Борис Раевский - Товарищ Богдан

«Когда это было?»

На ходу стал подсчитывать. Последний раз он был тут лет восемь назад. Да, лет восемь. А кажется — так давно!..

— Сюда? — спросил Петр.

Трактир «Бубна звон». На вывеске — две огромные кружки с пивом, лихо пенящимся через край.

Возле трактира мерно прохаживался городовой в черной шинели с шашкой на боку.

Бабушкин открыл дверь. Сразу же ударило в нос кислятиной и запахом водки. Из «музыкальной машины» неслись бойкие звуки мазурки. В тусклой низкой «зале» быстро и ловко шмыгали половые с перекинутыми через локоть полотенцами, с подносами, густо заставленными пивом, водкой, закусками.

Стены трактира, выкрашенные в «веселый» канареечный цвет, были увешаны лубочными картинками. Но что на них нарисовано — Иван Васильевич не смог разобрать: свешивающиеся с потолка керосиновые лампы были, как в бане, окружены облаками пара.

Бабушкин и Петр пересекли «залу», заполненную десятками людей, и прошли в соседнюю комнату. В ней стояли два больших, обтянутых зеленым сукном стола. Игроки — подвыпившие рабочие парни — длинными полированными киями азартно гоняли костяные шары. После ловкого удара шар со стуком влетал в лузу.

Бабушкин и Петр, не задерживаясь, прошли в третью, заднюю комнату. Здесь было гораздо тише, чем в «зале» и биллиардной. За несколькими столиками сидело десятка два рабочих. В углу стоял высокий, сутулый мужчина и что-то говорил. Когда он открывал рот, под пышными усами виднелись длинные зубы. Волосы у него были приглажены, смазаны чем-то и челкой спускались на лоб. Мужчина был в простеньком кургузом пиджачке; из рукавов чуть не по локоть вылезали крепкие волосатые руки.

Небольшая комната освещалась одной керосиновой лампой-молнией, подвешенной к потолку на бронзовых цепочках.

Бабушкин, стараясь не шуметь, прошел к среднему столику, над которым висела лампа, сел и заказал половому бутылку пива.

Петр сел неподалеку.

— Братцы-мастеровые, — то и дело приглаживая челку, говорил усатый. — Тяжко скорблю я о вашем житие. Некоторые из вас, овцы заблудшие, слушают наущение диавола, устраивают стачки и прочие беспорядки. А к чему? Детишки ваши малые голодом мучаются из-за этих стачек. Жить надо по-божески. Миром, полюбовно поладим с начальством. Оно учтет скудость нашу, надбавит заработок. Ежели кто чем недоволен — приходите в наш «Рабочий Союз» — мы завсегда поможем.

Бабушкин украдкой оглядывал соседей. На столиках стояли бутылки, но сидели все тихо и слушали усатого.

Бабушкин внимательно присматривался к нему. Было в длинном сутулом мужчине что-то странное. По виду этот усач в кургузом пиджачке и узких, коротких брюках напоминал рабочего. Но иногда он расправлял плечи, делал несколько шагов около столика, четко по-военному поворачивался, и тогда Бабушкину казалось, что это — переодетый полицейский. Но говорил полицейский почему-то как дьячок.

«Наверно, попом был когда-то, да за пьянство изгнан, — поглядывая на его багровый с сизыми прожилками нос и мутные глаза, подумал Бабушкин. — Потом в полицейские подался — дорожка прямая…»

Послушав усача еще немного, Бабушкин решил, что пора действовать.

— Удивительное дело, — шепотом, но таким громким, чтобы слышали все сидящие, сказал Бабушкин соседу по столику. — Вот у нас сейчас — рабочее собрание. А возле трактира стоит городовой. И носом не ведет. Будто его и не касается. Впервые такое вижу. Обычно, как рабочие соберутся — полиция сразу разгоняет.

Сосед Бабушкина — пожилой наборщик — усмехнулся, но ничего не ответил. За другими столиками переглянулись.

Усатый забеспокоился. Исподлобья хмуро поглядывая на Бабушкина, он повысил голос.

«Неплохо поставил дело жандармский полковник Зубатов! — подумал Бабушкин. — Хитрая бестия! Понимает: только тюрьмами да ссылками революцию не остановишь. И вот додумался: устроить свой фальшивый „Рабочий союз“. Зачем, мол, вам, рабочим, вступать в подпольные кружки, прятаться, скрываться? Нате вам „Рабочий союз“, собирайтесь открыто, толкуйте, о чем хотите, Хитро! „Союз“ рабочий, а во главе — жандармский полковник!»

Бабушкин на минуту прикрыл глаза. Вспомнил, как на прошлой неделе ему рассказывал один его приятель, токарь с «Айваза». Да, ловкий пройдоха этот полковник! Так и стелется! Соловьем поет. Зазвал семерых рабочих с «Айваза» к себе на квартиру, папиросами угощал, поил душистым кофе, деньги «взаймы» навязывал. Ну, конечно, сознательные рабочие не поддались. Но отсталые — а их еще ой как много! — отсталые клюнули на эту удочку.

Бабушкин снова оглядел соседей, посмотрел на Петра Градова. Тот сидел, выложив обе тяжелые руки на стол, и словно бы внимательно слушал усатого.

Бабушкин тоже стал слушать.

«Ишь, как этот проповедник сладко поет, — подумал он. — Сейчас, наверно, скажет: ни к чему рабочим политика, нечего думать о революции, сам царь улучшит нашу жизнь».

И действительно, словно подслушав его мысли, зубатовец сказал:

— Зачем вам заниматься политикой, православные? От сотворения мира так поставлено: мастеровые работают, фабриканты — управляют. Сам царь-батюшка денно и нощно радеет о нас, рабочих.

— Дозвольте вопросик? — перебил его Бабушкин.

Усатый круто остановился, щелкнув каблуками.

— Вот вы говорите: царь-батюшка и заводчики сами все сделают для рабочих, — смиренно сказал Бабушкин. — Полюбовно, мол, надо, по-божески. А скажите, божий человек, — что как заводчик не согласится на уступки? Не надбавит заработок по-христиански?

— Еще раз попросить! С миром во сердцах, а не как социалисты — суть смутьяны и бунтовщики, — ответил зубатовец. — Вот на Нобеле наш «Рабочий союз» попросил — и заработок увеличили…

— Увеличили! — гневно воскликнул Бабушкин. — Копейку на рубль накинули! Как нищим милостыню!

— А у нас вот, на Семянниковском, попросили «с миром во сердцах», а хозяин казачков вызвал! Да с нагаечками! — ехидно выкрикнул низенький клепальщик из-за крайнего столика.

— А у нас, на Стеклянном, старшой — он из вашего этого «Рабочего союза» — с хозяином за ручку здоровкается, — поддержал его биллиардист с кием в руке.

Бабушкин и не заметил, когда тот вошел в комнату.

— «Рабочий союз», — из-за соседнего столика выкрикнул Петр. — Вот так «рабочий»! У нас в цеху мастер обещал: кто будет ходить в «Союз», тому от самого хозяина благодарствие выйдет!

— Это что — вот у нас история была! — крикнул немолодой уже рабочий, сидевший за тем же столиком, где и Петр. — Мастер мне говорит: нужно прочистить заводскую трубу. Раздевайся нагишом, лезь в мешок! А у нас завсегда так заведено: как чистить трубу — значит, бери скребок, садись голым в мешок, и тебя на веревке спустят в трубу.

Я говорю мастеру: «Не полезу. Пускай хозяин не скупердяйничает, наймет трубочиста. А я — слесарь. Нет таких правов — в мешок меня голым пихать. Я ж все-таки не кутенок слепой?!» Мастер к другому рабочему, к третьему, а мы заранее уговорились: все отказываются. И тут — что б вы думали? — один холуй из этого самого «Рабочего союза» скидывает рубаху, портки и берет скребок.

Шум в трактире нарастал.

— Настоящие друзья рабочих — социал-демократы, искровцы, — громко заявил Бабушкин. — А этот «Рабочий союз» правильнее называть «полицейским союзом»! Посмотрите-ка на этого «тихоню», «божьего человека»: он того и гляди кликнет околоточного на помощь!

Этого уж усатый не выдержал.

— Держи его! Бунтовщик! — закричал он.

— Вот так рабочий! Ай да божий человек! Городовых зовет! — заволновались вокруг.

Несколько рабочих и Петр Градов, вскочив, загородили дорогу зубатовцу, который рвался к Бабушкину.

— Ах, так! — заорал усатый и вдруг, выхватив из кармана свисток, пронзительно заверещал на весь трактир.

Но Бабушкин был уже готов к этому. Не первый раз сталкивался он с зубатовцами, и все эти стычки оканчивались почти одинаково.

— Рассвистелся, соловей, — усмехнулся он и, схватив табурет, смаху ударил им по лампе.

В кромешной темноте со столов со звоном посыпалась посуда. Из соседней комнаты с киями в руках вбежали биллиардисты.

— Батюшки! Жизни решили! — вдруг басом взревел кто-то.

По голосу Бабушкин узнал зубатовца. В углу уже шла потасовка. Очевидно, усатого били. И крепко. Слышался глухой стук бутылок. В темноте биллиардист длинно выругался.

— Это уж я точно приметил: у прохвостов завсегда голова ровно чугунная, — раздраженно гудел он. — Кий сломал об евоную башку! А какой ладный кий был…

Пользуясь суматохой, Бабушкин незаметно вышел из трактира и остановился неподалеку в переулке. Вскоре к нему подошел Петр.

— Ну? — спросил Бабушкин.

Петр кивнул. Мол, все в порядке.

— Тогда вот что. Ты двигай домой. Тебе ведь завтра в шесть на завод. А у меня еще одно дельце есть.