И все-таки со мной случаются иногда странные вещи: думаешь, думаешь, думаешь — вот бы случилось, и случается. Не совсем так, как думаешь, но что-то около того. Мы сели за столик, а полковник (я его теперь буду называть все время полковником — так удобнее, а то «Василий Андреевич» — слишком длинно, а «дядя Вася» — как-то сладко) пошел заказывать мороженое.
— Какой отличный человек, — сказала бабушка, доставая пудреницу.
— Ага, — сказал Витька. — Дядя Вася, мне два сливочных, одно ореховое, одно земляничное и три разных! Ассорти!
— А тебе? — спросил меня полковник от буфета.
Я помахала рукой. Не потому, что я уж такая скромная, а потому, что мне действительно было сейчас все равно. Полковник кивнул. Бабушка пудрилась. Витька пыжился. А я посматривала по сторонам. Этот кусочек кафе, где продают мороженое, был совсем маленьким. Вообще-то кафе большое, но оно уходит на несколько ступенек вниз, и там люди пьют кофе и едят, а здесь у самого входа — таким угольничком — едят мороженое и сидят мальчишки и девчонки, которые ужасно хотят казаться взрослыми. Девчонки громко смеются, щурят глазки, незаметно — это они думают, что незаметно, — поправляют юбочки на коленях. А мальчишки потихоньку курят сигареты и пускают дым под стол. Я даже засмеялась: сидит с двумя девочками Коля Иванов — он сейчас в десятом — такой важный, его все побаиваются, мне-то его бояться нечего — он меня даже и не знает. Ну вот, он сидит с двумя девочками — славные такие девочки, одну я, кажется, тоже знаю, — и пускает дым под стол, и такой довольный, такой храбрый. Я посмотрела на него и подумала, а как бы он пускал дым под стол там, на том парадном подъезде? Понимаю, что несправедливо, а подумала, и все. И еще я подумала: а что такое доброта? Вот нажмет кто-то кнопку — и никаких тебе Фуфлей, или, как его там, Фуфел, никаких тебе Хлястиков (я почему-то уверена, что этот Хлястик подлый), никаких тебе врагов. И белобрысых с веснушками не будет. Откуда он только взялся?! И Веньки Жука не будет. Не будет, и все! А Г. А.? Тоже не будет? А папы? А мамы? А полковника? А Витьки? А бабушки?
— Маша! — крикнул полковник.
— А? — спросила я, очнувшись.
— Иди-ка помоги мне.
— Я пойду, — сказал Витька и выскочил из-за стола.
— Какой отличный человек, — сказала бабушка. Она уже кончила пудриться и начала подкрашивать губы. — В нем есть что-то аристократическое.
— Офицер… — сказала я.
— Ты злая, Маша, — сказала бабушка и убрала помаду в сумочку.
— Прости, бабушка, — сказала я.
И вот тут я увидела, что какая-то девочка машет мне из-за углового столика. Я присмотрелась и узнала Юльку из нашего класса, а рядом с ней, конечно, Зоенька. Я помахала Юльке в ответ, а она замахала еще сильнее — звала меня. Я развела руками, дескать, не могу, занята. Тогда она вылезла из-за своего стола и подошла к нам.
— Здравствуйте, Антонина Петровна, — сказала она очень ласково. — Здравствуй, Маша. Вы тоже мороженое едите?
— Здравствуй, Юленька, — сказала бабушка. — Я тебя давно не видела. Ты почему…
— Я только что приехала, — еще ласковее сказала Юлька, — с юга. Я так соскучилась по Машеньке. — И она наклонилась, чтобы меня поцеловать.
— Осторожно! — закричала бабушка. — У нее… инфлуэнца!
Юлька отшатнулась. Ах, какая у меня все-таки отличная бабка.
— Ничего особенного, — сказала я, — просто насморк.
Подошла Зоенька. Мне просто не хочется говорить, как она лебезила вокруг полковника. А он ничего не замечал и их тоже угощал мороженым. Я еле-еле съела один шарик, Витька навалился вовсю, а бабушка выпила с полковником шампанского и раскраснелась, разрозовелась, рассиропилась и начала приглашать и Юльку и Зоеньку к нам в гости. Вот и пойми ее! И Витька тоже приглашал их в гости, и полковник тоже. А я думала: я же хотела, чтобы именно они увидели меня с полковником, и ведь я обрадовалась, когда Юлька меня на ухо спросила: не меня ли позвал от буфета этот полковник — Герой Советского Союза? И я же так гордо и независимо ответила, что — да, меня, и вообще… А теперь этот самый полковник хохочет с ними, как будто меня тут и нет, а Зоенька тихим голоском спрашивает, что у меня с глазом, и говорит, что от всяких глазных болезней помогает — у-у-у! — бодяга… И Витька хохочет, а бабушка улыбается, а полковник очень серьезно соглашается с Зоенькой.
А потом Юлька встает и так торжественно говорит:
— Вы меня простите, товарищ полковник, тут не совсем подходящее место, но я воспользуюсь случаем. Разрешите нам, — она обводит рукой меня и Зоеньку, — от имени класса пригласить вас к нам в шестой, простите, теперь уже в седьмой «Б» на встречу с Героем.
Вот дура! Я чуть не заорала от злости.
— С каким героем? — спрашивает полковник.
— Да с вами же! — говорит Юлька.
— Не знаю, не знаю, — говорит полковник, улыбаясь, — я скоро уезжаю. — И почему-то смотрит на меня.
— Полковнику надо отдохнуть, — совершенно разозлившись, говорю я. — А вы тут пристаете…
— До свидания, — говорит Витька, — привет.
— Заходите, девочки, — говорит бабушка так ласково-ласково, что я уже и совсем не знаю, как к ней относиться.
Полковник встает и провожает девчонок до двери. Они идут и довольно кисло улыбаются. А полковник возвращается, смотрит на меня очень сердито и говорит что-то совсем непонятное:
— Ты что, Мария, на меня инвентарный номер повесила, что ли?
А я не знаю, что со мной такое — мне хочется реветь и драться.
Я выскакиваю из-за столика, роняю Витькино мороженое и вылетаю на улицу. Идет себе народ, идет, смеется, разговаривает, и никому до меня нет дела. И нет ни одного человека, который бы меня понял.
— Здорово! Ты почему не пришла? — слышу я какой-то знакомый голос.
Ну, что сказать?! Это какая-то фантастика. Белобрысый Семен тут как тут, как будто его звали.
— Куда? — спрашиваю я.
— В садик на Некрасова.
— Чего тебе надо?! — ору я.
— Вот чудачка, — говорит белобрысый, улыбаясь. — Как бодяга?
Провалитесь вы все пропадом с этой бодягой.
— Что тебе надо?
— Да ничего, — говорит он, пожимая плечами, — вчера надо было, а сегодня ничего. Сегодня я тебя случайно увидел. Смотрю: стоит и ревет.
— Я реву?
— Ну не я же.
— Я не реву.
— Ну и правильно. Чего реветь-то.
— А я и не реву.
— Я и говорю. Хочешь мороженого?
Какой-то совершенно ненормальный парень. Я ему ясно показываю, что мне до него никакого дела. Подумаешь, заступилась за него. Так если на его месте был кто-нибудь другой, я бы тоже заступилась — ведь трое на одного.
— Хочу мороженого, — говорю я, — идем.
— Куда? — удивляется он.
— Сюда, — говорю я и тащу его в кафе.
— Знаешь, — говорит он, — у меня на это дело денег не хватит.
— У полковника хватит, — говорю я.
— А… тогда пошли, — говорит он, и я никак не могу понять: то ли он дурак какой-то сумасшедший, то ли он надо мной смеется.
Мы заходим в кафе, и я смотрю на наш столик. А там идет какой-то спор. То есть не спор, а просто Витька и бабушка, стараясь перекричать друг друга, что-то доказывают полковнику. Наверно, какая я дура. Ну и ладно. Ну и пусть. Я иду к столику и тяну за собой Семена. В общем-то, и не тяну, а просто веду за руку, и когда я соображаю это, мне сразу становится боязно — совсем смеяться будут. Пусть бы он сопротивлялся. А зачем? Не все ли равно. Теперь-то уж совсем все равно. И все-таки я думаю, что же я им скажу насчет этого Семена? Но говорить мне ничего не приходится. Мы подходим к столику. Витька свистит, а бабушка улыбаясь говорит:
— Здравствуйте, здравствуйте, юный рыцарь! Садитесь.
— Спасибо, — говорит Семен, — здравствуйте. — И весь расплывается в улыбке, и веснушки бегут куда-то во все стороны.
Он здоровается за руку с Витькой, кланяется бабушке, а она протягивает ему руку, и он ее очень вежливо пожимает, потом он смотрит на полковника, и тот встает и протягивает ему руку, и он, этот белобрысый, очень серьезно ее пожимает, а потом усаживает меня, а сам говорит «минуточку» и, спросив разрешения, берет за соседним столиком свободный стул и усаживается рядом со мной как ни в чем не бывало. Потом он лезет в карман, достает какие-то жалкие пятаки и спрашивает меня, что ты, то есть я, хочешь, то есть что я хочу?
— Не беспокойтесь, — говорит полковник и идет к буфету.
— Сегодня совсем летний день, — говорит бабушка.
— Но уже все-таки чувствуется осень, — говорит этот Семен, а я сижу и ничего не понимаю: что они, действительно знают его и меня разыгрывают, или я вообще дура, а он…
— Катись, — говорю я.
— Ты мне? — спрашивает он спокойно.
— Не бабушке же, — говорю я.
— Знаешь что, Мария, — холодно говорит бабушка, — это ты можешь ка-тить-ся. А молодой человек останется.
