Зойка, не зная почему, набросилась на нее с криком: «Ах ты, тварь!.. Ах ты, любительница секса!» И рвала ее перышки, ее два крылышка, которые у нее были так умело и ловко подстрижены.
Ромашка так отчаянно закричала, что выскочил Костя. Он увидел Зойку, которая, словно звереныш, вцепилась в Ромашку, и ее никак нельзя было оторвать. Но Костя все-таки оторвал и повел плачущую Ромашку обратно к себе. В дверях Ромашка остановилась и крикнула: «Тебе кино надо посмотреть про Чучело — увидишь свое отражение. Уродина!»
Зойка ворвалась домой. В ярости она не знала, что ей делать. Почувствовала, что сейчас она способна убить себя или еще кого-нибудь или просто разбить собственную голову о стену. И тут ее схватил Степаныч и крепко-крепко сжал. Она рвалась из его рук, дрыгала ногами, вопила как сумасшедшая, а он ее не выпускал, и только непривычные слезы накатились на его глаза и струйками побежали по грубым, дубленым щекам, ища ложбинки в морщинах около рта, и он слизывал их языком.
