Заколотился, заметался дверной звонок — Люська! Плантатор!
Да, это была Люська, в руках — вместо поводка — школьный портфель с огромной цифрой «пять», как на майке спортсмена, коленом раскачивает в одну сторону портфель. На руке — маленькие часы, видны из-под рукава куртки. Часы — подарок Николая Ивановича. Николай Иванович вспомнил, как были они с Люськой в часовом магазине, подошли к большому стеклянному прилавку. Он всегда мечтал купить дочери первые часы. Преклонение перед часами как перед вещью — это из его детства, из доисторического прошлого.
— Можно эти маленькие с золотыми стрелочками? — спросила Люська.
— Они все твои.
— Все я не хочу. Так не бывает. Мне — эти маленькие с золотыми стрелочками.
Продавщица, отдавая Люсе длинную тонкую коробочку, сказала:
— У тебя настоящий отец.
— Я его нашла по локатору, — серьезно ответила Люся. Слова эти, конечно, принадлежат Трою, атомщику.
…Николай Иванович стоял перед Люськой в уже совершенно запутавшемся пальто и в совершенно съехавшей на затылок шляпе. Вдруг, бросив свой портфель с цифрой «пять», Люська проскочила мимо Николая Ивановича в ванную комнату, слышно было — закрывает кран. Вернулась, подняла портфель и опять качнула его коленом, что-то Люську смущало, может быть, встреча после долгой и неоправданной разлуки?
— Ты успела вовремя, — сказал он просто, потому что не хотел ни о чем спрашивать ее подробно, так лучше.
— Да. Опять затопил бы квартиру. — Она, положив портфель на колено, расстегнула портфель и достала дневник, обернутый в глянцевую коричневую бумагу, открыла его и протянула Николаю Ивановичу. — Читай. Раньше пошла бы Мария Федотовна, теперь… должен идти ты. Если не возражаешь.
— Я готов, — сказал он. — Ты сомневалась во мне?
— Имей в виду — тебя вызывают к директору школы.
— И не за почетной грамотой, как я понимаю?
— Нет, не за грамотой. — Она убрала в портфель дневник. — Всегда буду говорить тебе правду.
— Ты не ответила на мой первый вопрос.
— Отвечаю: я в тебе не сомневалась — тебя я нашла точно.
— По локатору.
Она посмотрела на часики.
— Я тебя еще не поблагодарила. Они мне нравятся. Спасибо.
— Правда? — вырвалось у него.
— А ты пробовал говорить всегда только правду?
— Я врун похлеще тебя! Таких Кубиков и Шариков наворотить могу!..
— Ты удивительный отец. Как я рада, что сцапала тебя.
— И хорошо сделала. Теперь я проживу еще много лет, ты увидишь, — сказал он. — Я буду жить долго-долго, пока у меня не вырастет вот такая до пола борода, — показал Николай Иванович. — И вот тогда…
— Что тогда?
— Как написал один летчик, на нее можно случайно наступить и случайно сломать себе шею.
— Ты удивительный отец! — повторила Люська и засмеялась, потом помогла ему справиться с пальто, поправила шляпу. — Определенно шляпа тебе не идет.
Николай Иванович виновато пожал плечами.
По пути Люська рассказывала:
— У меня не первое дидактическое предупреждение. На географии я поспорила о поясах Земли. А на уроке биологии был эксперимент: изучали дыхание стебля. Снаружи стебель покрыт тонкой кожицей. Хочешь увидеть, поддень иголкой. Мы принесли стебли и иголки. Начали поддевать. Кто-то поддел иголкой Мошину. Не я. Биологичка обвинила меня, и Мошина обвинила, но я не поддевала. Как я дразню Мошину, ты догадываешься?
— Мошка! — радостно догадался Николай Иванович.
— Конечно. Она задумала отомстить мне за то, что на перемене я ее слегка толкнула, чтобы не фасонила.
Пассажиры троллейбуса прислушивались к рассказу, Люська не обращала на это никакого внимания.
— А что было с Мошиной, когда ты ее толкнула?
— Ничего. Шлепнулась. Мне — запись в дневнике за иголку и встреча с директором. Но директор поверил, что я не поддевала. Ты бы что, не поверил?
Николай Иванович не успел ответить, как Люська продолжала, и уже не о Мошиной:
— Недавно мы объявили протест. Сели на портфели и сидели.
— Почему?
— Нам в школе говорят: в мае на Красную площадь пойдут ребята, у которых рост от метра и сорока сантиметров. Я высокая, ты видишь. Я поддержала тех, кто ниже нормы. Прибежали учителя и давай нас с портфелей поднимать. Мы не поднимаемся, схватились за руки. Говорим, отмените решение, если точнее — я говорю. Про меня ботаничка сказала: «У этой девочки ненормально развитые белки». Это все после иголки. Какой у тебя рост?
— Не помню.
— Цивилизованный человек должен знать свой рост и вес. Трой в классе самый высокий. А вес знаешь?
— Нет.
— Рост, я думаю, если на глаз… Выпрямись.
Николай Иванович выпрямился, вспомнил, что Люська и Пеле заставляет не горбиться.
— Ровнее. Если на глаз… сто восемьдесят.
Кто-то из пассажиров засомневался:
— Со шляпой.
— Сними шляпу.
Николай Иванович снял.
В троллейбусе начался небольшой спор, во время которого Николай Иванович стоял столбом и со шляпой в руках и, конечно, волновался — сто восемьдесят у него рост или нет.
Подбирается к Люсе девочка из Люсиной школы, одна из тех, у которых вечно спадает плечико фартука, несмело тянет Люсю за рукав куртки и говорит:
— Сто восемьдесят с перышком.
— Что еще за перышко?
— Не знаю.
Троллейбус прибыл на конечную остановку. Все, удовлетворенные, разошлись: рост Николая Ивановича был выяснен — 180 сантиметров с перышком. Николай Иванович был приятно поражен — солидный господин.
Люська, Николай Иванович и девочка дальнейший путь совершали вместе.
— Ты чего в школу на ночь глядя? — строго спросила Люська девочку и ткнула ей под нос часики с золотыми стрелочками. — Кумекаешь? Или по петуху встаешь?
— У меня мама.
— Понятно. Ну, а в школу зачем? У таких, как ты, трудовой день закончился.
— Я говорю много лишних слов, — с несчастным видом ответила девочка. — На отвыкание иду.
— Какие же слова ты говоришь лишние? — поинтересовался Николай Иванович.
— Рыбья русалка, цветоножка, — начала перечислять девочка, — птицептенчик…
— И еще перышко… — улыбнулся Николай Иванович.
Люська повернулась к Николаю Ивановичу:
— Ты знаешь, что такое олицетворение? Часть речи. Если сказать: «Опасность пряталась в каменных галереях», «опасность пряталась» и будет олицетворением. Ты идешь на олицетворение.
— Почему?
— На опасность.
— А ты на что идешь? — спросила девочка.
— Я его, — Люська показала на Николая Ивановича, — веду на директора.
— Тебя будут ругать?
— Его будут ругать. Жизнь есть жизнь, и нельзя отрываться от действительности.
Девочка засмеялась тонким прерывающимся голосом.
— Цыц! Я тебе не подруга.
Девочка испуганно смолкла.
Перед входом в школу Люся сказала Николаю Ивановичу:
— Не волнуйся, а то будешь, как она, говорить лишними словами.
— Директор очень строг? — Николай Иванович ощутил холодок в животе.
— Замученный. Язва желудка у него от всех нас.
— Это я понимаю.
— Мы его любим.
— А я ему подарила стихосамолетик.
— Исчезни! — крикнула Люська и притопнула ногой. — Букварик!
Девочка, встрепенувшись, исчезла. Люська покачала головой:
— До чего молодые распустились. Ужас!
— И ты распустилась — кричишь на молодых.
— Не буду. Ты о себе подумай. Нервы у тебя крепкие? Сейчас начнут испытывать.
Николай Иванович вспомнил, что он недавно подумал о нервах Пеле, и ответил:
— Как у грузовика.
Люська и Николай Иванович вошли в вестибюль. Знакомый неповторимый запах школы, состоящий из запахов школьного буфета, влажных полов, ранцев, портфелей и старого спортивного инвентаря. Всплыло и еще что-то давно забытое в каких-то деталях, что нельзя объяснить, можно только почувствовать.
Нянечке в раздевалке (нянечку ребята наверняка передают из поколения в поколение, такая она вся школьная, в синем халате, слегка измазанном мелом), Люська сказала:
— Мой отец.
— Опять выдумываешь?
— Что нам стоит дом построить?
— Она сказала правду, — немедленно подтвердил Николай Иванович.
Нянечка взглянула на Николая Ивановича с нескрываемым честным любопытством, взяла шляпу и пальто, профессионально вздохнула. Люська разделась наспех — куртку накинула на чье-то висевшее пальто — и сказала:
— Провожу тебя, потом буду на улице.
Поднялись по лестнице с усталыми избеганными школьниками ступенями.
— Жаль, что ты еще не успел позаниматься гирей.
— Может, пойти сейчас в физкультурный зал? — Николай Иванович чувствовал необычайный прилив сил.
— Поздно. Это я виновата: не купила тебе до сих пор гирю.
Директора в кабинете не оказалось. Кабинет был заполнен портретами выдающихся ученых, графиками успеваемости (грозные для школьников во все эпохи!), настенным цветным календарем (подарок одного из престижных родителей), стульями, ковром с растоптанным рисунком и двумя письменными столами — директорским и недиректорским. За недиректорским сидела девица со вздернутыми косметикой глазами и ленивыми пальцами печатала на машинке. Сказала:
