— У вас в доме появилась решительная девочка, за которую не надо нести ответственность, поступки которой не надо контролировать, которой можно во всем потакать. Вы оказались у нее на поводу (как Пеле, очевидно, да?). Вы приняли все то, что она вам сказала. Не знаю, достаточно ли серьезно вы ко всему отнеслись. С ребятами, с их чувствами нужно быть поосторожней, я вам говорила (говорила, да, да).
Николай Иванович громко пришлепнул кедовой подошвой.
— Вы не перевели все в игру, — грустно произнесла Мария Федотовна. — Тем хуже.
— Игру? — Николай Иванович привстал со стула. — Игру, вы сказали?!
— Извините, слишком прямолинейно говорю, моя обязанность.
Прямолинейно… «Я очень прямолинейная», — говорит и Люська. И о Кирюше Люська сказала, что он ранимый, тоже слово от Марии Федотовны, значит.
— Обязанность в чем?
— Так изъясняться с вами. По сути, мы вас совсем не знаем как человека (опять человека). Кажется, вы только однажды были у нас и то по какой-то случайности.
— Что нужно обо мне знать?
— Многое, прежде чем доверить ребенка.
— Люся ребенок?
— Вы даже этого в полной мере не понимаете. И, как ребенок, она не всегда правдива, не в полной мере.
— Вы все свои поступки можете растолковать в полной мере?
— Вы, собственно… человек…
— Доску через город вы носили?
— Какую доску? — Мария Федотовна взволнованно зашуршала ресницами о толстые стекла очков.
— Мы с Люсей сегодня несли длинную доску через весь город.
Из кухни долетал Люсин смех — похоже, Люся заставляла Пеле не горбиться, а может быть, есть изюм. Пеле изюм не любил, чихал от него с неудовольствием. Николай Иванович бывал этому свидетель.
— Вы на меня производите впечатление все-таки серьезного человека (человек, человека, человеку!). — Мария Федотовна убрала платочек за манжет платья и поднялась с кресла изо всех сил, так что в кресле загудели пружины. — Люсю я забираю навсегда!
Николай Иванович ничего не ответил. Он наступил на шнурок, когда попытался подняться со стула, и шнурок оборвался.
— И никаких больше контактов, — произнесла Мария Федотовна.
Называется — изъяснились.
Николай Иванович спросил:
— У вас есть семья?
— Дело не во мне. Знаю, что у вас семьи нет. — Мария Федотовна была непреклонна.
— У Люси тоже.
— Люся в коллективе.
— Прискорбное явление.
— Коллектив? — насторожилась Мария Федотовна.
— Такого рода коллектив.
— Не вынуждайте меня быть с вами невежливой.
Николай Иванович встретил угрозу с открытым забралом:
— Вынуждаю!
Отворилась дверь, и влетела веселая Люська.
— Подружились?
Мария Федотовна, подвигав ставшим еще более розовым лицом, сказала:
— Людмила, ты ведешь себя непозволительно, задавая подобный вопрос и в подобной форме.
— Я вас очень люблю, Мария Федотовна.
Николай Иванович изумленно смотрел на Люсю: сама же говорила, что не любит старух, а эту в первую очередь следует не любить.
Появился вразвалочку Пеле, обнаружил на полу оторванный шнурок, подобрал его и начал есть.
— Мы уходим, — сказала Люся Николаю Ивановичу. — Мария Федотовна всегда меня от кого-нибудь и от чего-нибудь спасает.
— Людмила, прекрати!
Люся прижалась к Марии Федотовне, потерлась щекой о ее плечо совсем по-детски.
— Я была уверена, что он вам понравится.
Мария Федотовна затруднительно молчала. Николай Иванович тоже молчал. Тогда Мария Федотовна сказала Люсе и Трою, который вошел в комнату:
— Собирайтесь домой.
Ребята начали одеваться. Николай Иванович вышел в коридор и начал наблюдать за происходящим, спросил, точно это была его последняя надежда на справедливость:
— А где Кирюша?
— Сдает с кастеляншей белье в прачечную, — сказала Мария Федотовна, устраивая поудобнее очки, как перед дальней дорогой. — Он ответственный по детдому.
— А Уксус? — Еще более нелепая надежда уже неизвестно на что, унизительная, жалкая.
— Уксус? Что вы имеете в виду?
— Форварда Уксуса, напарника Пеле.
— Это из той же области, о чем мы с вами беседовали: вы активно принимали все, что говорила вам Люся.
— Извини, — сказала Люся, и в ее голосе была виноватость и почти такая же незащищенность, как и тогда в битве на кухне с Зоей Авдеевной. — Уксуса я придумала. И Кубика, и Шарика, и все на свете. Я счастливая и благополучная девочка.
И конечно, появилась Зоя Авдеевна: она открыла дверь своим ключом. В передней сделалось тесно и непонятно. Трой и Мария Федотовна молча стоят, Люся убирает на место домашние туфли Николая Ивановича, из которых она перебралась в свои зимние ботинки. Пеле, пользуясь неразберихой, вытягивает из кедов Николая Ивановича оставшуюся половинку оторванного шнурка. Зоя Авдеевна по-прежнему стоит вся расширившаяся, чтобы всем было неудобно. Наконец уходит, откланявшись, Мария Федотовна, за ней Трой. Трой уходит, смущаясь, опустив голову, не глядя Николаю Ивановичу в глаза, подтянув в рукава куртки свои большие обветренные руки. Он понимает, что произошло что-то неприятное для Николая Ивановича, и чувствует себя к этому причастным. Люська сплющивает ладонями свою кепку и блинчиком набрасывает на голову, машет варежкой, потом берет варежку в зубы и покачивает ею. Двинулась Люська, двинулся Футболист, из пасти торчит шнурок, он его поспешно доедает.
Когда дверь закрылась, Зоя Авдеевна произносит, будто швыряет вслед камень:
— Аферистка!
Николай Иванович вдруг с орлиным клекотом задвигал горлом:
— Растворитесь! — и, глядя ей прямо в ее маленькие колючие глаза, добавил: — Белуга!
Зоя Авдеевна с крапивницей на лице ушла на кухню. Впервые в жизни она испугалась Николая Ивановича.
Почему Николай Иванович сделал только один Люськин снимок? Надо было подглядеть и снять, как она ест мороженое, как внимательно смотрит из-под козырька кепки, стягивает зубами варежку и покачивает из стороны в сторону. А песенка про бананы? Или с какой убежденностью и решительностью в лице она сказала: «Ты теперь не одинокий, забыл?»
Сегодня еще один день в жизни Николая Ивановича. Ничем не примечательный, бесцветный, безрадостный. Скоро явится Зоя Авдеевна стирать белье. Будет жаловаться на никудышную стиральную машину — место которой давно в утильсырье, — на пуговицы на рубашках, которые непрочные и их съедает стиральный порошок, на простыни, которые тоже непрочные и которые уже съел стиральный порошок. Николай Иванович будет при этом думать, когда же стиральный порошок съест и Зою Авдеевну. Но она — прочная.
Николай Иванович не брит, задник у одного туфля примят теперь почти постоянно, а голову свою добровольно положил на плаху под топор Зои Авдеевны. В таком несобранном виде остановился посредине комнаты — может, он теперь сам должен найти Люсю? А может, общественность нужна? Поднять на Марию Федотовну общественность? Взять характеристику из строительного управления, что он дисциплинированный, серьезный и ответственный за свои поступки сотрудник и никто не имеет права забирать у него ребенка. Где его почетные грамоты, благодарности, записанные в трудовую книжку? Две боевые медали, наконец? Он, правда, не в армии был, а в ополчении. Может, прямиком в суд? Но в суде спросят, где ребенок. А где он? Ребенок приходил и уходил по своей воле. Сейчас ушел по своей воле. Так в чем дело, спросят. С кем вы намерены судиться? Сколько лет проработал секретарем суда, знает.
Николай Иванович подошел к телефону, снял трубку. Что предпримет? Надо ведь что-то предпринять! Нельзя, в конце концов, быть таким безвольным, сдавать позиции без всякого сопротивления. Набрал номер справочного бюро.
— Адреса детских домов.
— Вам каких?
— Детских.
— Для школьников, дошкольников?
— Мне… для взрослых школьников.
— Взрослых? Вы что? Вначале решите, какая справка нужна, потом обращайтесь.
И телефон сделал трынь… и замолчал. И тогда Николай Иванович ринулся в коридор, надел шляпу и начал надевать пальто. Рукав запутался, и пальто не надевалось. Схватит такси и по всем детским домам — школьным, дошкольным, по всем! В нетерпении дергал рукой, и пальто запутывалось еще больше, как это бывает, когда уже надо швырять пальто на пол и топтать его ногами. Был он когда-нибудь решительным? Не был. «Никогда», — решительно подумал о себе Николай Иванович. Так он будет решительным, черт возьми! Он тряпка или кто? Да, кто? На этот счет есть пословица или поговорка. Определенно, есть. Забыл только какая. Все, все теперь забывает, ну что ты будешь делать! Николай Иванович перестал сражаться с пальто и начал думать, кем он может быть, если не тряпкой…
Заколотился, заметался дверной звонок — Люська! Плантатор!
