А флейта к тому времени перестала кричать по-птичьи и играла уже песенку.
— Какие красивые мелодии играет наша Роза, — пробормотал я.
Солнце понемногу вставало над туманным озером, окрашивало верхушки скальной гряды, начиная с Чемберлена. А флейта звала его к себе и радовалось, что оно приходит. Какое-то время она так радовалась, а потом вдруг загрустила, как будто поняла: до солнца ей слишком далеко, не достать. Я дремал, и в моем воображении мелькали разные картины. Если это правда Роза, я готов простить ей её манеры. Всё равно ведь, постоянно возиться с беспризорниками — это вам не фотоснимки делать…
Я довоображался до того, что флейты у меня стало две, как будто одна разбудила другую, и они переговариваются. И тогда первая снова повеселела и снова пела гимн восходящему солнцу.
Внезапно меня обеспокоила эта фантазия, я сел и посмотрел вокруг. На скалодроме стоял человек с флейтой, и это была Ленка! Я и знать не знал, что Ленка умеет играть на флейте, она никогда мне этого не говорила! Это могло быть только нарочно. Для сюрприза…
Флейты пели на два голоса одну песню. Я окончательно проснулся, стал чудесно счастлив и смотрел, как расцветает над озером солнечный бутон, как разворачиваются его оранжевые лепестки, открывая золотое и белое сияние. Далеко друг от друга две флейты пели одну песню, и от этого поднималось над миром солнце.
…Стыдно сказать, но потом я снова заснул.
* * *
Фёдор так и не появлялся до самого полудня. Видно, много ему там надо было обсудить. А потом они появились, кстати, с мешком пустых консервных банок — куда без этого! — и сели обедать, после чего Фёдор собирался проводить Розу на дневную электричку.
Мы уже успели поесть раньше, ещё утром, поэтому занялись банками: Ленка стала обжигать их в пламени, а я принялся потихоньку плющить топором те, что уже были обожжёнными. Роза, задумчиво лежавшая на плите на краю скалы, так что ботинки её были уже где-то на весу, посмотрела на это и дружелюбно сказала:
— Сейчас вам это нравится, а пройдёт несколько лет, и всё изменится. Я ведь тоже через всё это прошла — юность, мечты, бег за морковкой по имени заманчивая идея… Поверь мне, Лен, когда ты заведешь семью, детей, у тебя уже не останется времени на романтику, и даже не в романтике дело — просто отпадёт, как сухие листья, как лепестки с отцветшей ромашки. И будут уже совсем другие мысли и заботы. Нет, это вовсе не значит, что я отговариваю тебя дудеть на флейте или собирать банки. Играй, пока играется, вырастешь — потом уже этого не будет.
Ленка наклонилась, выудила из костра горящую хворостинку и ответила:
— Вы совершенно правы. Легко мечтать и гореть, когда рядом есть кто-то солнечный и устремлённый. Многие могут даже думать, что они творческие люди, а на самом деле у них просто период подростковой романтики и подходящее под боком солнышко или костерок. Но наступают будни и ставят вопрос ребром: кто ты? И приходится отвечать на него по-настоящему…
Тем временем веточка в её руке, какое-то время трепетавшая на ветру язычком пламени, задымила и потухла. Ленка с непонятной улыбкой показала эту веточку, пожала плечом и бросила наземь.
Тогда Фёдор чуть поднял бровь, отложил ложку, наклонился и вгляделся в кучку мелких веточек. Перебрал несколько, выудил маленькую смоляную щепку-веточку с сосновым запахом, окунул в пламя. Щепка тут же вспыхнула ярко и уверенно. Фёдор отдал её Ленке и сказал:
— Ну, иные довольно настойчиво тянутся к солнцу, это у них в крови…
Пока они этак наглядно философствовали, я убрал котелки подальше от костра и приготовился жечь бутылки. Фёдор меня остановил:
— Не надо… И потом не надо. Отложи.
Я посоображал, потом спросил:
— Неужели понесёшь в город? А куда сдавать будешь? В тот же бачок кидать, откуда потом на свалку?
— Посмотрим, — сказал он. — Надо же когда-нибудь начинать.
— Ты думаешь, твой подвиг спасёт человечество и Солнечную систему? — насмешливо поинтересовалась Роза. — Чужие бутылки со всякой пакостью… Уж хоть бы закопал.
— Одну бутылку теоретически можно закопать, но не сто, — сказал он. — Поэтому нельзя ни одной.
— Малышок. Я смеюсь над тобой, а ты мне всё отвечаешь и отвечаешь. Зачем? Зёрна твои, которые ты сеешь, упадут на камень…
— А вы ведь тут не одна, — сказал ей я. — Ещё Ленка, еще я. А еще нас слушают мыши, деревья, травы, и горы… Это зерно хлеба в камне не прорастёт, а зерно мысли камень помнит и хранит. Вот приложите руку к этому камню и к какой-нибудь городской бетонной глыбе. И послушайте. У вас будут разные ощущения, потому что разные зёрна на них сеяли. Разве не так?
— За обнаружение мышино-каменной аудитории хвалю, — засмеялся Фёдор. — Этого я тебе, кажется, не подсказывал!
Вернувшись с электрички, он тут же позвал нас пройтись по хребту в сторону Черепахи. Я отказался, спрятался в палатке от солнца и стал записывать и дописывать то, что ещё не успел.
* * *
Между тем, не помню, говорил ли я, что мы стояли на хребте неподалёку от того места, где из-под хребта идёт наверх страховка, которую наладили здесь альпинисты. Вот по этой страховке и поднялась снизу, от Аракуля, гомонящая группа пляжников. Они не могли меня видеть, остановились на том самом выступе, где я спал утром, и произошел между ними запоминающийся диалог.
— Смотрите, палатка! Ничего себе, где поставились! Ну, неплохо устроились мужчики! — воскликнул один, видимо, даже и не предполагая, что в горах могут быть женщины.
— Да, это не наши, это какие-то горные люди, — заключил женский голос. — А наши-то и от машины боятся отойти.
А третий мечтательно произнес, как о самом заветном:
— Какая красота — ах, вот где бы шашлыки жарить!
Некоторые хотели пройти по хребту дальше через нашу стоянку, но их предводитель твёрдо заявил:
— Вниз, вниз, все за мной! Нам тут не пройти — здесь нам дороги нет!
И тогда они спустились обратно вниз. А я скорей записывал их слова. И жалел, что это не заснять на снимок. Ведь вы наверняка подумаете, что я придумал такой эпизод сам, для символизма: вот, мол, делятся люди на равнинных и горных. Но в том-то и дело, что, честное слово, я слышал это собственными ушами и даже видел в щель спортивное трико их предводителя! Понимаете вы или нет, что меня так поразило? Вы только поймите: ведь дорога-то по хребту отличная! Ребёнок не споткнется! Но эти люди сами ограничили свой мир шашлыками и нижними тропами. И ушли вниз!
Я сорвался и побежал-полетел за Леной и Фёдором. По той самой тропе, по которой пляжникам пути почему-то не было.
Скоро я добрался по наклонным плитам до расщелины, по которой был путь наверх. Вода, стекая по этой расщелине, выточила в камне каскад круглых ступенек. Я не знаю, с чем их сравнить, чтобы вам объяснить. Вот если разрезать гофрированную трубу пополам и посмотреть изнутри, примерно так и получится. Только с той небольшой разницей, что труба — это инженерное произведение человека, а горы — это художественное произведение Бога…
Когда я добрался на четвереньках до верхних ступенек лестнице, то увидел рядом на вершинке Лену и Фёдора. Они мне улыбнулись, и я скорей перебрался к ним, сел и бурно пересказал то, что услышал.
Фёдор рассмеялся и покачал головой, а Лена негромко сказала:
— Кажется, Вадиму нравится, что люди из низины называют нас горными. А тебе, Фёдор? Ты сам о нас что думаешь и о себе?
Он ответил с некоторой грустью:
— Лен, я о себе в основном только то думаю, что тебя я недостоин.
— Интересно, — тут же сказал я. — А кто тогда её достоин? Ты гляди, если будешь долго думать, то дождёшься: я вырасту постарше и сам на ней женюсь.
— Давай-давай, расти, это мы не против, — опять засмеялся Фёдор и натянул мне кепку на нос. — Вырасти, Вадим Яковлевич — это не просто постарше стать…
От этих слов я вдруг загрустил и спросил:
— А как вы думаете, почему я до сих пор не встретил девушки, которую бы полюбил? Мне почему-то никак не встречается таких хороших.
— А ты готов её встретить? — спросил Фёдор, перестав смеяться. — Ты, Вадим Яшин, готов быть таким, чтобы тебя полюбила очень хорошая девушка?
Я призадумался над этим вопросом. Они молчали, потом Фёдор ещё добавил:
— Если ты хорошенько представишь, какая именно девушка тебе нужна, и будешь готов её встретить, она непременно тебе встретится. Но только смотри не ошибись. Видишь ли, какая штука, какой тут механизм, да-да, механизм… В нашей душе зарождаются желания, которые направляют свою энергию по каналам, проложенным нашим воображением. И тогда наши желания сбываются. Но сбываются они, Вадим, не там и не тогда, когда бы хотелось нам, а там и тогда, где это позволит наше воображение. Поэтому называться сбывшееся желание может по-разному. Иногда это называется — счастье, а иногда это называется — возмездие. И то и другое — внутри тебя самого.
