Мама взяла макароны с сыром ради ребёнка и большую порцию картошки фри для собственного удовольствия. Она пыталась уговорить Брюса тоже взять картошки и жареного мяса.
— Мне нравится, когда мужчина ест как следует, — сказала она.
Брюс сказал, что способен в это время суток разве что на чай с гренками, и поспешно заплатил за свой заказ, отсчитав деньги мелочью.
Мама протиснулась к нему с подносом, подзывая нас всех:
— Девочки, подходите живее.
Похоже, она надеялась, что Брюс заплатит и за нас. Брюс взглянул на неё с ужасом и так поспешно слинял к столику, что накренил свой поднос и облил чаем гренки с маслом. Маме пришлось расплачиваться. Ей насчитали тридцать шесть фунтов девяносто девять пенсов.
— Блин, — сказала мама.
Вообще-то, она сказала более грубое слово. Кассирша взглянула на неё.
— Следите за языком, — сказала она.
— Да тут сама королева начнёт материться, это же обдираловка! — возмутилась мама. — Ну-ка пересчитайте все по новой. Тут должно быть как минимум на десятку меньше.
— Мама! — зашипела Мартина. — Не позорь нас!
— Мы можем поставить что-нибудь обратно, — предложила я, хотя уже успела выковырять из сандвича пару креветок и съесть самую большую клубничину.
— Я вот взяла только десерт — не то что некоторые, — сказала Рошель, пихая Джуд.
— Ручаюсь, что мои спагетти стоят меньше, чем вся эта твоя ерунда, — сказала Джуд, пихая её в ответ.
— Тихо, девочки. Нет, ничего обратно ставить не надо. Ладно, ладно, мы заплатим. У вас тут, наверное, ножи и вилки из чистого золота, — ворчала мама, выуживая из кошелька две двадцатки.
В кошельке после этого оставалось немного, а ведь ей ещё предстояло заплатить Брюсу за перевоз. Оставалось надеяться, что в квартале «Планеты» хороший ларёк с горячей картошкой, потому что ничего другого в ближайшую неделю нам не светило.
Брюс весь съёжился, когда мы все уселись вокруг него. Он так вцепился в свои размокшие гренки, будто боялся, что мы их у него отберём. Мама пыталась болтать с ним, показывая, что хорошо к нему относится, хоть он и не пожелал раскошелиться на наш обед. Но он на все её попытки только пожимал плечами и мотал головой. И все оглядывался, не оборачиваются ли на нас. Наверное, он стеснялся, что люди могут принять его за нашего отца.
— Вкусные гренки, дядя Брюс? — спросила я, протиснувшись к нему поближе.
— Гренки как гренки. Сказано ведь — я тебе не дядя.
— А вы знаете моих настоящих дядей? Или теть? Или бабушку с дедушкой? — спросила я тихонько, почти на ухо.
Я не хотела, чтобы слышала мама. Она всегда говорила, что никаких других родственников нам не нужно. Она говорила, что все мы вместе, Бриллиантовые девочки, — и так отличная семья.
Почему же тогда она так страстно ждала теперь, чтобы родился мальчик?
— Я не знаю родных твоего отца, Трикси. Я и его-то самого не так уж хорошо знаю. Мы просто знакомы по работе, и все. Я поставляю венки.
— Значит, вы у него дома никогда не были?
— Был пару раз. В гостях. У него много людей бывает.
— Меня у него никогда не бывает, — сказала я. — А как у него дома, дядя Брюс, пожалуйста, расскажите!
— Да просто… дом как дом. Современный, со всеми удобствами. Пожалуй, многовато атласных подушечек и занавесок с оборками. Но я же мужчина, конечно, мне не понять всех этих рюшечек и дамских штучек.
— А почему же моему папе нравятся рюшечки?
— Это Стелле они нравятся, детка.
— Кому?
— Ты знаешь кому. Его жене, — сказал Брюс, намазывая маслом второй гренок. — Она вся такая куколка. И дочки у него тоже — сплошные кудряшки и губная помада. Даже грудная уже вся в кудряшках, ужимках и ямочках.
Я чувствовала себя так, будто он ударил меня ножом под ребра. Я положила сандвич с креветками и стала крошить булку. Вспомнила сказку про Гензеля и Гретель, которых завели в лес и бросили, потому что мама и папа хотели от них избавиться. Они рассыпали по дороге крошки и по ним сумели найти дорогу домой. Этого я не могла понять. Зачем же возвращаться к таким ужасным родителям? Я решила, что я бы осталась в лесу. Не стала бы подходить к пряничному домику и попадаться злой ведьме. Не стала бы даже облизывать её сахарный дверной молоток. Ушла бы от неё подальше и построила свой собственный домик. Мы бы там жили с Фиалкой. В саду была бы трапеция для меня и жёрдочка для неё, и мы бы раскачивались в такт и одновременно крутили сальто, как в цирке.
— Дикси! Ты опять витаешь в облаках! У тебя дебильный вид с разинутым ртом. Во что ты превратила свой сандвич! Он мне, между прочим, обошёлся в кучу денег. Очнись, Брюс с тобой разговаривает.
Я слышала, что Брюс продолжает говорить. Все утро я пыталась выудить из него что-нибудь об отце, но, как только он начал рассказывать, мне расхотелось слушать. Я знала, что у моего отца есть жена и две другие дочери, но мне не хотелось о них думать. Что есть ещё и новая малышка, я не знала. Не хотела о ней думать. Я была его малышкой.
Я была ужасным младенцем. Мама, Мартина, Джуд и Рошель без конца мне об этом рассказывали. Я родилась недоношенной, кожа да кости, вся синяя, и при этом орала как резаная. Орать я не переставала много месяцев, и меня приходилось кормить каждые три часа круглые сутки.
— Такая крошка, а лёгкие, как у лося, — говорила мама. — Господи, как же ты кричала! Вдобавок ты не вылезала из болезней: желтуха, экзема, круп. Я каждую минуту подбегала к тебе, а ты все вопила, задыхалась, чесалась, пищала, так что мне больше всего хотелось выкинуть тебя в окно.
Неудивительно, что папе не больно-то хотелось меня видеть.
Я пробурчала что-то насчёт того, что мне нужно в туалет, и улизнула, не дав Брюсу закончить фразу. Меня тошнило от разговоров о младенцах.
Я долго сидела в туалете, изучая неприличные стишки на двери. Фиалку положила на колени и представила себе, что она летает над всеми кабинками и подглядывает, как народ писает. Я слышала, как мама и девочки заходили и звали меня. Я сидела тихо, зажав Фиалке клюв.
Я не отзывалась, пока мамин голос не перешёл в панический крик. Тогда я отодвинула задвижку и вышла. Мама набросилась на меня. Я пыталась изображать недоумение.
— Вот ты где! Господи, мы же орали до хрипоты. Я уже собиралась звонить в полицию. Думала, тебя украли. — Мама изо всех сил прижала меня к себе. — Дикси, ты что, не слышала, как мы кричали?
— Да все она слышала. Ей просто нравится нас заводить, — сказала Рошель, тряхнув кудрями.
— Я не слышала, — сказала я. И правда, я очень старалась не слышать.
— Так что ты там делала столько времени?
— У меня живот схватило.
Это была не совсем ложь. Живот у меня просто скрутило узлом, когда Брюс упомянул о малышке моего папы.
— Ну вот. Это все сандвич с креветками, — сказала мама.
— Сандвич бы так быстро не подействовал, — возразила Мартина, накладывая румяна на бледные щеки. — Господи, у меня кошмарный вид. Боюсь, что Тони меня бросит. А вдруг он закрутит с другой девушкой, пока меня нет?
— Ой, да прекрати ты, Мартина! — сказала Джуд. — А если ты закрутишь с другим парнем?
— Мне никто на свете не нужен, кроме Тони, — заверила Мартина.
Она говорила серьёзно, но прозвучало это так глупо, что мы все расхохотались, и даже сама Мартина прыснула.
— Ни-и-кто-о, кроме То-о-ни-и, — пропела Рошель, окончательно развеселившись.
— Какая же ты размазня, Мартина, — сказала Джуд.
— Сейчас и ты станешь не лучше.
Мартина сунула руку под кран и прыснула водой в лицо Джуд.
Они устроили большую водную баталию и не унимались, пока мама не шлёпнула обеих сумочкой.
— Девочки, ради бога, перестаньте вести себя как грудные дети. Вы посмотрите на себя, вас же выжимать можно. Пошли, нам пора. Брюс, наверное, уже удивляется, куда мы провалились.
Брюс нервно расхаживал взад-вперёд возле женского туалета. Похоже, он удивился, что Мартина и Джуд насквозь мокрые, но говорить ничего не стал. Зато бочком подошёл ко мне.
— С тобой все в порядке, Трикс… Дикси? — обеспокоенно спросил он. — Твоя мама говорит, что я вёл себя бестактно — распространялся про семью твоего отца. Я не хотел тебя обидеть. Думал, ты как раз хочешь, чтобы я тебе о нем побольше рассказал. Я не знал, что ты расстроишься.
— Все отлично, — сказала я, нащупывая Фиалку в рукаве.
— Ты ищешь платок? — спросил Брюс.
Я отрицательно покачала головой. Вспомнила, что сунула Фиалку под футболку, и стала искать её, делая вид, что чешусь. Она выскользнула у меня из пальцев и спланировала на пол. Я вспыхнула и быстренько подобрала её.
— Это волнистый попугайчик? — спросил Брюс. — Когда я был маленький, у меня был волнистый попугайчик.
— Настоящий?
— Да, его звали Сэмми. Мы выпускали его из клетки, и он садился прямо мне на макушку и пел. Он умел делать разные штуки.
— У меня тоже скоро будет настоящий попугайчик, но я не буду держать его в клетке, потому что это жестоко. Я его выдрессирую, как сокола, чтобы он летал где хотел, но если я свистну, сразу возвращался.
