Они шлепнулись одновременно — портфель и Петрик.
— Лопнул! — раздался отчаянный вопль.
Конечно, это относилось к портфелю, потому что Петрик, несмотря на ужасную боль, был совершенно цел.
Но портфель действительно лопнул. Он лопнул по нижнему шву, и все тридцать тетрадей, все сто перьев «пионер», все карандаши, все ручки, все резинки и даже знаменитый желтый пенал — все рассыпалось по всему классу.
Но в такой счастливый день разве можно было проливать слезы, хотя бы даже о разорванном портфеле, или расстраиваться из-за какого-то синяка над глазом? И разве можно было не засмеяться со всеми вместе над портфелем, из которого проливным дождем сыпались разные вещи?
Когда Клавдия Сергеевна вошла в свой первый класс . А», она остолбенела: все парты, все до одной, были пусты. Но зато все ее сорок три ученика ползали по полу, старательно подбирая какие-то перышки, карандаши, резинки.
— Что это? — воскликнула она.
— Лопнул! — торжественно объявил Петрик. — Мама сказала, что лопнет… так и есть!
— Петрик Николаев, — с ужасом вскрикнула Клавдия Сергеевна, — кто тебя? Весь глаз распух…
— Сам! — воскликнул Петрик.
— А какой синяк! — с завистливым восхищением прошептал Опанас.
По дороге домой синяк много раз менял цвета и оттенки. У самого дома он стал сиренево-розовым с желтоватыми переливами.
Когда мама открыла дверь и увидела своего Петрика, с ней чуть обморок не сделался.
— Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? — только и могла она пролепетать.
— Вот, — сказал Петрик, показывая портфель, — все-таки лопнул! — И с гордым самодовольством прибавил, прищуривая распухший глаз: — Это я сам!
Опанаса, принесшего в своем портфеле подобранное имущество Петрика, грызла черная зависть: какой синяк!
Так закончился их первый школьный день.
Глава пятая. Рыженький мальчик
Петрик даже представить себе не мог, как интересно учиться в школе. Все, решительно все было так важно и полно значения!
Например, тетради. Каждому первокласснику полагалось пять тетрадок. Не больше и не меньше, а именно пять. На каждой было написано имя ученика, фамилия ученика, в каком он классе и даже в какой школе. Одним словом, полная биография.
Затем — при каждой тетрадке полагалась своя собственная промокашка. Розовая, или бежевая, или обыкновенная серенькая. Причем эта промокашка не просто лежала между листами тетради — она держалась на какой-нибудь превосходной цветной ленточке.
Уже через несколько дней Опанас и Петрик получили важную общественную нагрузку. Они должны были вырезать из разноцветной бумаги множество кружков величиной с двухкопеечную монету. Этими кружками все ребята приклеивали ленточки к промокашкам.
Теперь все ленточки от конфетных коробок Петрик брал себе. Он их хорошенько слюнявил, разглаживал на карандаше и только тогда отдавал одной девочке из их класса, Вале Петровой. Эта Валя Петрова считалась ответственной по ленточкам и тетрадкам в первом класс. А». И если кому-нибудь из ребят нужно было приклеить ленточку к новой промокашке, следовало обращаться именно к Вале Петровой, а не к кому-нибудь другому.
А как интересно было на уроках! Скажем, на уроке письма.
Во-первых, писать приходилось чернилами.
Во-вторых, нужно было очень следить, чтобы с пера на тетрадку не шлепнулась клякса.
В-третьих, писать необходимо было не как-нибудь, а очень аккуратно, по косым линеечкам, и чтоб каждая буква стояла навытяжку, руки по швам, как на параде.
И, наконец, самое главное и что было труднее всего — писать полагалось с нажимом.
Ого, этот нажим! Прямо удивительные вещи делал этот нажим.
Например, кружок. Без нажима — никакого вида. Просто кружок, как кружок. Но стоит только сделать крепкий нажим на одной стороне этого кружка — и сразу получается великолепнейшая буква «о»!
Даже самая простая палочка с нажимом получала вид.
А на уроках чтения!
Петрик и раньше умел читать. Просто научился сам по себе и читал даже целые книги. Но в классе это же было совсем другое дело!
Ведь подумать только, как мало на свете букв, а сколько из них разных слов может получиться.
Ма-ма. Ра-ма.
Па-па. Ла-па.
Лам-па.
На уроках арифметики Клавдия Сергеевна часто вызывала к доске.
От десяти отнять семь, сколько будет? Очень просто. Можно даже на пальцах сосчитать. Три!
Но какое же могло быть сравнение, когда это нужно было делать на доске! Мел падал на пол. Его приходилось поднимать. Пальцы становились совершенно белыми, будто их нарочно окунули в зубной порошок. А курточка?! Вся курточка покрывалась такими разводами, что сразу по одному только ее виду можно было понять: человек отвечал у доски.
А какие цифры можно было писать! Каждую величиной со стул. И даже больше.
Все это было невероятно интересно, и дома Петрик ужасно хвастался.
— А меня опять вызывали, — говорил он, как о самом обыкновенном событии, а сам замирал от радости, — к доске…
— И как? — спрашивала мама.
— Еще неизвестно, — отвечал Петрик, а потом скромно прибавлял: — Кажется, прилично…
Но как волновался Петрик, когда Клавдия Сергеевна объявила всему классу, что завтра будет выставлять отметки!
За обедом он ничего не мог есть и все ерзал на стуле. Мама наконец рассердилась:
— Да что с тобой, Петрик? Чего ты вертишься? Что-нибудь случилось?
Именно этого вопроса и ждал Петрик. И он ответил с деланной небрежностью:
— Завтра будут выставлять отметки… У меня будут, может быть, «песики», а может, и «хоры»…
— Что это за «песики»? — удивился папа. — И что это за «хоры»? Первый раз слышу…
Какой папа смешной! Ну откуда же он мог знать о таких вещах? Ведь он учился еще при царе!
И Петрик, стараясь не показывать своего превосходства, объяснил, что «песики» — это, иначе говоря, «посредственно», а «хоры» — «хорошо»… А еще бывают «плошки» — то есть «плохо».
Оказалось, конечно, что у Петрика нет не только «песиков», но и «хоров» — одни сплошные «отлично».
Однажды утром, вбежав в класс, Петрик и Опанас увидали на своей парте, как раз на том самом месте, где полагалось сидеть Опанасу, какого-то совершенно неизвестного мальчика. Причем мальчик этот расположился со всеми удобствами, как у себя дома. В ложбинку для перьев он успел выложить свои письменные принадлежности. Книги и тетради он, видимо, убрал внутрь парты. И крепко поставил оба локтя на крышку, обхватив ладошками щеки и подбородок.
Одним словом, этот неизвестный новенький устроился наславу и, как видно, не собирался уступать места ни Опанасу, ни кому-нибудь другому.
Ну кто бы мог стерпеть такое неслыханное самоуправство?
Опанас и Петрик переглянулись и мгновенно, как разъяренные тигры, кинулись на защиту своего места.
— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас.
— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас, грозно надувая красные щеки. — Выкатывайся!
— Сейчас же, сейчас же… сию же минуту! — крикнул Петрик, наступая на мальчика с другой стороны.
От такого натиска даже более мужественного человека бросило бы в дрожь! А мальчик был такой маленький, бледный, с тонкой шейкой и перепуганными глазами. Неудивительно, что его сразу затрясло. Он торопливо вскочил и стал собирать книги, тетради, карандаши, перышки… Его веснущатый носик жалобно сморщился. Он заморгал, возможно собираясь заплакать, и стал бочком вылезать из-за парты.
— То-то же! — сказал Опанас, сразу приходя в благодушное настроение и легонько с видом победителя щелкнув новенького по затылку. — Знай наших!
— Да, — сказал Петрик, усаживаясь на свое место, и, не теряя времени, принялся укладывать на место книги и все остальное, — знай наших… И зачем было занимать чужие места?..
Новенький знал и «наших» и «ваших». Довольный, что обошлось сравнительно легко и безболезненно, он стоял со своими пожитками, полный нерешительности, не зная, куда сесть. А вдруг он снова попадет на чужое место?
Опанас же только что приготовился занять отвоеванные позиции, как в класс вошла Клавдия Сергеевна — во время этой суматохи они прослушали звонок к началу урока!
— Куда ты? — сказала она, подходя к новенькому. — Ведь я тебя посадила на это место, значит и сиди…
— А я? — возмущенно воскликнул Опанас. — А куда же я?
— Ты? — сказала Клавдия Сергеевна, быстрым взглядом окидывая класс. — Ты будешь сидеть на третьей парте с Таней Тихоненко.
— На третьей? — воскликнул Опанас. — Почему на третьей?
— А что? Это будет очень хорошо. Я бы пересадила Петрика Николаева, но он близорукий, так пусть сидит на первой…
Опанас сердито засопел. Рассадить его с Петриком, с таким другом! Какая несправедливость!
