Ребята разузнали пешеходные нормы: для мальчиков 12–13 лет — 10 километров в день, скорость передвижения — 3, 5 километра в час, количество груза — 4 килограмма. Узнали, как разумнее составить маршрут и график похода, как половчее, поудобнее и экономнее уложить снаряжение. Ещё неизвестно было, кому врач разрешит пойти, но идея похода захватила всех. Даже Дима, который наверняка знал, что пойти ему не позволят, принимал в подготовке самое деятельное участие.
Готовились в звеньях. Рисовали дорожные знаки, учились укладывать вещевые мешки. Когда Лёва предложил Лукареву уложить рюкзак, тот всё сделал так, словно хотел показать, как не надо делать: к спине положил котелок, а по другую сторону свитер; хлеб засунул в самый низ, где он должен был через полчаса рассыпаться в крошки; мелкие вещи рассовал как попало и уже через пять минут не мог вспомнить, что с какой стороны надо искать. Потом Лёва быстро и точно показал, как надо укладываться, и все по очереди повторили за ним этот наглядный урок. Каждый запасся куском старой киноплёнки (поможет разжечь костёр!) и котелком. Каждый мастерил себе метровый посох и размечал его зарубками на дециметры и сантиметры — вдруг понадобится что-нибудь измерить!
Беседуя с ребятами о походе, Лёва сообщил им много полезного:
— Вот что надо хорошо запомнить: если в походе взял у товарища какую-нибудь вещь, отдавай непременно только ему, иначе что-нибудь потеряется или забудется. Имейте в виду, участники всякого похода всегда стараются помочь местному населению. Например, собирается дождь — значит, надо убрать сено. Ну, это, понятно, не в июне. Но вообще, если какая-нибудь беда — наводнение, пожар, мало ли что случается, — пионеры считают себя мобилизованными.
Ребята слушают, и по их лицам нетрудно прочесть, что они совсем непрочь натолкнуться на пожар или наводнение: тут они себя покажут! Они выручат! Местное население может быть спокойно: они не дадут ему пострадать от стихийных бедствий!
— Ещё одно правило, — продолжает Лёва. — Это к тебе относится, Лукарев, если ты собираешься брать в поход свой аппарат.
— Факт, собираюсь!
— Так вот: если ты кого-нибудь из населения сфотографируешь, ребят или взрослых, и пообещаешь прислать карточки, обязательно пришли, понятно? А то иной походный фотограф снимает-снимает, обещает-обещает, а потом наклеит снимки себе в альбом и успокоится. А потом придёт в те же места другой фотограф, и ему уже не верят, говорят: «Знаем вас, таких…» Если дал слово — выполняй. Понятно?.
— Понятно, понятно!
— Стоянку надо оставлять в полном порядке, это уж само собой разумеется. Рогатки от костра, запас дров надо аккуратно сложить — тогда другие путешественники помянут вас добром. Я уж не говорю о том, что костёр надо затушить по всем правилам, чтобы ни искры не осталось. Это, надо полагать, всем ясно.
— Знаем, не маленькие, — басом сказал Кира Глазков и закашлялся.
— А самое главное в походе — не пищать! — несколько неожиданно для ребят заканчивает Лёва. — Я читал «Педагогическую поэму» — очень хорошая, замечательная книга! — так там ребята даже вывесили на стене такой плакат: «Не пищать!» Как бы трудно ни приходилось — дождь, холод, грязь, жара, — не хныкать, не жаловаться, не вешать носа!
Санитаром избрали Лабутина. В сущности, в этом звании он у нас пребывал ещё с прошлогодних загородных прогулок; все помнили случай, как он быстро и ловко извлёк острый сучок, пропоровший пятку Борису, щедро залил рану иодом и сделал, по выражению слегка побледневшего, но храбро улыбавшегося Бориса, «артистическую перевязку — хоть на выставку санитарной обороны!» Костровым хотели быть все, и никто не желал быть поваром, пока Лёша Рябинин не заявил, что поваром будет он, и «даже с большим удовольствием». Тут сразу на нескольких лицах мелькнуло выражение, какое можно заметить на лице человека, нечаянно упустившего соблазнительную возможность. У Саши Воробейко даже вырвалось: «Эх, может и верно…»
Времени у нас было в обрез: мы снова готовились к экзаменам, а ведь сейчас они были серьезнее, чем в прошлом году. Как-никак, нам предстояло переходить в шестой класс!
— Несчастные люди, кто будет жить через тысячу лет после нас: сколько всяких событий произойдёт за это время, и им всё придётся учить! — меланхолически говорил Саша Воробейко, повторяя историю.
А ведь, кроме истории, были ещё и арифметика, и география, и литература, и русский язык, и английский… Но как ни мало было времени, а на подготовку к походу мы умудрялись выкраивать какие-то часы.
— Телеграмма! Нам телеграмма!
По коридору мчались братья Воробейко. Саша подбежал первым и, с трудом переводя дыхание, подал мне листок бумаги. Телеграмма была адресована «Пятому классу «В», и в ней стояло:
«Приеду девятого Ленинградского вокзала, встречайте».
Поднялась невообразимая суматоха. Хоть ребята и знали, что Анатолий Александрович приедет, и готовились к этой встрече и ждали, что это будет примерно в мае-июне, но телеграфный бланк свёл их с ума, как в начале года футбол.
— Приезжает! Как мы его встретим? Где он остановится?
Было решено: на вокзал ребята пойдут строем. «Мы его не узнаем, так он нас сразу узнает!» лицемерно заявляли они, но в глубине души каждый рассчитывал, что немедленно узнает Неходу. Остановиться можно было у Гая, у Ильинского, у Лукарева и у Кирсанова. Пришлось тянуть жребий. Счастье выпало Саше.
Так день 9 мая оказался для нас на этот раз вдвойне праздничным. С утра ребята строем отправились на вокзал. Лёва купил перронные билеты, и, прошагав через гулкие залы, с готовностью откликавшиеся на чёткий топот сорока пар ног, мальчики выстроились на платформе. Все они были в белых рубашках, в красных галстуках, подтянутые, как на смотре. Они стояли в два ряда, и когда Лёва дал команду «вольно», задние стали нетерпеливо вытягивать шею, стараясь пораньше увидеть, не идёт ли поезд. Какие у них напряжённые, взволнованные лица! Кажется, они готовы обеими руками вцепиться в огромную стрелку вокзальных часов, которая лениво перепрыгивает с чёрточки на чёрточку, и подтащить её, куда надо. И все, кто вместе с нами ждёт поезда, который должен скоро прибыть к этой платформе, с любопытством поглядывают на нас.
Наконец-то стрелки часов начинают вести себя прилично. Все глаза устремлены в ту сторону, откуда слышится требовательный басовитый гудок. Как хорошо, как весело встречать!
Пыхтя и грохоча, долгожданный поезд подкатывает к своей асфальтовой пристани, и мы с Лёвой едва успеваем удержать ребят, готовых сорваться с места. Номер вагона нам неизвестен, остаётся ждать. Сколько выходит военных — и танкистов, и артиллеристов, и лётчиков! Но мы ждем моряка. А моряка нет. Где же он? Ребята переминаются с ноги на ногу и жадными глазами впиваются в лица проходящих. Вот идёт группа моряков, они весело смотрят на нас, но проходят мимо не задерживаясь.
Только когда платформа почти опустела, в конце её показался высокий, широкоплечий человек в морской форме… В обеих руках он нёс по большому чемодану. Увидев нас издали, он поставил один чемодан и помахал рукой.
Не дожидаясь ни команды, ни разрешения Лёвы, ребята кинулись к нему.
Анатолий Александрович пожимал тянущиеся со всех сторон руки, обнимал и встряхивал за плечи тех, кто стоял поближе, смеясь заглядывал в раскрасневшиеся, сияющие лица. Боюсь, что от шумных приветствий у него скоро зазвенело в ушах, но он так же широко, добродушно улыбался всем подряд, как старший брат, вернувшийся в семью, где его заждались и где так уж повелось: чем дольше была отлучка, тем шумнее и радостнее встреча. Наконец он сказал:
— Подождите-ка, сейчас мы разгрузим один чемодан, а то он тяжеловат…
Щёлкнул замок, откинулась крышка, и тут же на перроне каждому вручён был подарок. Чего только не было в этом чемодане! Рисунки — картины северной природы, гильзы от патронов, планшетки, вставочки из моржовой кости… Никто не был забыт. Мы с Лёвой получили по разрезальному ножу с тюленем на рукоятке. Каждый подарок встречался дружным восторженным воплем. Вскоре у всех в руках оказалось по свёртку, зато чемодан опустел, и несказанно гордый Саша Воробейко потащил его, старательно шагая в ногу с Анатолием Александровичем, которому он был, как-никак, почти до подбородка. («Ого, ты какой вырос — настоящий моряк будешь!» И, кажется, от этого одобрительного замечания Саша у нас на глазах вырос ещё сантиметров на десять…)
Мы проводили Анатолия Александровича до гостиницы («Уж лучше я там остановлюсь, зачем мне твоих стеснять?» мягко, но решительно сказал он огорчённому Гаю) и простились с ним… не надолго: потом мы снова встретились с ним у школы и повели к себе. Он вошёл в класс; не ожидая наших объяснений, стал рассматривать газету, выставку, марочную коллекцию, заглянул в шкаф с самоделками. Этот «инспекторский смотр» он сопровождал короткими весёлыми замечаниями:
