Передо мной поставлена задача: с группой в восемь самолетов прикрыть наши наземные войска в районе Тыргу-Фрумос.
У линии фронта мы встретили около тридцати «фоккеров». Часть их без бомб направилась к нам.
Бой принимаю. Его надо провести в быстром темпе: вот-вот появятся «юнкерсы». Враг явно хочет сковать нас боем и захватить господство в высоте. Но это ему не удается. Оно за нами.
Так и есть: спустя несколько минут подходит большая группа «Юнкерсов-87». Но нам уже известен маневр врага, и врасплох он нас не застиг.
Быстро оценив обстановку, передаю команду Паше Брызгалову:
— Прикрой от истребителей!
Врезаюсь в строй «юнкерсов». Я выбрал удачный момент: один «юнкерс» сбит. Остальные переходят в пикирование, неприцельно сбрасывают бомбы и улетают. Главное сделано: мы помешали бомбардировщикам.
Но тут сверху на нас наваливается несколько «фокке-вульфов». Имея запас скорости, быстро набираю высоту и сверху со своей четверкой накидываюсь на врага. Противник удирает. Время прикрытия кончалось — шли последние минуты. Даю команду — собраться. Появляется седьмой самолет — Никитина. Где же Паша? Снова передаю по радио:
— Сбор! Сбор!
Внимательно осматриваю воздушное пространство. Вот где Павел — в стороне Тыргу-Фрумос, выше меня! Гонится за истребителем. Но он попал в переплет: не замечает, что снизу к нему в хвост приближается другой, «Мессершмитт-109». Сомнений нет — охотник.
Спешу на помощь товарищу, но достать огнем «мессера» не могу, нас разделяет слишком большое расстояние. В таких случаях надо выручать словом:
— Паша, сзади «месс»!
Но он продолжал погоню. Вражеский летчик, гнавшийся за Пашей, открыл огонь.
Самолет Брызгалова загорелся. И Паша выбросился с парашютом.
К счастью, ветер нес его на территорию, освобожденную от врага. «Эх, Паша, Паша… Как же ты, такой сильный летчик, маху дал?!» — невольно твердил я, внимательно наблюдая за его приземлением. И горько и досадно было за него. Мы вернулись домой, когда он приземлился.
Только об одном летчики и говорили: «А вдруг Паша ранен? Оказана ли ему помощь?»
Больше всех тревожился Никитин. Он был очень непосредствен и не умел скрывать своих чувств. То и дело он подбегал ко мне:
— Как вы думаете, товарищ командир, Паша уцелел?
Я его успокаивал: ведь Брызгалов приземлился в расположении наших войск. Разумеется, ему сейчас же оказали медицинскую помощь, и он скоро вернется. Но на душе у меня было неспокойно.
Брызгалов и в самом деле вернулся на следующий день. Его привезли на «У-2». Голова у него забинтована. Гимнастерка забрызгана кровью. Глаза грустные, вид унылый.
Мы бросились к нему:
— Да ты ранен, Паша?
Он ответил, морщась от боли:
— Шальная пуля задела подбородок. Пробила мягкую ткань, кость цела. — И стал отрывисто рассказывать: — Я погнался за немцем — ясно, это был охотник. Во время разворота на солнце потерял его из виду. Слышу команду — собраться. Огляделся: нет ли тут его напарника? И вдруг услышал глухие взрывы. Стреляли по моему самолету. Царапнуло и обожгло подбородок. Не успел я опомниться, как самолет охватило пламя. Пришлось прыгать… Все вспоминались слова Семенова: «Не увлекайся сбитым!»
У Паши сорвался голос. Помолчав, он добавил:
— Машину загубил, чуть жизнью не поплатился. Теперь буду осмотрительнее.
И в самом деле, с того дня наш бесстрашный товарищ стал Гораздо осмотрительнее. Он одержал много побед над воздушным врагом и получил звание Героя Советского Союза.
По приказу Ставки войска на нашем участке фронта перешли к обороне. После тяжелых наступательных боев надо было привести их в порядок, подтянуть тылы, нуждались в восстановлении дороги. На отдельных участках по-прежнему приходилось отражать контрудары немцев, которые стремились столкнуть нас за Прут. Они подтянули авиацию, усилили ^вой 4-й воздушный флот. Нужно было не только уничтожать противника в воздухе, но и ослабить его ударами по аэродромам.
Как-то под вечер перед полком ставится задача: на рассвете вылететь на сопровождение штурмовиков, которые базируются вместе с нами. Они должны вывести из строя аэродром в районе Роман.
Ведя разведку и прикрывая войска, мы видели, что на этом ближайшем к нам аэродроме сосредоточено большое количество «фокке-вульфов» и «мессершмиттов».
К сопровождению мы готовы всем полком. Поведет нас майор Ольховский. Со своей эскадрильей я должен пойти южнее аэродрома. Наша группа — сковывающая, и нам приказано блокировать аэродром, сбивать вражеские самолеты на взлете, не допускать с юга «мессершмитты». Остальные истребители будут непосредственно прикрывать штурмовиков.
Когда сидишь на аэродроме вместе со штурмовиками, можно хорошо подготовиться к боевому вылету, все предусмотреть до мельчайших деталей. Но на подготовку времени в обрез. Как всегда в таких случаях, мы постарались за ночь предусмотреть все, казалось бы, непредвиденное.
Еще до рассвета, как в тот вылет, когда мы сопровождали «Петляковых» к Днепропетровску, загудели моторы, на взлет пошли «ИЛы», груженные бомбами. Когда оторвался последний, начали взлетать истребители.
В темноте не видно штурмовиков. Летим по курсу, проложенному на земле.
Мы уже за линией фронта. Под нами аэродром. В предрассветных сумерках видно, как засуетились, забегали немцы. Взлетающих самолетов не видно. Передаю кратко:
— Воздух чист.
Штурмовики ринулись в атаку.
Внимательно слежу за воздухом, чтобы не допустить истребителей с юга. А так и подмывает посмотреть на аэродром. Там бушевал огонь — горели самолеты. Взлететь ни одному не удалось.
Появилась группа немецких истребителей: они летели, очевидно, по тревоге с другого аэродрома. Но мы отбили все их атаки, без потерь вернулись домой.
Над территорией, занятой фашистами, далеко от линии фронта, наша группа удерживала господство в высоте, успешно навязывала воздушному противнику свою волю, тактику. Как этот вылет отличался от первого, когда я ворочал головой, думая об одном — как бы не оторваться от ведущего! А тут у меня на все оказалось время: и успевал своевременно оценить обстановку, не упуская инициативы.
Врагу, как выяснилось после, «ИЛы» нанесли значительный урон. На некоторое время активность фашистской авиации снизилась.
В один из тех дней, когда у нас шли так называемые бои местного значения, я вдруг снова почувствовал стреляющую боль в ухе.
Зайти к полковому врачу не удалось: мы несколько раз вылетали на прикрытие наземных войск, отражавших контрудары немцев. В полете и во время боя боль проходила. Но когда после очередного вылета я вылез из кабины, от боли потемнело в глазах.
С трудом доложив о выполнении задания, я прямо с КП отправился в санчасть. Оказалось — острое воспаление среднего уха.
Полковой врач стал настаивать, чтобы я лег в госпиталь. Но я не соглашался. В это время появился Семенов, обеспокоенный моим состоянием. Он дружески сказал:
— Запускать болезнь нельзя — смотри, оглохнешь. Обстановка не такая уж напряженная, за своих ребят не волнуйся. Подлечись.
Пришлось согласиться, хотя и на несколько дней не хотелось оставлять полк. Вместе со мной в санчасть направили и моего заместителя Павла Брызгалова: рана у него на подбородке все не заживала.
Временно за командира эскадрильи оставался Василий Мухин. Ему случалось водить звено, но групп он еще не водил, и я был неспокоен. Опасался за своих летчиков — дисциплинированных, но очень уж горячих ребят. Поэтому на прощание я напомнил им:
— Не забывайте об осмотрительности. Не допускайте поспешности. Особенно это относится к тебе, Никитин. Держи себя в руках, Миша, не горячись!
Летчики обещали вести себя рассудительно,
В госпитале мы пробыли с неделю. Я уже чувствовал себя хорошо, но меня еще не выписывали, хоть я и не раз просил отпустить меня в часть. Навещали нас с Пашей часто, и мы были в курсе жизни полка. Особенно сложных вылетов не было — в основном разведка.
Как-то вечером, когда мы с Брызгаловым играли в шахматы, в палате неожиданно появился Мухин. У него было такое странное выражение лица, что я сразу почуял недоброе.
— Вася, что случилось?
— Беда, товарищ командир! Я вскочил.
— Ну, что молчишь? Говори быстрее — какая беда?
— Большие потери в эскадрилье. Никитин, Гопкало, Филиппов сбиты…
Ноги у меня подкосились, горло перехватило. Брызгалов, без кровинки в лице, твердил:
— Не может быть, не может быть… Вот что рассказал Василий Мухин:
— В паре с Гопкало мы вылетели на разведку. Район Тыргу-Фрумос — Роман. Все было хорошо. Собрали ценные сведения о движении войск. Но на обратном пути над линией фронта фашисты вдруг открыли сильный зенитный огонь. Снаряд угодил в самолет Гопкало. Это ведь могло случиться с любым летчиком… Мы очень горевали, рвались в бой, чтобы отомстить за Гопкало. Особенно Никитин. Он упросил послать нас на задание. Вылетели звеном: Никитин, Филиппов и я с Мальцевым. Задание сложное: разведать аэродром Роман. В районе аэродрома мы заметили, что взлетают истребители противника. И Никитин вдруг ринулся на врага. А тут на нас сверху сзади навалилось звено истребителей: оказалось, они барражировали над аэродромом. Завязался неравный бой. Немец сзади сверху атаковал Никитина. Я развернулся, чтобы отбить атаку. Но у фашистов было преимущество в количестве и высоте. И мне самому пришлось отбиваться. Я передал по радио: «Сбор!» Никитина и Филиппова не было видно. Мы с Мальцевым еле отбились. Пришлось вернуться на бреющем полете. А ребята так и не вернулись…
