А солнце стало таким теплым, что можно было встать у стены и загорать. Отовсюду сверху капала вода, растекалась по тротуарам, а Кате захотелось пить, но ни лимонада, ни мороженого нигде не было.
Дорин подпрыгнул и сорвал с забора сосульку. И себе сорвал. Они шли дальше и лизали эти сосульки.
На скамейке сидел мальчик. Он ловил солнце увеличительным стеклом и прожигал свою шапку. От шапки поднимался дым.
Мимо них по улице два раза промчалась гоночная машина номер семьдесят два. Она была вся такая забрызганная, будто за ней начали гнаться еще с осени.
Потом они увидели музей краеведения. В музее было пусто. Только экскурсовод сидел у входа с секундомером и считал свой пульс.
Он обрадовался посетителям и принялся рассказывать всю историю города. Он сказал, что Выборг — это древний русский город и что некоторые финские племена, которые здесь жили, постоянно хотели присоединиться к России, но им всегда мешали это сделать иноземные захватчики. А с той косой башни на базарной площади ничья невеста не бросалась, как болтают разные старухи, а просто там Василий Шуйский договаривался со шведами идти воевать против Лжедмитрия.
Потом, когда снова вышли из музея, оказалось, что на улице лужи.
И Дорин вдруг поскользнулся и упал в одну такую лужу.
Он сразу вскочил, и было заметно, что ему стыдно: как это он вдруг сам по себе сел в лужу.
— Ладно, — сказал он про пальто, — высохнет — очистится.
— Ничего не очистится. Что же, ты по городу будешь грязным ходить? — и Катя завела его в парк, стала счищать грязь.
— Хватит, — говорил Дорин, — хватит.
Но Катя его не слушала, а счищала грязь своим носовым платком.
И вдруг напротив парка на улице остановился автобус, из автобуса выскочили все ребята их класса и кинулись к ним.
— Это вы нарочно потерялись? Скажите мне честно, — допытывалась потом родительница из родительского комитета, когда автобус поехал в Ленинград.
И хоть Катя говорила, что нет, не нарочно, и даже показывала ту верхнюю пуговицу на пальто, родительница не очень верила и качала головой.
* * *
— Неужели нельзя поближе? — спросила Катя.
Они с Дориным шли из школы к доринскому дому.
— Мама не хочет. В старом фонде нет ванны, а мама о ней мечтает.
— И ехать оттуда час.
— Час и сорок минут, — поправил Дорин, — там новая школа. Мама говорит, прямо с понедельника.
— А меня кто исправлять теперь будет?
— Не знаю.
Они долго шли молча, потом Дорин сказал:
— Если хочешь, я буду приезжать в воскресенье тебя исправлять.
— У тебя музыкальная школа в воскресенье.
— Да, до трех. Ух, она мне надоела!
— Почему?
— Не знаю. Надоела, и все, там многим надоедает. Если б для культурного человека было не обязательно, я бы…
— А в четыре ты обедаешь.
— Да, потом обед. Час сорок к тебе и час сорок назад — три часа двадцать минут.
— Если ты выйдешь из дома в пять, ты не успеешь.
— Да, в восемь я должен быть дома.
— У нас скоро телефон поставят. Можно воспитывать меня по телефону.
— Придется по телефону.
— Или мы будем видеться посередине.
— По какой середине?
— Посередине твоей дороги. На площади у метро. Тогда тебе не час сорок, а только час, и мне всего сорок минут.
Они пришли домой к Дорину. Дома никого не было, и Катя стала помогать укладывать доринские книги.
— Это дневник, видишь? У тебя есть личный дневник?
— Начинала два раза, потом бросала.
Дорин показал свой дневник. У каждой записи стояла мамина пометка, правильная запись или нет.
В конце дневника записи были маленькие, по одному предложению.
«Сегодня я был на дне рождения у Кати Е.».
И мамина пометка: «Не вижу подробного рассказа».
«Вчера купил гантели, а сегодня заболел, и Катя Е. приходила меня навестить».
Здесь уже маминой пометки не было.
«Был на экскурсии в городе Выборге. Это красивый город. Потерялся случайно вместе с К. Е.».
Дневник на этой записи обрывался. В последние дни Дорин ничего не писал.
— Знаешь, я хотел тебя попросить, — сказал Дорин.
— Что?
— Только если она тебе не очень нужна.
— Что? Конечно, не очень.
— Подари мне, пожалуйста, черепаху.
— Хорошо.
— Ты не думай. Я буду ее кормить.
— Хорошо, я принесу ее завтра.
— А я подарю «Таинственный остров». Ты ведь его не читала?
— Нет еще.
Дорин достал книгу из секретера, завернул ее в газету.
— Только я ничего на ней не написал. То есть написал.
Он снова развернул книгу.
«К. Е. от Л. Д.» прочитала Катя на первой странице.
— Спасибо, — сказала она тихо.
Она пошла надевать пальто.
Дорин стоял у стены и смотрел в сторону.
Она вышла, а Дорин все не запирал дверь, так и стоял у стены, так и смотрел в сторону.
* * *
На улице из подворотни навстречу Кате вышел Козодой. Он приближался к ней медленными шагами, и она хотела повернуться и перебежать на другую сторону или просто завизжать, как в первом классе: «Мама!» Но ничего такого не сделала.
Козодой подошел к Кате и, вероятно, забыл слова, которые думал ей сказать, стоял и молчал. И Катя тоже молчала. Тут можно было шагнуть в разные стороны и пойти своими дорогами: столкнулись случайно и разошлись, и Катя уже хотела это сделать, но Козодой вдруг сказал:
— А этот-то, Дорин, уезжает.
— Сама знаю, — сказала Катя.
Козодой сунул руки в карманы и вдруг спросил:
— Ты зачем на меня тогда так смотрела?
— Когда? — удивилась Катя, потому что на Козодоя она никогда специально не смотрела.
— Летом, когда я обыграл всех в ножички у вас во дворе.
— Я не помню, я не смотрела.
— Как же не смотрела, когда из окна все время только на меня и глядела.
— Я летом на Украину ездила, — вспомнила Катя, — меня летом и дома не было, а у нас жила Ира, моя двоюродная сестра, Ира из Иркутска.
— Из какого Иркутска?
— Из обыкновенного. Моя сестра Ира, дочь дяди Юры.
— А ты?
— А я на Украине.
— Все лето?
— Даже в школу опоздала.
Козодой вдруг замигал глазами и вытащил из карманов руки. Он убрал их за спину, потом провел ими вдоль пальто, потом стал откручивать пуговицу.
Он стоял так перед Катей молча, и Катя сказала:
— Я пойду.
Он не ответил.
Потом вдруг повернулся и побежал по улице. Он бежал, наталкиваясь на взрослых прохожих, спотыкаясь об их ноги, и скоро скрылся совсем.
* * *
Утром на улице был мороз. Катя почувствовала его еще под одеялом.
А потом, когда она заплетала косы, по радио объявили, что в школу идти не надо.
— Ура, — сказала Катя, — сейчас гулять пойду.
— Никуда гулять ты не пойдешь, — рассердилась мама, — в школу нельзя, значит, и на улицу нельзя.
Родители ушли на работу, а Катя осталась дома.
А вечером в шесть часов переезжал в новый дом Дорин. И ждал черепаху. Черепаха весь день сегодня спала и есть почти ничего не стала, только чуть попила.
А мама все не возвращалась. Наконец она пришла и стала греть обед. Было уже пять часов. Потом половина шестого.
Вернулся папа.
— Мам, сегодня Дорин же уезжает.
— Ну и что?
— Я ему черепаху обещала.
— Приедет в вокресенье в гости — возьмет.
— У него музыкальная школа в воскресенье.
— Тогда в каникулы.
Катя ушла в комнату. На кухне мама доставала тарелки. Катя стояла у окна. Глядела во двор. Двор был пуст.
Вдруг подошел сзади папа.
— Залезай быстро в пальто, — папа принес его из прихожей, — быстро, пока мама не слышит.
Он пошел в прихожую, затопал там, зашумел, встал у двери на кухню.
Катя бежала через двор и боялась оглянуться на свои окна.
Потом она бежала по улице к доринскому дому. Правой рукой в кармане она держала черепаху. Даже завернуть ее не успела.
От дома Дорина отъехал грузовик.
Неужели они? — испугалась Катя.
Люди вокруг шли, закутавшись в воротники и шапки. А Кате совсем не было холодно. Она подбежала к доринской двери и стала звонить.
Она звонила долго, пока не заболел палец. Никто не подходил.
Вдруг раздался шум. Потом смолкло. Потом снова зашумело и открылась дверь напротив. Вышел человек.
— В будущем, все у нас в будущем, — говорил этот человек кому-то за дверь, а тот, кому он говорил, смеялся женским голосом.
Потом дверь захлопнулась.
Потом побежал кто-то сверху. Он бежал долго и никак не мог добежать до нижнего этажа. Катя все звонила, хотя уже знала, что за дверью никто не живет.
* * *
А назавтра Дорин пришел в школу.
Он сидел за своей партой и, когда Катя вошла, улыбался.
— А я остаюсь, понимаете, я остаюсь! — говорил он.
