— Жив ли ты, Паша?
Услышав его голос, с облегчением вздыхаю. Как же вызволить Пашу? Из такой вязкой грязи за крыло вдвоем с Мухиным самолет не приподнимешь! На счастье, показался солдат с топором в руке. Прошу у него топор, пробиваю отверстие в фюзеляже. И мы общими усилиями извлекаем целого и невредимого Пашу. Правда, лицо у него багрово-красное: пришлось повисеть на привязных ремнях вниз головой.
Благодарю бойца за помощь и отправляюсь в деревню. Там, у самого переднего края, расположился штаб соединения сухопутных войск.
Кратко докладываю обо всем генералу. Выслушав меня, он замечает:
— Хорошо сделали. Товарища в беде бросать нельзя.
Он приказал офицеру сообщить в наш полк, что четверка жива, распорядился, чтобы нас накормили, а утром дали нам лошадей и снабдили едой на дорогу. Предстояло добираться до аэродрома верхом без седла. Другого свободного транспорта не оказалось.
Ранним утром, подбадривая себя, с шутками и песнями выехали из деревни. В первый раз за много лет снова еду верхом. Как все изменилось с тех пор, когда я гонял в ночное нашу старую норовистую Машку. Перед глазами встал курень, до– . рога, обсаженная вербами, наша хата с тополями, зеленая мирная улица. А сейчас на месте деревень пепелища, и тоскливо становится у меня на сердце.
Мы молча ехали гуськом, держась обочины, на усталых фронтовых лошадях. Они брели, спотыкаясь, по грязному месиву. Навстречу двигались и двигались к переправам войска, машины, обозы. По обеим сторонам дороги на каждом шагу виднелась немецкая техника, брошенная врагом при отступлении.
Ехали целый день. У самого аэродрома лошадь под Никитиным пала, и ему пришлось перебраться к Брызгалову. Снова раздались шутки:
— Наша боевая пара на одном коне верхом едет. Радостно, шумно встретили нас однополчане. И конечно, шуткам не было конца:
— Все же не безлошадные остались, верхом с задания приехали. Богатыри!
Но нам было не до смеха: усталость одолела, хотелось скорее отдохнуть.
Тернюк и его напарник были уже дома. Оказалось, им горючего не хватило: пришлось сделать посадку, не долетев до аэродрома.
На следующий день наши самолеты были доставлены на грузовиках. Инженерам и техникам пришлось похлопотать. Они заменили винты у самолетов и, как всегда, быстро ввели наши «Лавочкины» в строй.
Распутица в разгаре.
Только 22 марта получаем приказ перебазироваться в район северо-западнее Умани.
Перелетая на новый аэродром, я увидел с самолета скопление автомашин и техники. Даже с тревогой подумал: не сбились ли мы с пути, не летим ли над расположением фашистов? Уточнил ориентиры, проверил курс. Да ведь недавно мы здесь верхом проезжали, видели всю эту брошенную немецкую технику! Летим правильно.
На аэродроме было сыро. Целый день мы ходили в мокрых сапогах. К вечеру я вдруг почувствовал стреляющую боль в ухе. Мысль одна: только бы не выйти из строя! Медицинской помощи надо ждать несколько дней: где-то в пути застряла санитарная машина БАО.
Вечером отправляемся в поселок на ночлег.
Оказывается, меня, как больного, устраивают отдельно от товарищей по эскадрилье — одного в хате.
— А вы где же будете, ребята? — спрашиваю я.
— Да мы, батя, в хате рядом, — отвечают друзья.
Мухин, Брызгалов, Никитин провожают меня. Входим в небольшую, чисто прибранную комнату. Нас радушно встречает хозяйка — старая украинка с живыми добрыми глазами. Здороваюсь с ней и сажусь на лавку, сжав голову руками. Меня знобит, боль все усиливается.
— Что же с тобой делать? — озабоченно говорит Мухин. — Рано утром нам надо на аэродром.
— В самолете пройдет.
—К командиру пойду, если будешь настаивать! — заявляет Брызгалов.
В разговор вмешивается хозяйка:
— Идите отдыхать, сынки. А я попробую вылечить его.
— Делайте, мамаша, что хотите, лишь бы скорее прошло, — говорю я.
Старушка стелет мне постель.
— С легкой душой ступайте: наутро он поправится.
— Вот что, хлопцы: если на задание без меня полетите — не горячитесь. Михаил! Это к тебе относится в первую очередь, — говорю я.
— Все будет в порядке, товарищ командир. Друзья уходят. Старушка возится у печки и успокаивает меня:
— Потерпи, сынок! Все пройдет.
Я прилег. Голова закружилась от боли и усталости. Перед глазами — картина боя: Никитин оторвался от группы, гонится за «мессером». Кричу:
— Мишка, назад!
Очнулся. Около меня стоит хозяйка и смотрит тревожно, покачивая головой:
— Ноги у тебя, сынок, в постели, а думки в небе. Иди-ка садись к столу: лечиться будем.
Покорно сажусь за стол. Она ставит передо мной большой чугун с горячей разварившейся картошкой.
— Наклонись-ка больным ухом к пару, — говорит старушка, укрывая мне голову теплым платком.
Сижу так минут пять. Пот градом льет с меня, задыхаюсь.
— Над вашим чугуном, мамаша, сваришься, пожалуй.
— Ничего, потерпи. Скорее поправишься.
Ив самом деле боль утихает.
Старушка сидит рядом и неторопливо рассказывает:
— Мой сынок тоже в Красной Армии воюет. Пехотинец он. Вот теперь жду от него весточки. Когда наши освободили село, я все сыночка поджидала. Все спрашивала бойцов — не знает ли кто его?
— –А где старик, бабуся?
— Помер еще до войны. Одна я.
Она вздыхает, уголком платка вытирая глаза. Потом поднимается и еще плотнее укутывает мне голову. И снова, вздохнув, продолжает рассказывать. Голос у нее дрожит от слез:
— Сколько наших колхозников немцы замучили! Моего меньшого брата, партизана, повесили. Полдеревни в рабство угнали. Житье у нас горше собачьего было. Нас за людей не признавали. Злодеи! Хуже, чем со скотиной, обращались. Все v нас отобрали, а требовали: «Давай курку, яйко!» Как войдет фашист проклятый, так и думаешь: «Сейчас убьет». Автомат наведет, обшарит всю хату. Грозились сжечь село дотла. Да наши вдруг явились. Выбили супостатов из села. Немцы залегли за околицей. Тут забегает ко мне наш боец — такой маленький хлопчик. «Мамаша, горилки у вас не найдется?» Немножко нашлось — для сынка припрятала. Хлопчик выпил, вытер рот рукавом, сказал: «Спасибо, мамаша!» — и пошел. Говорю ему: «Отдохни, сынок». А он мне: «Отдыхать, мамаша, нам некогда». За околицей фрицев окружили, в плен всех взяли. Вот у нас радость была! Уж я хату мыла-мыла, чтоб и духу вражеского не осталось. Теперь бы мне только сыночка дождаться.
Она замолчала. И у меня сжалось сердце от жалости к ней. Только бы ее сын был жив, вернулся к ней после победы.
Спустя день я уже чувствовал себя хорошо. Утром и вечером летчики эскадрильи докладывали мне о новостях. Вылетов все не было — мешала непогода. Навещали меня много друзей — летчики и техники из других эскадрилий. По вечерам в хате становилось людно и шумно. Хозяйка всех радушно встречала, для всех у нее находилось ласковое слово.
На второй день вечером товарищи сообщили радостную весть: форсирован Днестр. Ожидается хорошая погода, и полк, очевидно, будет вылетать на прикрытие переправ.
Утром я почувствовал себя совершенно здоровым.
— Ну, мамаша, спасибо за помощь! — сказал я, обняв старушку, и, никого не слушая, отправился на КП в сопровождении своих повеселевших друзей.
Майор Ольховский, увидев меня, спросил:
— Почему больной не в постели?
— Да все прошло, товарищ командир!
В то утро полк получил задачу прикрывать переправы на Днестре в районе Ямполь — Сороки. Эскадрилья должна вылететь по первому сигналу,
— Долго прикрывать переправы нам не придется, — сказал командир, указывая на карту. — Войска с ходу форсировали Днестр и продолжают успешно развивать наступление в западном и юго-западном направлении.
Сигнал дан. Вылетаем. Под нами — однообразная местность. Снег стаял. Видны полосы чернозема, кое-где разлились небольшие речки — половодье в разгаре. Отчетливо выделяется железная дорога: по ней хорошо ориентироваться.
Уже позади Южный Буг, над которым мы недавно вели бой. Подлетаем к переправам через Днестр. Местами река покрыта дымовой завесой.
Встречи с врагом ждем недолго. Две группы «юнкерсов» — всего их около восемнадцати — выскакивают из-за облаков на небольшом расстоянии от нас. Надо ошеломить врага. Разворачиваюсь и веду группу в атаку.
Пристраиваюсь к одному «юнкерсу», в упор открываю огонь. Вражеский бомбардировщик загорается. Кто-то из ребят передает по радио:
— Готов!
Остальные «юнкерсы» уходят на запад.
Мы еще остаемся, хотя горючего и сейчас в обрез. Группа фашистских бомбардировщиков принимает боевой порядок над расположением своих войск. Надо полагать, летчики по радио получили приказ вернуться и выполнить задание. Атаковать бы их, но нельзя оставлять переправы без прикрытия. Словно в ответ на эту мысль, слышу свой позывной (позывные у нас менялись). Узнаю голос старшего начальника со станции наведения:
