— Перерезай, перерезай! — дает команду дед и трусцой бросается наперерез стаду.
Мальчишки рады стараться. Выломив наспех хворостины, с гиканьем устремляются на помощь пастуху.
Всем миром еле сбивают разбежавшееся стадо в гурт, и Степанида гонит его к речке на водопой. Коровы забредают по брюхо в воду, стоят, вздрагивают шкурой, бьют хвостами, едва заслышат: «Вз-з-з! Вз-з-з!» И уже готовы ринуться из речки и нестись сломя голову по жаркой степи.
Мальчишки крутят головами, ищут: где же оводы? И вдруг обнаруживают, что это Андрейка гудит, здорово подделывается под овода.
— Ах ты, варнак! — кричит Степанида. — Вот я тебя бичом, каторжанец!
Степанида разошлась не на шутку. И впрямь собирается вытянуть Андрейку бичом. Андрейка струхнул, прячется за спины дружков.
— Веди банду отсель! — приказывает Степанида деду Савостию. — Обормоты!
Подались ребята купаться. На озеро, где вода синяя да холодная, где растут белые лилии и желтые кувшинки.
Идут мимо покосов.
Жарко струится над землей горячий воздух. Небо белесое, выгорело на жгучем солнце. Зной давит степь. Нечем дышать.
Косари обливаются потом. Лица обгорели, спины коричневые, блестят, будто гусиным салом смазаны. Стрекочет сенокосилка, звенят литовки, докашивают люди прогон. Сено сохнет на глазах и пахнет горячим медом.
Тяжка работа в зной. Тяжел сенокос.
А на озере тишина и прохлада. Мальчишки с разгону вломились в воду, подняли брызги, вопят от радости, гоняются друг за дружкой. Несказанное блаженство — в зной ухнуть в прохладную воду, почувствовать, как остывает тело, нырнуть в глубину и плыть, раскрыв глаза, в голубоватой размытой мглистости!
Плывет, плывет Данилка, будто в сказке какой. Диво дивное предстает пред глазами — таинственный и жутковатый подводный мир. Гибко колышутся длинные коричневые стебли лилий и кувшинок, густым частоколом стоит зеленый камыш, мягко стелется по дну какой-то бархатистый подвижный мох. И чудится Данилке, что вот сейчас появятся из подводной чащи русалки, и пугливо холодеет сердце. Распустят косы русалки и хоровод затеят, как в песне, где говорится про стрекоз, про добра молодца, которого взяли русалки к себе в подводные чертоги и не отдают невесте.
Плывет Данилка под водой, пока не сопрет в груди. Выскочит в жаркий звонкий мир, отдышится, наберет воздуху и опять уйдет в сказочное царство, в таинственную голубую глухоту. Вот бы рыбой стать, щукой, к примеру, или налимом! Гуляй себе по озерам да рекам!
Мотают длинными пегими бородами водоросли, будто лешаки подводные. Блескучие пузырьки летят стайкой вверх, пугают. Кажется — дышит кто-то в немой чаще, затаился, высматривает, когда Данилка спиной повернется, чтобы схватить его за ноги, уволочь с собою. Обмирает сердце от такой мысли, и Данилка стремглав бросается наверх, на волю, к ребятам. А самому все кажется, что вот-вот кто-то схватит его за ноги. Данилка выныривает в знакомый шумный мир мальчишек. Они колотят руками по воде, в «салки» играют.
Только успел отдышаться Данилка, как заблажил во все свое луженое горло Андрейка. Перепугал всех до смерти.
Повыскакивали мальчишки на берег.
— Чой-то ты? — испуганным шепотом спрашивает дед Савостий.
— Лешак за ноги схватил, — Андрейка таращит глаза, едва переводит дух.
Мальчишки с опаской смотрят на тихую воду. Данилка тоже. Знать, и впрямь кто-то водится тут!
— Поди, лилии ноги-то опутали? — предполагает дед Савостий.
— Вниз тянул. — Андрейка все еще не может отдышаться. — Склизкий.
— Значица, лилии, — совсем уверовался дед. — А ты блажишь.
Мальчишки хохочут, у них отлегло от сердца. Ромка кричит: — Сам ты лешак!
И ухает с разгону в воду. Плывет за лилиями. Бес Ромка не хочет показать, что он тоже трухнул, когда завопил Андрейка. И теперь плывет, храбрость выказывает, он везде первым хочет быть. Мальчишки смотрят, ждут — случится что с Ромкой иль нет. Нет, ничего с бесом Ромкой не случилось. Нарвал лилий целую охапку, вытащил на берег, победно оглядел всех. Нежным сырым запахом потянуло от лилий. Обрывает Ромка белые, будто восковые лепестки, выковыривает из середки цветка мучную мякоть, блаженно прижмурив глаза, лопает.
— Скусно!
Данилка тоже пробует. Мучная мякоть под желтой сердцевиной пахнет сыростью и медовым ароматом.
— Мамка сёдни шанешки пекла, — произносит Андрейка. — Надобно было полную запазушку набрать.
Ребятишки давно уже смолотили запасы, которые им насильно сунули дома, и теперь жалкуют, что не взяли побольше.
Дед макает горбушку в родник, шамкает беззубыми деснами, улыбается, потчует ребятишек чем богат. Но разве на всех хватит! И его запасы быстро истаяли.
— Я как вырасту, так одни пряники ись буду, — заявляет мечтательно Андрейка.
— Это кем же ты станешь, чтоб каждый день пряники ись? — спрашивает дед Савостий.
— Сельпом заведовать стану. Конфетки и пряники всегда под рукой.
— Ишь ты! — дивится дед. — Кумекаешь, где теплее. А ты, Ромка, тоже в продавцы подашься?
— Я летчиком буду. На ероплане летать стану.
— Гм, — хмыкает дед. — А ты, Данилка, тоже, поди, в летчики стремишься иль в учителя?
— Не-е, я трактористом хочу.
— Во! — одобрительно кивает дед. — Ето дело знатное. А то все в летчики да приказчики подадутся, кто же землю пахать станет, хлеб ростить! Без хлебушка и летчик на ероплане не взлетит, и приказчику пряников не будет.
Данилка помирает по трактору. Когда по селу катит трактор, Данилка бежит за ним до самой околицы, вдыхая запах отработанного горючего, любуется на чумазого тракториста с большими защитными очками на фуражке. А когда удается прокатиться на тряском крыле большого, с шипами, заднего колеса — то Данилка бывает на седьмом небе. Он хочет носить такие же большие очки на фуражке, и чтоб от него так же пахло мазутом, и чтоб лицо было в пыли и в масляном налете, и чтоб зубы сверкали, как у тракториста. Все пацаны будут бегать за ним, когда он по селу на полном газу протарахтит.
Уж он бы всех мальчишек катал, не жалко.
— Кудай-то они! — слышит Данилка тревожный голос деда Савостия.
По дороге вдали пылит отряд конников. Идут крупной рысью.
— Никак опеть чего стряслось! — Дед приложил руку козырьком к глазам и пытается разглядеть людей. — Ну-ка, мазурики, у вас глаза вострые. Наши ето ай нет?
Ромка говорит:
— Наши! Вон начальник милиции! А впереди Данилкин отец.
Данилка уже и сам видит, что впереди отряда скачет его отец.
— Кудай-то они? — снова спрашивает дед, и на лице его тревога.
Тревожно в этом солнечном мире. По ночам стреляют. По ночам же раздается приглушенный плач и скрипят колеса — увозят на подводах куда-то раскулаченных. По ночам горят амбары с хлебом. Отец Данилки, как заезженный конь, опал боками. Как ночь, так на выселку кулаков идет. Мать не смыкает глаз до утра, все ждет отца, боится, как бы беды не стряслось. Вздрагивает от каждого стука на улице, от каждого шороха. Ходит от окна к окну, вглядывается в ночную темь.
— Никак опеть кулаки бунтуют? — с беспокойством смотрит дед на удаляющихся конников.
Мальчишки знают: недавно было кулацкое восстание в соседнем селе. В ту ночь все большевики, комсомольцы и милиционеры спешно ускакали туда. Два дня не был дома Данилкин отец, а когда вернулся, обросший рыжеватой щетиной, с провалившимися глазами и с перебинтованной головой, сказал: «Теперь ухо востро держи! Того гляди, опять полыхнет».
Ускакал отряд конников, мальчишки спорят — куда ускакал. Кто говорит — в Катунское село, кто — в Солонешное. Дед молчит, хмурится.
А над степью по-прежнему беззаботно заливаются жаворонки да кружит коршун, высматривая добычу.
Мальчишки собирают ягоду, аукаются, спешат наполнить туески, чтобы домой явиться с гостинцем. Данилке еще и нечаянная грибная радость подвалила. На брел он на маслят. Круговинкой оцепили они солнечную полянку, блестят в траве масляными коричневыми шляпками. И не червивые. Данилка быстренько их в туесок. И тут же вдоль тропинки на россыпь лисичек напал. Крепенькие, желтые, прятались они в листочках да былинках. Данилка и их к маслятам отправил. И уж совсем повезло — наткнулся на подберезовик. Стоял он, лихо сдвинув набок широкую шляпку.
— Везучий ты, — сказал дед Савостий, когда Данилка похвастался добычей. — В етом месте грибов-то мало бывает. За ними дальше идтить надо, за Козье болото. Там их попозднее невпроворот будет.
Подумал, поправился:
— Поди, и не будет нонешний год. Засушливый год-то. За все лето и трех дождей не перепало. Сена вон тоже плохие. Кабы на зиму без корму не остаться.
И опять купались мальчишки, опять собирали ягоду, и к вечеру, протопав несколько верст, усталые, пришли на увал перед селом своим.
Был тот предвечерний час, когда затихает земля. Уже притушилось солнце, уже потянуло первой прохладой от речки, уже смолкают одна за одной птицы и летят к гнездам; перестал кружить над степью коршун, улетел куда-то ночевать, устали лошади на работе, приморились люди на полях.
