вдруг угонщика увидишь? А?.. Тогда не теряйся — хватай его и зови людей на помощь. Тебе помогут, точно!
— Что вы говорите! — воскликнула Лиза.
Она резко поднялась и нервно прошлась по комнате, зябко поеживаясь. Ей было жалко Судакова, но лишь до тех пор, пока им самим не угрожала опасность.
— Костя не милиционер. Ему надо учиться, а не зыркать. Он в двух школах. И концерты у него. Вы знаете, что он музыкант?
— А как же! Всем известный Самурай! Мне капитан Куприянов рассказал… — Судаков улыбнулся. — Но всякое бывает, милиция не находит, а мальчишка найдет. — Он встал, постоял, переступая с ноги на ногу. — Тогда пойду. Извините и до свидания.
Судаков молча и быстро оделся, дверь открылась и закрылась; он исчез, так же внезапно, как и появился.
Лиза и Костя вернулись в комнату. Они старались не смотреть друг на друга. Каждый про себя думал сразу обо всем — о Глебове, о суде, о Судакове.
— Ты мне что-то хотела сказать, когда пришел… этот? — спросил Костя.
— Я? — Лиза сделала вид, что пытается вспомнить. — Нет, не помню, — ответила она.
На самом деле Лиза помнила, но подумала, что ей придется потерпеть ради Костика и не говорить ничего ни ему, ни Глебову. Конечно, ужасно, но другого выхода она не видела. Главное — спасти Костю, а потом будет видно. Как-нибудь все уладится. Она подкрасила губы, взяла бокал и сказала:
— Эх, где наша не пропадала! Давай, Костик, выпьем!
— Давай, — согласился Костя. — Мать, ты думаешь, мы из этой истории выкрутимся?
— Конечно выкрутимся, — бодро ответила Лиза, убеждая себя и сына. — Еще как! И сразу рвем когти — перебираемся в Москву. Хватит здесь торчать. А там начнется новая жизнь!
— А как же… Глебов? — Костя замялся, хотел назвать Глебова «отцом», но не решился.
— А что Глебов? — с вызовом ответила Лиза. — У него своя судьба, у нас своя.
Ее мысли вернулись к старому плану. Она напишет Глебову письмо из Москвы. Они исчезнут сразу после суда, а потом она напишет. Все ее неприятности решительно отодвинулись куда-то в неизвестную даль. Она победно встряхнула головой.
— Представляешь, Костик, как нам будет хорошо в Москве. Сначала будем жить скромно, но дружно, вместе. Можно будет снять комнату… Ну, где-нибудь за городом, в дачной местности. Потом ты станешь знаменитостью, переедем в большую квартиру, обязательно с балконом, я на балконе буду цветы разводить, цветы — моя мечта, купим тебе новый саксофон, классный, американский или немецкий; машину тоже купим. У подъезда всегда фанатки, и не какие-нибудь четыре девчонки, а столичные — целая стая. Ты выходишь из дома, а они тебя подстерегают, смотрят с восхищением, а ты садишься в машину и был таков. На телевидение. На радио. На запись нового диска!
Лиза залилась счастливым смехом. И Костя повеселел. План матери ему понравился: она обрисовала его жизнь точно так, как он сам думал о ней.
— А может быть, возьмем с собой и Глебова? — предложил Костя.
— Я вижу, он тебе понравился, — ответила Лиза, явно не зная, что говорить дальше.
— У тебя хороший вкус, мать… Что ты скажешь на мое предложение?
— Взять с собой Глебова? — Она перехватила беспокойный Костин взгляд. — А знаешь, Костик, это идея. Возьмем Глебова, если он нас поймет.
— Он умный, — сказал Костя, как будто знал Глебова давным-давно. — Он поймет.
Лиза решила, что разговор о Глебове надо прекращать.
— За Москву! — сказала она и выпила шампанское.
Костя последовал ее примеру.
Лиза взяла трюфель, развернула его и целиком отправила в рот, спрятав за щекой; Костя повторил все ее движения.
— Подождем, пока трюфель растает во рту… — Лиза откинула голову назад, закрыла глаза и ждала, когда трюфель начнет таять. Вот она почувствовала во рту вкус какао и шепотом произнесла: «Блаженство».
Она снова рассмеялась — ее смех рассыпался по комнате, как звон легкого серебряного колокольчика.
Утром меня достает трезвон. Спросонья не пойму, где правая сторона, где левая, тыкаюсь сначала рукой в стену, потом переворачиваюсь на спину и шарю по полу около постели, чтобы заткнуть будильник — он всегда там стоит. Как говорит Ромашка — комфорт на вытянутую руку. Но будильника на полу почему-то нет. Соображаю — сегодня воскресенье!
А трезвон продолжается. Наконец понимаю: это же телефон! Вскакиваю, как ненормальная, качаюсь из стороны в сторону, хватаю трубку, но почему-то молчу. Слышу голос Кости:
— Зойка?! Все! Гастроли кончились!
Балдею от счастья — Костя объявился! Мычу что-то маловразумительное:
— Ой! Костик… Ух, я рада.
А он:
— Где мать, не знаешь?
— Не знаю, — отвечаю.
— Я сегодня приеду… в пять. Ты ей не говори. — Смеется. — Я без предупреждения… Хочу отца сразить. А если ты ей скажешь, она ему передаст. Поняла? Ну пока! — Раздаются сигналы отбоя, они бьют меня по уху, а я сижу, боясь пошевелиться — так меня потрясает его звонок.
Прихожу в себя, лечу к Лизку: вдруг она спит; стучу, молочу в дверь, спохватываюсь — надо же звонить, жму на кнопку звонка, слышу трель. Ни ответа ни привета. Значит, улетела птичка в неизвестном направлении.
Он-то едет, а не знает, что его ждет!
Бросаюсь обратно, думаю: хорошо бы сварганить обед для Кости, вдруг Лизок не вернется — а у меня обед! Открываю холодильник, а там ни черта! Бегу к Степанычу, он похрапывает. Не раздумывая бужу его:
— Проснись!.. Степаныч!
— А?.. Что?.. — очумело смотрит на меня.
— Дай, — говорю, — монету. Смотаюсь на базар. Приготовлю воскресный обед, как у людей. — Про Костю, конечно, ни слова.
Степаныч простак, сразу прикупается, рад:
— Ну дочка, выросла значит, дождался. Ну хозяйка. — Лезет в карман брюк, висящих на стуле, достает десятку.
— Ты что? — возмущаюсь. — Только вчера родился?
Он протягивает мне еще красненькую.
Хватаю деньги, бегу на базар. Он у нас недалеко. А там все прилавки пустые, только один мужик торгует мясом, и к нему очередь; на глазок прикидываю — мне не хватит, если стану в хвост. Отхожу в сторону, незаметно слежу за очередью, дожидаюсь, когда к продавцу подходит дяденька в очках, по наружности тихоня, бросаюсь вперед, кричу: «Ой, ой, прозевала свою очередь!» А сама на всякий случай прикидываюсь идиоткой, хохочу, головой мотаю, оттесняя очкарика. Тот смотрит на меня растерянно, но молчит. А я быстро выбираю кусок и бросаю на весы. Под общий гвалт удачно отовариваюсь и удаляюсь.
На всех парах, вполне довольная собой, возвращаюсь домой, а у самой планы, планы — насчет обеда.
