— Мама, Иван Мелентьевич… У Ивана Мелентьевича родилась дочка. Ребёночек! Мы все её видели! Он с ней гулял! Мама, мы хотели его поздравить, а Кижаев сказал: «Мы сначала спрячемся».
* * *
В тот день в школьном саду, за стеной смородиновых кустов, ребята сидели в засаде. Они ждали терпеливо и долго. Но вот в доме, где живёт учитель, открылась дверь и, щурясь на яркое солнце, появился Иван Мелентьевич.
Иван Мелентьевич шёл — нет, он ступал, держа в голубом тёплом свёртке свою беспомощную, дорогую радость. И вдруг…
— Скорей! Скорей! — сказал Кижаев.
И учитель мгновенно очутился в плотном кольце.
— Откуда вы, братцы? — Иван Мелентьевич говорил непривычно тихо. — Бегите, братцы, по домам! А то она проснётся! — Он покрепче прижал к себе свою дочь. — Бегите…
Кольцо не разомкнулось. Оно стало ещё теснее.
— Кто там? — спросил Кижаев тоже шёпотом.
— Её зовут Таня… Бегите, бегите по домам!
В свёртке раздался писк, и ребята убежали.
— Ура! Ура!.. — кричали они уже за изгородью сада. — Ура! У Ивана Мелентьевича…
* * *
— Ты знаешь, когда мы выскочили из засады… — рассказывал Алёша маме.
— Зачем вы прятались, чудаки? — Мама вытирала полотенцем вспотевшего сына. — Зачем засада?
— Как зачем? Мы хотели его поздравить. А Кижаев сказал: «Мы сначала спрячемся…»
* * *
— Я был очень тронут! Вы бы видели этих команчей. Я не предполагал, что Татьяна произведёт на них такое впечатление!.. — сказал Иван Мелентьевич.
— С ребёнком много хлопот! — Алёшина мама протянула Ивану Мелентьевичу стакан чая и, поглядев на Алёшу, добавила: — Когда мы купали Алёшу, это было целое событие.
— И у нас то же!
Оказывается, Иван Мелентьевич топит ради этого печи во всём доме, греет воду.
— Мы, может быть, поступили смело, что оставили её здесь на зиму. Может быть, ей было бы лучше в городе, у бабушки?.. — сказал Иван Мелентьевич.
— Что вы! Родительские заботы нельзя перекладывать ни на кого!
И Алёша слушал, как его папа и мама с ним возились, когда он родился: они не спали ночи, они приходили в ужас, когда он чихал. А он ещё смел задавать беспричинного ревака.
— Ему, видите ли, было скучно… Отойдёшь — ревёт, подойдёшь — молчит… — рассказывал папа.
Иван Мелентьевич только поддакивал: «И у нас то же самое».
Алёше очень хотелось, чтобы Иван Мелентьевич посидел у них подольше, посмотрел его театр. Но он даже не успел попросить его об этом.
— Время, время! Если бы в сутках было сорок восемь часов! — пожаловался Иван Мелентьевич.
В школе светится только одно окно: Иван Мелентьевич проверяет тетради. Перед ним тетрадь Кислякова.
«Хочу быть лётчиком, хочу летать», — пишет Кисляков.
Иван Мелентьевич старается представить себе Кислякова в лётном комбинезоне у самолёта.
«Что же ты не взлетаешь, Кисляков? Что же ты не летишь?»
«Не знаю», — лётчик Кисляков разводит руками.
Иван Мелентьевич сердито листает тетрадь, в которой полно ошибок, и с досадой откладывает её.
На столе тетрадь Чиликиной. Закладка в тетради на голубой ленточке. Из тетради вырван листок.
Иван Мелентьевич запрещает вырывать страницы. Он должен знать, что именно не давалось ученику. «Хитрушка эта Чиликина! Думала, я не замечу. Если её спросить, куда делась страница, она сначала будет смотреть не моргая: «Не знаю, не знаю». Потом начнёт оправдываться. Она терпеть не может быть виноватой. Чиликина даже попытается свалить вину на другого: «Бодров меня толкнул! Он вообще ко всем пристаёт».
«Нет, Чиликина, не Бодров тебе помешал». Иван Мелентьевич был бы рад, если бы его новый ученик толкался, кричал, если бы ему можно было бегать наперегонки, как всем другим.
Перед Иваном Мелентьевичем тетрадь Дуни Новиковой.
Дуня не вырвет из тетради листок, она не сотрёт и не спрячет ошибку. «Дунька знаете кем будет? — говорит Кижаев. — Она будет всех лечить — людей, зверей. У них собака Пальма ощенилась, а отец хотел щенят — в речку… А Дунька знаете что сказала: «Только посмей! Уйду из дома, и не ищи меня!» Вездесущий Кижаев всё знает. Кижаев! Вот с кем у Ивана Мелентьевича больше всего хлопот! Казалось бы, толковый ученик, но как узнать, какие у него в голове планы, что он выкинет в следующую минуту?
«Василий, зачем тебе понадобилось лезть за осиным гнездом?»
«Интересно было поглядеть, как там у них всё устроено», — отвечает Василий. Нос и щёки у него распухли. А глаза счастливые.
«Мало тебе досталось! — сердится учитель. — А что, если бы я тебя вовремя не увидел? Закусали бы они тебя окончательно!»
Василий слушает с недоверием. Но с опаской обходит теперь гнездо, которое по-прежнему висит серым куколем под крышей сарая на школьном участке.
«Начнутся морозы, тогда опять погляжу!» — думает Василий.
Иван Мелентьевич не может долго сердиться на Василия. А тот после какой-нибудь провинности вдруг его обрадует.
«Что у тебя в шапке, Василий?»
Учитель заглядывает в глубину шапки. Там копошится что-то живое.
«Из гнезда выпал. Отнесу деду, будем кормить».
Тетрадь Кижаева не блещет чистотой.
На полях портрет Кислякова. И подпись: «Это — ты!» А рядом — клюшка, которой может позавидовать олимпийский чемпион. Иван Мелентьевич подчёркивает рисунки на полях тетради и пишет красным карандашом: «Ошибок нет, но тетрадь грязная».
И всё-таки Иван Мелентьевич доволен Кижаевым. Василий сдержал своё слово, постарался искупить свою вину перед Алёшей Бодровым. Учитель видел, как они мирно разговаривали. Правда, он не знал о том, что не Кижаев, а Бодров первый подошёл к Василию.
— Алёша, родной, не скучай! — говорит мама, уходя на работу.
Мама работает в библиотеке. Когда они приехали, она не думала сразу идти работать. А пошла в посёлок, зашла в библиотеку и застряла там на весь день. Когда вернулась, рассказала:
— Мне так обрадовались, что и речи быть не может о том, чтобы повременить. Жаль только, что работа вечерняя. Как Алёша будет по вечерам один?
— Буду стараться приходить пораньше, — пообещал папа.
Но пораньше у него не получалось.
— Алёша, — просила мама каждый раз, — сделаешь уроки, иди гулять. Только, пожалуйста, гуляй около дома. Походите с Наташей на лыжах.
С Наташей на лыжах…
Алёша знал, что всё будет по-другому. Уроки он выучит, а вот потом…
Потом он выйдет гулять. Он опустит у шапки уши, как просила его мама, и будет ходить на лыжах у самого дома.
А Наталья помашет ему пёстрой варежкой: «Пока! Пока!» — и убежит на гору, где катаются все ребята.
Когда она вернётся, Алёша будет уже давно дома. Наталья постучит в дверь, а потом будет нарочно просить волчьим голосом: «Козлятушки, ребятушки!..»
Он ей откроет.
Наталья отряхнёт снег в сенях. А войдя в комнату, развесит без спросу сушить, поближе к жаркой печке, носки, варежки, рейтузы. И начнёт хвалиться:
— Знаешь, как на горе было здорово!
Алёша не станет её расспрашивать.
Тогда Наталья заберётся с ногами на тахту.
— Ну что же? Если не хочешь разговаривать, посмотрим картиночки.
Наталья будет листать журнал «Огонёк» или мамину «Работницу», где на последней странице разные платья для девочек.
— Славные фасончики. Тебе нравится?
— Нравится, — ответит Алёша не глядя, чтобы она отстала от него. Он будет укреплять фигурки актёров на крохотных дощечках. Или раскрашивать и клеить свой театр.
— Всё клеишь и клеишь, — скажет Наталья, когда ей надоест рассматривать журналы. — А когда будешь представлять?
Алёша знает когда, но он не позовёт Наталью. Может быть, Наталья и без всякого приглашения сядет в единственное кресло в единственном ряду. Но разве он решится играть для неё спектакль?
«Кто этот чудной, длинный?» — спросит Наталья про благородного рыцаря Дон Кихота. Разве она будет сочувствовать Дон Кихоту, когда он направит своё копьё на злого волшебника Ферестона и произнесёт чудесные слова: «О нет, проклятый Ферестон. Не остановят меня твои проделки, злейший из волшебников! Ты обрушился на книги, простак! Доблестные рыцари давно перешли из книг в моё сердце. Вперёд! Вперёд! И ни шагу назад!..»
Наталья может расхохотаться, услыхав такую речь. Тогда рыцарь Печального Образа огорчится и скажет: «Ах, Алексей, чудак. Зачем тебе понадобилось рассказывать этой румяной девице про наши с тобой подвиги? Разве ты забыл, что она не пожелала со мною познакомиться?»
