— Ну, подари же, Матро, сына! Пусть хоть ветром тебе надует, только бы родился сын… Сын… — просил Микита.
Время шло, сына не было. Матро и самой его хотелось, она тяжело переживала семейное горе. Но ещё тяжелее переживал Микита. Страшно было подумать, что на его глазах навсегда оборвется род Салиндеров. Заветная ниточка, которую так берегли предки. Может ли Микита с этим смириться? Нет, конечно. Так жить нельзя.
На пятый год после свадьбы Микита отвез свою Матро вместе с трехлетней дочерью в поселок на реке Пэ-Яха, устроил их там. Виновата во всем Матро. Кто же ещё? В чуме Микиты с её приходом начались беды и несчастья.
Не прошло и трех месяцев после шумной и богатой свадьбы, как внезапно, в середине лета, в стойбище охотника Явтысого, отца Матро, никто не проснулся. Лежали, вздувшись, олени, собаки, люди. Такое в тундре случалось и раньше. Бывало, не просыпались десятки, сотни чумов. Тогда перерезали на стыках шестов верёвки, и чум обрушивался, становясь и гробом и памятником. Проходили годы, страшное место обрастало золотистой травой марэй и* становилось «золотой мядырмой» — «золотым чумовищем». Микита тоже перерезал веревки чума Явтысого, принес в жертву богам оленя. Через месяц рогатую голову животного, шкуру, копыта, кости и желудок, наполненные кровью, увез на священную сопку. Там он облил идолов кровью жертвенного оленя, вылил на их головы бутылку водки. Дела Микиты пошли на лад. Видно, помогли боги. Микита верил в это. Да и как не поверишь, если он, бывший батрак, стал бригадиром оленеводов.
Потом на голову Микиты обрушилась новая беда. В дни таяния снегов провалился под лед Пэ-Яха аргиш жены Егора — брата Микиты. Егор бросился спасать свою Саване и восьмилетнего сына — сам вместе с оленями ушел под лёд. Микита не смог даже похоронить их, видно, вынесло их тела в открытое море. Микита думал, искал причины нового несчастья. Выходило, виновата Матро. Всё началось с её приходом. Не проснулись её родные. Раз. Нет у Микиты сына — продолжателя рода. Два. Утонул вместе с семьей Егор — единственный брат Микиты. Три. Сколько же можно терпеть? Она, поганая женщина, во всём виновата. И он отвез её вместе с дочерью в поселок. Оставил.
На обратном пути Микита заехал в чум охотника Тайбари и увез с собой его дочь Феклу. Увез без свадьбы. Некогда было Тайбари собирать свадьбу: шел песец, да и Фекла была девушкой не первой молодости — лет под сорок. Давно пора было замуж, да упряжки женихов пролетали мимо, стороной. Так Микита и привез в чум новую жену. Не очень красивая, но сильная Фекла нравилась Миките. Пусть она всю свою жизнь прожила в оседлом чуме на берегу Соленого моря. Пусть и не знает кочевой жизни — научится. Некрасивая — так ведь жена не зеркало, смотреться в неё не будешь.
Но скучно было в чуме без ребенка. Всё чаще вспоминал Микита о Матро и дочери. «Может, Матро и не виновата?» — думал он. Затосковал, загрустил Микита. Молчаливым стал, раздражительным; а Феклу и совсем замечать перестал.
Не вытерпел он, взял да и отвез Феклу обратно к отцу, на той же упряжке поехал в поселок. Уговорил жену, привез их с дочерью назад в свой чум.
Микита в конце концов смирился с тем, что у него нет сына. «Ну и что? — убеждал он себя. — Дочь — тоже человек. Могло ведь не быть и дочери».
Полина росла веселой, общительной девочкой. Микита баловал её как мог. Таскал по стойбищу на плечах, возил на нартах; покупал игрушки. Микита и Матро гордились дочерью.
В школе Полина училась легко. Делала всё с увлечением, помогала отстающим, выполняла общественные поручения. На каникулы всегда возвращалась с похвальным листом, привозила много книг и читала вслух отцу и матери. Микита радовался успехам дочери, особенно похвальным листам. Кто-кто, а Микита знал им цену, — сам не раз получал почетные грамоты от правления колхоза и даже брал их из рук самых главных начальников округа.
Радовался Микита недолго. Книги да книги — это стало его тревожить. Он ещё не высказал своего недовольства дочери, а мать как-то заговорила с ней:
— Не начиталась в школе-то? Всё бумаги да бумаги. Не пора ли за шитье браться? Ведь годы-то, Полина, — что вода. Надо и о жизни подумать — не вечно будешь ребенком.
Дочка с недоумением посмотрела на мать: «Жизнь… Разве книги не учат жить?..»
Когда Полине исполнилось шестнадцать, она услышала от отца смешные слова:
— Ой, Полина, Полина, книги до добра не доведут… Гляди, мухи тебя полюбят.
— Какие это мухи?.. Смешно! С чего это ты, отец, о мухах заговорил? И что плохого в книгах?.. — смеялась Полина.
Загадками говорила и мать. Не всегда Полине коптить чум отца, — когда-нибудь придет за ней упряжка. Надо привыкать к хозяйству, учиться шить, готовить еду, ума-разума набираться.
Девушка знала: мать никогда не говорит зря. Надвигалось что-то большое, неотвратимое, и сердце наполнялось тревогой. Полина вдруг поняла, что в этой тундровой жизни она не принадлежит себе, не всё так, как учили в школе. Она рассматривала своё отражение в воде или в маленьком зеркальце, которое уже давно носила в сумочке, украшенной звенящими копытцами оленят. Заплетая тяжелую косу, шептала: «Неужели невеста?» И тут же смеялась: «Как же, невеста! Разве такие невесты бывают?»
II
Звенел звонок, последний звонок учебного года. Его заглушал нарастающий гул самолета. Крылатая машина пронеслась над поселком. На аэроплощадку к самолету брызнула, как заряд снежного урагана, вся школа.
Прилетевших из города было трое: председатель рыбкоопа и двое незнакомых. Они взяли чемоданы и вместе с пилотами направились в поселок. Ребята разглядывали тяжелую, пахнущую бензином машину и потом постепенно начали расходиться.
— Ребята, помогите мне!
Полина оглянулась и увидела, как заведующая почтовым отделением перекладывала тяжелые мешки в ящики с сургучными печатями.
— Роза Александровна, что нести? — подошла к ней Полина.
— Ноша есть — были бы руки. Почты сегодня много. Как не быть почте. Распутица. Самолеты почти месяц не летали, — отозвался Борис, начальник посадочной площадки (его все звали аэродромщиком). — Где же собачьи упряжки? — возмутился он.
— Как же, ищи. Станут тебе охотники сидеть дома и нас поджидать, — высунув голову из полукруглой двери самолета, ответила начальница почты. — Хоть ты-то в поселке оказался. Мой ещё в полночь уехал к морю.
Борис молчал. Он смотрел на море. Там, за голубой полоской прибрежного льда, темнела вода, там, над морем, летали утиные стаи. Весна… Время любви и охотничьих страстей. На север летят птицы, люди летят на юг…
Перегруженные нарты подъехали к высокому крыльцу почты. Девушки помогли Розе Александровне занести в здание мешки, ящики и зашагали к интернату. Они думали каждая о чём-то своём, они ждали чего-то особенного, нового, пусть даже… письма. Лишь Полина ничего не ждала. Писем она не получала, а жизнь её уже определена.
Она хорошо помнит тот день, когда в чум её отца приехал со сватами Едэйко Тайбари. Отец, конечно, сначала был неумолим. Потом, разгоряченный его упорством, Едэйко пообещал за Полину пять важенок. И Микита согласился:
— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Только дай моей дочери закончить школу.
Сваты долго молчали, поглядывали друг на друга. Полина, закрыв лицо руками, заплакала в голос. Едэйко вспотел, уши его побагровели, и он сказал:
— Год-то… Ладно. Подожду. Пусть закончит школу… Если уж так надо…
Потом хозяева и гости сидели за праздничным столом. Микита щедро угощал гостей — пировали весь вечер и всю ночь. И только когда незакатное солнце уже скользило по гребням волн океана в сторону утра, хозяева и гости улеглись на латах и заснули.
Полина проснулась — кто-то дышал ей в лицо. Она открыла глаза — рядом лежал Едэйко. Девушка почувствовала, как руки его прикоснулись к её груди, как заскользили по спине, бедрам; в лицо ударило обжигающим перегаром. Полина закричала так, что задребезжали шесты чума. Она оттолкнула его, накинула на плечи легкую паницу и вылетела из чума. Парень как ни в чем не бывало натянул пимы, влез в малицу и, улегшись на латы, уснул.
Полина вернулась в чум только на третьи сутки. Отец и мать не сказали ей ни слова, но Полина возненавидела своего жениха. Она старалась забыть о нём, но школьный звонок снова разбередил ей душу. Она вспомнила слова отца и Едэйка:
— «Пусть будет по-твоему…»
— «Год-то… Ладно. Подожду…»
— Тьфу! Поганый! — вырвалось у Полины вслух.
Вскоре в комнату девушек вошла с пузатой сумкой на ремне заведующая почтой. Она достала пачку писем, положила на стол и улыбнулась:
— Это, девочки, вам. Читайте да пишите скорее — женихи ждут. Весна!..
В её руках появился ещё один конверт. Она шагнула к Полине.
— А это… с припиской «лично». Пляши, Полина! — потом добавила: — Письмо-то из Ленинграда. Женихи там — не чета здешним…
