— Не надо, дружок…
Летят дни. Уже скоро Первое мая, а работы все нет. В синий морской простор уходят корабли.
— Эй, синьор капитан, не возьмете ли вы меня с собой? Я могу все делать.
— У нас скверные дела, парень, обойдемся…
Ничего не остается делать, как ловить в гавани рыбу. Что ж, и это неплохо…
— Сюда, Макрель, сюда, пожалуйста, синьора!..
Домой Пьетро возвращается вечером. Варит уху для себя и Джованни. После ужина Пьетро садится к окну и, улыбаясь, глядит на вечернее небо Катании. Там много звезд.
— Завтра — Первое мая, — говорит Джованни.
Он сидит за столом и режет для трубки табак, одобрительно поглядывая на внука.
Сегодня светлей, чем обычно, горит лампа с цветными подвесками из стекла.
На Пьетро чистая рубаха. Джованни надел свой синий хлопчатобумажный костюм с пуговицами из белых ракушек. С его морщинистого лица, до сих пор хранящего на себе следы морских ветров, не сходит улыбка.
Завтра — Первое мая.
«Да здравствует Сталин!»
«Живи сто лет, Пальмиро Тольятти!»
«Долой американскую куклу де Гаспери!»
Так скажет завтра народ Италии. А слово народа тверже стали.
Джованни что-то тихо напевает, заботливо вороша нарезанный тонкими ленточками табак.
— Ты поешь, Джованни?
— Да, мальчик. Отчего бы не петь мне! Когда-то всем нравились песни Джованни. Э, Пьетро, у меня еще крепки руки, и, может быть, я доживу, когда Италия станет счастливой…
Джованни весело щурит на мальчика свои зоркие, немного выпуклые глаза.
Пьетро молчит. Его внимание привлечено какими-то странными фигурами, крадущимися по крыше соседнего дома, напротив портовой башни.
— Эй, Джованни, что там такое?
Джованни подходит к окну и велит Пьетро прикрутить фитиль лампы. Он долго всматривается в сумрак вечера и наконец говорит:
— Солдаты, Пьетро. Их двое. У них ручной пулемет. Что все это значит?
На лбу Пьетро собираются морщинки.
— Джованни, — испуганно произносит он, — завтра здесь соберутся моряки с флагами и цветами! Я слышал — будет митинг. На флагшток башни поднимут красное знамя. Может быть, солдатам приказано стрелять в народ, а, Джованни?
— Похоже, что так.
— Надо сказать Николо.
— Верно! Лети к нему на всех парусах!
Спустя час Пьетро возвращается домой. Он тяжело дышит. Его мокрая от пота рубаха прилипла к телу.
— Джованни, я не нашел Николо. Его нигде нет.
Джованни сердито смотрит на внука:
— Николо — не иголка, он не может пропасть. Ты был у тетушки Сильвии?
— Она ничего не знает.
— Тогда Николо в порту у рабочих дока.
— Я там был, Джованни.
— А на пароходе «Кайспера» был?.. Что же нам делать, мадонна?
Джованни в отчаянии разводит руками и просит Пьетро:
— Набей-ка мне трубку, мальчик.
Джованни с жадностью курит трубку. Курит до конца.
— Хочешь, я позову Антонио и Энрико? — спрашивает его Пьетро.
Джованни не отвечает. Он выбивает о ладоши, пепел из трубки, усмехается и говорит:
— Пьетро, ступай в лавку и купи бутылку вина.
— Вина?
Пьетро удивлен. Он ничего не понимает: какое отношение имеет вино к солдатам на крыше?
— Иди, иди! — торопит его Джованни. — И еще, Пьетро, зайди в аптеку, к толстому Леонардо, и скажи, что вот Джованни не спит уже четвертые сутки. Он даст для меня лекарство.
4
Пьетро, с бутылкой вина в кармане, поднимается по деревянной лестнице на чердак дома, на крыше которого расположились солдаты. Лестница старая, отвесная, и ее ступеньки скрипят. Нужно подниматься тише, как можно тише.
Ночь. Над головой висят звезды. Они оранжевые, желтые, голубые. Над кратером Этны стоит темнокрасное зарево.
Тревожно стучит сердце Пьетро, плотно сжаты упрямые мальчишеские губы.
На чердаке сквозь залежи хлама он пробирается к чердачному окну, похожему на суфлерскую будку.
Солдаты сидят на пулеметных дисках один против другого и вполголоса говорят, потягиваясь и зевая:
— Проклятое это наше занятие, Алонсо! Можно сказать, самое паршивое дело.
— Такой приказ. После этого нас, наверное, наградят, Федерико.
Пьетро, высунувшись из чердачного окна, слышит каждое их слово.
— Видно, ты сильно хочешь выслужиться.
— Что ж, я не прочь.
— А мне все равно. Один из моих братьев пропал без вести в России. Его послал туда Муссолини, и я не хочу, чтобы синьор де Гаспери сыграл и со мной такую же точно штуку!
— Ты плохой солдат, Федерико.
— Мне все равно… Кошка там, что ли?
— Где ты видишь кошку?
— Да вон что-то шевелится…
Солдат, которого зовут Алонсо, вздрагивает и шепчет товарищу:
— Ложись, ложись, Федерико!
Солдаты плашмя ложатся у пулемета.
На крыше появляется мальчик. Это Пьетро. В руках у него бутылка вина. Он садится на крышу и с лукавым видом лакомки-вора не спеша принимается вытаскивать из горлышка пробку.
Солдат Федерико, с трудом сдерживая смех, толкает приятеля в бок и бормочет в самое его ухо:
— Гляди, мальчишка стащил у кого-то бутылку. Наверное, вино!
— Эге, Федерико.
— Сдается, что оно контрабандное, а? Наш долг — арестовать такое вино.
— Это наш святой долг. Заодно задержим и мальчишку.
Сердито кашлянув, солдат Федерико поднимается и идет к мальчику:
— Эй, кто ты такой?
— Я… я… я… — пытаясь встать на ноги, с деланным ужасом произносит Пьетро. Он съеживается и дрожит всем телом, словно на него выплеснули лохань холодной воды.
— Откуда вино? — схватив Пьетро за шиворот, грозно спрашивает Федерико.
— Я… я… — жалобно скулит Пьетро. — Я скажу… Только не выдавайте меня, синьор военный… Я взял у лавочника Джузеппе.
— Отдай-ка бутылку.
— О, пожалуйста, синьор!
— Вот так фрукт! — говорит второй солдат, Алонсо, пытливо разглядывая Пьетро. — Ты чей?
— Ничей, синьор.
— Бродяга?
— Да, синьор… Только не выдавайте меня… У лавочника Джузеппе здоровенные кулаки…
— Так и быть, не выдадим, если будешь сидеть спокойно. Посидишь с нами до утра.
— О, с удовольствием! Я люблю смотреть, как стреляют.
— Садись да помалкивай, дурак!
Пьетро покорно садится возле солдат. Они пьют вино и смеются.
Спустя минут тридцать смеется и Пьетро. Он, Джованни, Энрико и Антонио связывают уснувших солдат, а пулемет они сбрасывают на мостовую.
— Ну, что ты скажешь, Джованни? — весело спрашивает Пьетро.
Джованни набивает трубку табаком, закуривает, затем вытирает платком вспотевшее лицо и говорит:
— Вы любите Италию. Она скажет спасибо вам, мальчишки!
Горят над Катанией звезды. Ярко горят.
В Геную мы пришли рано, почти с зарей, и стали вблизи зерновых складов, позеленевших от времени и похожих на бронзовые, опрокинутые вверх дном чаши. Множество голубей сидело на складских крышах, воркуя, расправляя крылья и нежась в сиянии теплого утра.
Как всегда, первым к нашему кораблю подошел лодочник Алесандро, коричневый от солнца старик, мой друг и постоянный спутник в прогулках по Генуе. После таможенного осмотра Алесандро предложил мне побродить по городу. И вот мы неторопливо шагаем с ним по живописным генуэзским улицам.
Мы побывали на плацца Корветто и на виа Гарибальди, смотрели на домик Колумба и любовались башнями святого Лоренцо, на которых нередко появляются флаги с изображением белого голубя.
— Их поднимают моряки, мои друзья, — сказал Алесандро, — братья Альбано и Теофильо, смелые люди. Не зря говорят, что Генуя богата солнцем и храбрецами…
Было жарко. Мы возвратились в гавань и долго сидели у воды, глядя на далекие паруса. На берегу слышалась песня.
— Это поет Леония, бравая девчонка, — улыбнувшись, сказал Алесандро.
Я посмотрел на Леонию. Она сидела шагах в двадцати от нас, одетая в голубое хлопчатобумажное платье. На вид ей было не больше шестнадцати лет. На ее смуглом, как у большинства генуэзок, лице я не нашел ничего бравого и спросил:
— Скажите, Алесандро: почему Леония бравая девчонка?
— Вы знаете «Магдалену»? — ответил вопросом на мой вопрос Алесандро.
— Большое старое судно?
— Верно. Так вот, эта самая «Магдалена», которой давно пора на кладбище кораблей, подошла на прошлой неделе к угольному причалу. Началась погрузка. Вдруг старшина грузчиков, Винценто, закричал:
«Кончай, парни, работу!»
«В чем дело, Винценто?»
«Дело такое: идет «Магдалена» в Корею и берет с собой «добровольцев», молодчиков прямо из-за решетки…»
Алесандро закурил, глубоко затянулся дымом и сказал:
— Я плохой рассказчик. Слишком много говорю… Так вот, генуэзские грузчики сказали: «Ни одной корзины угля не дадим «Магдалене»!» — и остановили погрузку.
