— Мы тоже его не забудем, Отто. Ты уже не первый, кого я сегодня перевязываю. И одного убитого я тоже видела.
— Что с Отто? — фрау Эльснер судорожно сжимала деревянный шар на спинке кровати.
— Пуля навылет — пониже бедра. Задело кость, но не раскололо. До следующего Первого мая будешь в порядке. Повезло тебе.
Вилли внимательно следил, как отцу перевязывают рану. Когда отец вздрогнул, он так сжал кулак, что ногти впились в ладонь. Анни сделала отцу укол. Резкий запах наполнил комнату. Товарищ, который привёл раненого, уже собрался идти.
— Мне надо туда, к ним!
— Погоди, — сказал отец. — Вилли, пойди открой шкаф. Там в правом углу одна доска отстаёт. Под ней лежит свёрток, завёрнутый в брезент… Нашёл? Принеси-ка сюда!
Вилли принёс свёрток. Он был маленький, но тяжёлый. Внутри что-то металлическое. «Пистолет», — пронеслось в голове у Вилли.
— Я тоже хочу, папа…
Но отец отдал свёрток молодому рабочему:
— Возьми вот с собой. Сегодня это может вам пригодиться! Я прячу его еще с двадцать третьего года. Передай привет Цергибелю и его кровавым собакам!
— Рот Фронт!
Рабочий засунул пистолет в карман, и лицо его осветилось радостной улыбкой. Он пошёл к двери. Анни и Вилли попрощались с ним так же, как и отец, — приветствием борцов красного фронта:
— Рот Фронт!
— Что будет с Отто? — фрау Эльснер взяла мужа за руку.
— Волноваться не надо. Рана заживёт быстро. Я вечером загляну ещё раз… Ребята, у вас у самих ничего нет, но всё-таки мне нужна ещё простыня.
— Дай ей ещё простыню.
Анни разорвала простыню. Фрау Эльснер, Вилли и Элли скатали полосы, как бинты, и хотели уже сложить их в санитарную сумку.
— Погодите, — сказал отец. — Эту сумку Анни нельзя носить на виду у полицейских. Полиция сразу поймёт…
— Возьми мой ранец! — крикнул Вилли.
— Дай Анни твою продуктовую сумку!
Фрау Эльснер вымыла сумку.
— А не позвать ли врача?.. — Она вопросительно глядела на Анни. — Я всё думаю…
— Больше, чем я, и он тебе не скажет. Но если поднимется температура…
— Никакого врача, если в этом не будет крайней необходимости, — сказал Отто Эльснер. — Да и тогда только того, кому мы доверяем. Они ведь будут стараться превратить всех врачей в шпионов. Расспрашивать, у кого те видели огнестрельные раны.
— Наши раненые не должны попасть в руки полиции, — подтвердила Анни. — Мы и в больницы их не отправляем.
И всё-таки фрау Эльснер настаивала на своем:
— Но ведь у доктора Хольца много пациентов среди рабочих.
— Доктору Хольцу я не доверяю, — хмуро сказал отец.
— Подождите, — посоветовала Анни. — В этом не будет необходимости, рана выглядит неопасной. — Она поспешно взяла продуктовую сумку. — До вечера. Слышите? Пальба приближается…
Анни уже открывала дверь. Вилли проводил её вниз до последней ступеньки.
Мать пошла на кухню — она решила сварить отцу кофе.
Элли села рядом с отцом на кровать.
— Очень больно, отец? — спросила она и боязливо потрогала пальцем свою ногу в том месте, где у отца была рана.
— Ничего страшного! — Отто Эльснер погладил руку Элли.
— Кто в тебя стрелял, отец?
— Полицейский.
— Почему? — Элли крепко ухватилась за палец отца. Пусть он её не гладит. Пусть ответит.
— Он получил приказ.
— А кто ему приказал?
— Офицер. — Отец надул худые щёки.
— Что за офицер?
Отец поглядел в окно.
— Да какой-нибудь сынок богатых людей!
— А почему он приказал?
— Потому что так пожелали капиталисты. — Отец ощупал свою ногу.
— А почему они так пожелали?
— Они боятся, Элли.
— Тебя боятся?
Выстрелы всё приближались. Пальба слышалась уже совсем близко. Отец прислушался.
Элли повторила свой вопрос:
— Капиталисты тебя боятся?
Бледное лицо отца оживилось. Он положил руку на плечо девочки.
— Да, Элли, меня они тоже боятся. Ведь отец у тебя коммунист, а ты знаешь, что коммунисты хотят отдать заводы и фабрики рабочим, как Ленин в России. Потому они нас и ненавидят — Эрнста Тельмана и всех коммунистов. И даже вас они боятся.
Вилли задумчиво слушал отца. Он низко нагнулся к нему через спинку кровати.
— Нас боятся? Да мне ведь тринадцать лет, а Элли вообще одиннадцать!
— Но и вы тоже станете коммунистами, когда увидите, какая сила у рабочих.
— Да, это я и хочу — стать коммунистом! — сказал Вилли. Глаза его сияли, щёки раскраснелись.
— Вот видишь, значит, и ты для них опасен! — Отец состроил испуганную гримасу.
Фрау Эльснер принесла кофе, размешала сахар.
— Оставьте отца в покое, мучители!
В первый раз за сегодняшний день на лице её появилась улыбка.
К вечеру пришла Анни. Она осталась довольна своим пациентом и положила ему на столик градусник.
— Померьте на ночь температуру. Если не поднимется, значит, всё идёт как надо.
— Что там на улице? Меня это больше интересует, — сказал Отто Эльснер.
Лицо Анни омрачилось.
— Тридцать три убитых, несколько сот раненых. — Она отвернулась и подошла к окну.
Вилли увидел, как отец сжал кулак.
— Когда же прозреют наши товарищи социал-демократы? — спросила Анни с горечью.
— Завтра у многих из них откроются глаза, Анни. Тридцать три убитых!
— Артур Мюллер вошёл передо мной в ваш подъезд — ну, этот Атце, как его все называют. Он что, у вас в доме живёт?
— Да, Атце живёт над нами. Он не ходил на демонстрацию, остался дома. Послушно выполняет всё, что ему прикажет его социал-демократическое руководство. А жаль! Такой хороший, честный парень!..
Вилли подумал: «Атце Мюллер остался дома, а вот отец вышел на улицу, не струсил». Он почувствовал презрение к Атце. Так вот они, значит, какие, социал-демократы!
— Не забудьте померить температуру! Я, наверно, буду работать всю ночь… — Прежде чем уйти, Анни ещё раз напомнила: — Никто не должен знать, что случилось с отцом.
В девять часов вечера мать принесла отцу липовый чай и поправила ему подушки.
Вилли протянул отцу градусник.
Через десять минут градусник показал 41,6.
Вилли испугался:
— Наш учитель сказал, что при сорока двух градусах человек умирает!
— Ну, так далеко дело ещё не зашло, — пробормотал отец.
— Надо позвать врача. Обязательно. Это необходимо, — решительно сказала фрау Эльснер.
— Может, мне сбегать за доктором Хольцем?
Вилли был уже у двери. Отец и слышать об этом не хотел.
— Наши товарищи ему не доверяют!
— Но, Отто, он ведь всегда был хорош с рабочими…
— Есть врачи, которые заодно с нами. А доктор Хольц пьёт. Он человек слабовольный. Донос, процесс об измене кайзеру и отечеству… Нет, не стоит того!
— Ты слишком мрачно на всё глядишь, Отто. А потом, он живёт так близко, на соседней улице…
Вилли пошёл к Элли на кухню.
— Я иду за доктором Хольцем, — твёрдо сказал он. — А что же — сидеть и ждать, пока отец умрёт?
На минуту он задумался. Потом достал из помойного ведра пустую коробку из-под геркулеса.
— Вырежи прямоугольник, Элли, и напиши на нём имя Атце Мюллера. Только пиши не «Атце», а «Артур Мюллер». Это его полное имя. Прикрепишь эту табличку к нашей двери — так, чтобы она закрыла фамилию и имя отца. Ты ведь так хорошо рисуешь буквы!
— Но тогда доктор Хольц подумает, что он у Атце Мюллера — над нами.
— Ну и пусть думает. Разве ты не слыхала, что сказала Анни?
— А если они схватят Атце Мюллера? — Элли стояла в нерешительности.
— Да разве Атце ранен? Уж он-то как-нибудь выпутается! Он такой находчивый — за словом в карман не полезет! Остался дома, вот трус! В общем, ему легко отбрехаться. Во дворе вон тоже живут Мюллеры, а у них молодые Мюллеры… Этих Мюллеров как собак нерезаных! Словом, делай, что я говорю!
Вилли со всех ног помчался к доктору Хольцу.
Доктор Хольц встретил его хмуро:
— Чего тебе? Почему так поздно?
— Мой отец… С ним… несчастный случай… Температура 41,6…
— Вызови «Скорую помощь».
— Господин доктор, тут дело особое…
— Что же с ним такое?
— У него… У него… — Врач ведь всё равно увидит. Значит, надо ему сказать. — У него… дырка в ноге…
Доктор Хольц сразу стал дружелюбнее. Он внимательно посмотрел на мальчика:
— Где ты живёшь?
— Тут близко, на соседней улице.
— Тогда, пожалуй, пошли. — Он ещё раз взглянул на Вилли, подмигнул и спросил: — Такая вот крошечная дырочка, а?
Вилли кивнул. В самом крайнем случае, думал он, остаётся ещё табличка на двери: «Артур Мюллер».
Врач взял свой саквояж с инструментами и последовал за Вилли.
— Несчастье произошло сегодня утром? Так, что ли?
— Да, рано утром.
