— Правда?!
Глаза у Наташи блестят.
— Честное слово! Я и сам рад, что ты постаралась.
— И я рада!
Наташа снизу вверх смотрит на веснушчатое лицо Аркаши, на его облупившийся нос, почти белёсые волосы и брови. Весь выгорел на солнце! Почему она раньше не замечала, какой он славный, этот Аркаша!
— Хочешь огурец? — спрашивает Наташа. — Вот самый хрустящий!
Аркаша отрицательно мотает головой:
— Даже смотреть не могу.
— И я тоже, — говорит Наташа: — у меня полный живот огурцов…
— Про касторку не забывай! — говорит Аркаша.
И они вместе смеются. Уж эта касторка! Как её забыть?
Аркадий убегает, и Наташа снова берётся за огурцы. Но когда она смотрит на далёкий конец своей грядки, она вдруг чувствует, что у неё ужасно ноют коленки, очень ломит на руках пальцы и до невозможности горит лицо. И сразу ей всё так надоедает…
Она стремительно вскакивает и несётся по ложбинке меж грядок прямо вниз, к реке.
За спиной она слышит голос Марины:
— Наташа! Куда ты?
Но она не останавливается. Ветер свистит у неё в ушах, а весёлые короткие косички, подпрыгивая выше головы, колотят её по затылку и шее… Она бежит вдоль речушки, высоко вскидывая босые пятки. Всё дальше и дальше. В ту сторону, где за их огородом начинается зелёный скошенный луг.
Как тут хорошо!
Наташа плашмя кидается на траву у реки. Потом перевёртывается на спину. Прямо над её лицом, между глазами и небом, качается крупная белая ромашка.
Наташа закидывает руку и рвёт цветок.
Сколько их было тут, пока не скосили траву! Весь луг казался белым от ромашек. Словно это были сугробы из огромных снежинок, а в каждой снежинке — золотой кружок… Даже зелень травы скрывалась под цветами.
Теперь осталась только одна… Пожалуй, она отнесёт её Кате. «Вот посмотри, — скажет она Кате, — какие у нас были ромашки. А эта осталась случайно». Наверное, Катя очень удивится. Может быть, обрадуется?
И зачем только она сказала «тощая»? Какая Катя тощая? Просто худышка. Наверное, до войны была другая…
Мама расстроилась бы, узнав про такие Наташины слова. «Стыдно, стыдно, стыдно!» сказала бы она.
Наташа снова перекувырнулась со спины на живот и поползла к воде. Её лицо оказалось над самой Кокшангой. В этом месте река, завернув в ложбинку, образовала спокойную, гладкую заводь. Лицо Наташи отразилось на зеркальной поверхности.
Наташа внимательно на себя посмотрела. Вот она какая! Вздёрнутый нос, карие глаза, вокруг лица каштановые колечки и на подбородке глубокая ямочка. Похожа на маму? Говорят, точь-в-точь. Одно лицо. Глупости! Мама в тысячу раз лучше…
Как она скучает без мамы, как скучает!..
Наташа пристально глядится в воду, и ей кажется, что из воды смотрит не её, а мамино лицо… Вот бы обняла и расцеловала!..
Конечно, в те страшные дни, когда от папы перестали получаться письма, в те дни мама не могла поступить по-другому… «Наташа, девочка моя, пойми меня, — сказала она Наташе, — пойми, я не могу иначе… Как-нибудь поживи без меня, пока кончится война… Я должна быть там…»
Наташа ей тогда сказала, что и она пошла бы на войну, будь она такая взрослая, как мама. И мама не узнала, как Наташа проплакала всю ночь, перед тем как им расстаться. Даже подушка отсырела. Может быть, когда-нибудь, когда окончится война, она об этом и расскажет маме…
Наташа, глубоко вздохнув, снова перевернулась на спину и посмотрела на небо.
Высоко-высоко плывёт облако. Удивительное облако! Два белых крыла распластались по небу. Будто крылья серебристого самолёта.
Может быть, это и в самом деле вовсе не облако, а огромный белый самолёт?
А потом она привезла её сюда, в этот детдом, и с тех пишет ей письма. Каждую неделю по письму. Но что такое письма!
Наташа снова глубоко вздыхает и снова смотрит на небо. Только теперь облако уже ничуть не похоже на серебряные крылья самолёта. Скорее просто лёгкое, прозрачное перо из крыла какой-нибудь невероятно большой птицы. Недаром в школе их учили называть эти прозрачные высокие облака перистыми…
И вдруг издали доносятся голоса:
— Наташа, Наташа, где ты?
Нужно итти, а то ещё Марина рассердится. Марина не любит, когда работают спустя рукава.
Наташа поднимается с травы и нехотя, медленно бредёт в сторону огорода.
Вот лиловый колокольчик. Нужно его сорвать. Вместе с ромашкой будет хорошо. Ещё можно вон ту пунцовую гвоздику. И ещё два жёлтых цветка. И немного травинок. Теперь хватит. Красивый букет вышел из этих пёстрых полевых цветов! Катя будет рада.
Наташа бежит снова вдоль берега Кокшанги к огороду.
На той стороне, в белых льняных рубахах с разноцветными оборками и пёстрых передниках, колхозницы расстилают лён. Длинными светлыми дорожками на зелёной траве лежат разобранные снопики льна.
Эта работа Наташе знакома. Несколько дней тому назад их второе звено ходило в бригаду Марфы Симаковой расстилать лён. Очень простое дело: нужно взять снопик, развязать на нём жгут и весь его разложить по траве возле другого. И так все рядком-рядком, снопик к снопику, снопик к снопику, и получается длинная соломенная дорожка. Полежит лён на солнце, ночью на него упадёт роса, и так несколько дней. А уж после этого можно и собирать.
Наташа на секунду останавливается. Кто это с жёлтой оборкой на белой вышитой рубахе? Кажется, Марфуша?!
— Эге-ге-ге, Марфа! — кричит Наташа и машет пучком цветов.
— Наташа! — откликается Марфуша с того берега. — Куда побежала? Приходи помогать лён расстилать!..
— Не могу! — кричит Наташа. — Мы свои огурцы обираем!
Когда она вернулась на огород, Кати на грядке уже не было.
Наташа удивилась: неужели так быстро управилась? Или она, Наташа, так долго валялась у реки?
— А куда ушла новенькая, Катя? — удивлённо спросила Наташа у девочек.
— За ней прибежала другая новенькая, Мила, — ответила беленькая Нюрочка, с челкой на лбу.
У Наташи сразу хмурятся брови:
— Зачем это она прибегала за ней?
— Позвала в овощехранилище солить огурцы.
— Солить огурцы? Она меня искала, не её…
— Она её искала, не тебя. Она сказала, им нужна пятая. Вот они и позвали её, а вовсе не тебя! — с подковыркой проговорила Нюрочка.
Наташа вся вспыхивает:
— Не меня, а её!..
И вдруг она швыряет сорванные у реки цветы и, с трудом сдерживая слёзы, медленно идёт к своей грядке. Ей так хотелось в овощехранилище солить огурцы! Так хотелось!..
— Наташа, — кричит ей вслед Нюрочка, — ты потеряла свой букет!
— Букет? Интересно, для кого мне понадобилось собирать букеты? Это сорняк — что ли не видишь?
С самого раннего утра заладил дождь, проливной весёлый, тёплый дождь. Он то хлестал прямыми длинными струями, то вдруг внезапно затихал и сквозь узкую прорезь в тучах давал проглянуть небу и солнцу… То вдруг, спохватившись, снова начинал лить, и лил с удвоенной силой.
На дорожках и около крыльца сразу образовались большие, непроходимые лужи, на которых приплясывали крупные капли.
Конечно, в этот день никаких работ ни в колхозе, ни на огороде, ни в лесу не было. Все ребята сидели дома. Впрочем, никто не скучал. У каждого нашлись разные домашние дела.
Только одна Наташа никак и никуда не могла себя приткнуть и стояла в спальне у окошка, разглядывая, как в оконное стекло шумно бьётся дождь. Что и говорить, это был необыкновенно сильный ливень! Помидоровые кусты, которые росли на длинных грядках вдоль южной стороны дома, как раз под окнами, совсем пришибло к земле этим проливным дождём.
— Несчастные! — вздохнула Наташа, прижимая нос к стеклу.
— Кто? — спросила беленькая Нюрочка, отрываясь от разноцветных лоскутков, из которых она что-то мастерила кукле. — Кто несчастные? — повторила она, готовая, если понадобится, присоединиться к Наташиным вздохам.
— Помидоры, — сказала Наташа: — промокли до костей!
— У них не бывает костей, а только зёрнышки, — поправила Нюрочка и, вздохнув, сказала: — Они вкусные.
— Ты глупая и ничего не понимаешь! — сказала Наташа, не отрывая побелевшего носа от стекла. — Когда про человека говорят — промок до костей, он тоже до костей не промокает…
Помидоры, действительно, совсем полегли на землю. Даже толстые палки, и те пригнулись вниз, не в силах удержать намокшую зелень. Да, будет им работка после дождя! Снова придётся всё приводить в порядок.
Эти помидоры были Наташиными воспитанниками, можно сказать, от самой колыбели. Она пересаживала рассаду из ящиков в парники, когда они были совсем малышами, может быть не больше чем в два мизинца ростом. И каждое утро и каждый вечер она с другими девочками поливала их тёплой прудовой водой. И не ленилась притащить в гору лишние лейки, чтобы напоить кустики досыта. А когда они повзрослели, стали упираться темнозелёными головами в стёкла парниковых рам и проситься на волю, их пересадили на эти грядки перед домом.
