Зазвенел звонок. Все разбежались по своим местам. Нина поймала под партой руку Володи и стиснула ее. Володя замер: еще никогда в жизни девочка так не пожимала его руку. В эту минуту он был готов ради нее хоть на смерть…
С визгами и воплями вываливалась из дверей школы ребятня. Герка вышел, осмотрелся. Шурик нес его книги и с уважением глядел на своего товарища. А вот и Колька Рыбин. Все трое завернули за угол. С крыши текло. На водостоке висели бугристые, острые, как копья, сосульки. Несколько сосулек упали и стояли, словно воткнутые кем-то остриями в снег. Герка поглядел вверх, шагнул к стене и подставил голову под капли. Мальчишки съежились. Тяжелые и яркие, сверкая солнечным пламенем, капли падали прямо на темя: Герка был без шапки.
— Не дури, — сердито сказал Рыбин. — Сосульки еле держатся.
— Закаляюсь. Вот так и в царских тюрьмах пытали. Посадят чудака на табурет, кумпол выбреют и капают ему на макушку. Никто не выдерживает. А я б выдержал. Видите?
— А Володьку ты побьешь? — спросил Шурик.
— Ха! Я дуну, и он повалится мослами на землю.
— И поколотишь его?
— Двину раз-два. И прощу. Черт с ним.
— «Двину»… — проворчал Рыбин. — А зачем ты новенькую обозвал?
— Да просто так. Пошутил. Шушукается с Волковым: «шу-шу», а тот и уши развесил. Хо, глядите, вот и она идет…
— Косая! — заорал Шурик.
— Не нравится мне это, — сказал Колька. — Как-то нечестно. А ты кончай придуриваться. Слышишь, Геракл?
Лишь только они отошли, с карниза сорвалась и вонзилась в снег большущая тяжелая сосулька. И как раз там, где только что стоял Рогов. Шурик ахнул, Герка чуть побледнел, усмехнулся.
— Это новый подвиг Геракла! — Шурик с собачьей преданностью глянул приятелю в глаза. — Потом, когда-нибудь, Гера, на стене школы будет бронзовая доска с надписью: «В этой школе учился выдающийся человек нашего времени…»
— Заткнись. — Рогов натянул ему кепку на уши. — Метку сделали?
— Две! — выпалил Шурик. — Весь урок рисовал. Как ее — почтой?
— Вручить лично, — распорядился Рогов.
Мальчишки ушли. Герка поглядел на Американские горы. Это громадное сооружение, возвышающееся в парке Госнардома над постройками и деревьями, влекло его к себе как магнит: великий аттракцион! Говорят, такого больше во всем мире нет. Зимой аттракцион не работает, но в мае его откроют, и по крутым откосам искусственных гор понесутся с бешеной скоростью гулкие вагонетки. И разнесется над городом восторженный рев любителей острых ощущений. Герка почти каждый день бывает в Госнардоме. Если бы ему туда попасть летом на работу! Он там уже бесплатно красит вагонетки, и директор аттракциона обещал взять его с весны помощником вагонеточника.
Герка взглянул на большие уличные часы: уже второй. А в половине третьего он договорился в соседнем доме дрова одной старушенции напилить и наколоть. Кубометр. Это одноручной-то пилой! Но что поделаешь, мать болеет, а отец…
— Эй, парень! Можно вас на минутку?
Он обернулся, из-за деревьев вышла Нина. Герка от растерянности и возмущения потерял дар речи. Стоял, глупо улыбался. Потом пришел в себя.
Глупо все как! Герка глянул ей в лицо, отвел глаза, потом рванулся и побежал. Книжки и тетрадки вывалились из-за ремня, он стал подбирать их, взглянул на Нину, ожидая, что она сейчас захохочет, но та смотрела на него без улыбки…
— Я хочу остаться один, — сказал Володя.
— Раньше такой обычай был: друг мог выступить за своего друга на дуэли, — сказал Жека с особым нажимом на слове «друг».
— Нет, — остановил его Володя и поглядел заблестевшими глазами в лицо Жеки. — Идите.
— Если что, можешь располагать и моей силой! — Жорик протянул Володе свою мягкую теплую ладонь, — Я напишу поэму о дуэли в Собачьем переулке:
Сияла же-елтая луна…
Собаки выли в подворотнях.
Стояла бледная, она…
— Пошел я, — сказал Володя.
— Помни: хук! Коронный удар.
— Завтра, — сказал Володя, — при любой погоде.
— В девятнадцать ноль-ноль, — добавил Жека.
— …а может: рыдала бледная она? А? — воскликнул Жорик, потирая лоб пальцами.
Жека дернул Жорика за рукав и потянул его за собой. Володя поглядел приятелям вслед: «Располагай моей силой…» Володе было очень приятно, что у него такие отличные товарищи — Жека Адмирал и Жорик Коркин. Потом он вспомнил о Нине, о ее рукопожатии и почувствовал, как лицо вспыхнуло. Какая она хорошая. Красивая. Красивее всех девчонок. А что же Лена?.. — подумал он тотчас. А что Лена — с Леной они просто друзья. Сидят на одной парте, делают школьную газету, ходили вместе семь раз смотреть «Остров сокровищ». Старший товарищ, только и всего. Они же и останутся друзьями, а вот с Ниной другое. А что другое? «Леди энд джентльмены»… Откуда она взялась? Почти в конце учебного года?.. А Герка-то!
По спине холодок пробежал: Володя представил себе его самоуверенную физиономию, кулачищи — как он сегодня его в поддыхало двинул, — и образ Нины поблек. Шаркая ботинками, он медленно побрел через мост. Остановился. Вон и дядя Коля-капитан сидит на льду. Рассказывают: уже лед пошел, а дядя Коля не заметил. Льдину в Финский залив несет, а он все в лунку глядит. Володя улыбнулся, поднял голову. Ничего, все будет хорошо! И пошел быстрее.
— Волк!
Володя оглянулся: к нему спешили Шурик и Рыбин, они остановились перед ним, не давая пройти.
— Дай правую руку, — торжественно сказал Рыбин. — Ну?! — Он даже побледнел от волнения, а черты лица, кажется, стали еще острее.
Володя протянул руку. Рыбин вложил в его ладонь клочок бумаги, на котором были нарисованы череп и кости.
— Готовь гробик, — деловым тоном сказал Шурик, — Но если ты придешь к нему и, встав на колени, сожрешь эту метку, то…
— Скорее я сожру свой портфель с книгами!
— Нарываешься, Волк! — воскликнул Шурик. — Ох, нарываешься!
— Мне очень жаль тебя, — сказал Рыбин. — Прощай.
— Бабушка, есть, пожалуйста.
Володя съел полную тарелку супа, второе и, превозмогая себя, попросил добавки. Надо было набираться сил. Шелестя длинной юбкой, бабушка тихо ходила по кухне; вся она была накрахмаленная, наглаженная и кофта с высоким воротником, и белый-пребелый передник, и сама юбка. Иногда Володе казалось, что и сама бабушка наглажена и накрахмалена, такое у нее было чистое лицо и седые, отливающие синевой волосы.
Бабушка налила чай, села за стол и, подперев голову рукой, глядела на него. Она у него немного странная. Да это и понятно: бабушка почти четверть жизни прожила в капиталистическом государстве, в далекой Восточной Пруссии, в рыбацком поселке Цвайбрудеркруг. И до сих пор в той далекой стране жили бабушкины родственники, и самый близкий из них — брат Карл. Все они были рыбаками, ведь и сама бабушка в ту пору, когда она была молодой, тоже рыбачила. В редких письмах Карл сообщал, как ловится рыба, и сколько она стоит на рынке, и как однажды в море волной поломало руль у бота. И не было письма, в котором бы Карл не рассказывал, как идет строительство фиш-куттера. О своем собственном фиш-куттере, небольшом, но с двигателем, бабушкина семья мечтала еще тогда, когда дед Петр, в ту далекую пору молодой моряк, познакомился с ней…
— Пей чай, — сказала бабушка. — Пей. А потом я тебе что-то скажу.
Она отвернулась к окну, сжала губы, и лицо будто окаменело. И Володя понял: пришло письмо от Карла. В последнее время письма «оттуда» были грустными.
Да, удивительная у него бабушка. Удивительна ее жизнь. «Императрица Екатерина» ходила на линии Петербург — Кёнигсберг, возила в своих трюмах пшеницу. «Мне было двадцать три года, Вовка, — рассказывал когда-то дед Петр. — Был я матросом на той старой калоше. И вот в один из рейсов идем с Балтики по Морскому каналу. Стою на корме. И вдруг вижу: девчонка по берегу бежит. Синее платье, как волны, плещется вокруг ног, волосы — будто овсяная грива. Она была такая необыкновенная, что я ее решил разыскать».
И дед нашел ее. И каждый раз, когда «Императрица» заходила в порт, Марта уже ждала его. А однажды шхуна попала в шторм, были сломаны мачты, и, кое-как добравшись до порта, судно встало на ремонт. Дед прожил там целых два месяца. И каждый воскресный день отправлялся в поселок Цвайбрудеркруг, несколько раз ходил с Карлом и Мартой в залив ловить рыбу. «Она была сильная и ловкая, — рассказывал дед Петр, грузно шагая по комнате. — И гибкая, как травинка. Однажды мы отправились с ней на танцы в городской парк. И загулялись. Было уже поздно, и Марта очень устала. И тогда я взял ее на руки. Я ее нес двенадцать километров! Я бы пронес ее так и все сто…»
— Карл пишет, что сломал себе руку. В море, — сказала бабушка и улыбнулась. — Но ничего. Сейчас он уже поправился. Передает тебе привет.
