— Есть такая дрянь, — ответил один из мужиков. — Берегись спиртного, пацан. Уж поверь мне на слово.
— Да-да, спасибо, — пробормотал Цацики. Ему показалось, что это необычайно дурацкий совет. — А теперь мне надо домой, к Мамаше.
И он припустил так, что только листья взлетали из-под ног. Только бы Мамаша была дома!
— Мамаша! — Цацики скинул ботинки, а рюкзак и куртку швырнул на пол. — Ты дома?
В квартире было тихо.
— Мамаша!
Конечно, он должен был позвонить с продленки. Но он сегодня гак спешил.
— Мамаша!
Дверь в репетиционную комнату была закрыта, а когда Цацики открыл ее, то, к своему неудовольствию, обнаружил там Шиповника. Этот Шиповник писал песни и играл на клавишных в Мамашиной группе. Цацики просто ненавидел его! Шиповник был влюблен в Мамашу и потому подлизывался к Цацики. Иногда он даже пытался подкупить Цацики, чтобы остаться с Мамашей наедине. Но Цацики из принципа никогда не брал у него денег.
Бабушка и дедушка считали, что Мамаша слишком влюбчива и меняет молодых людей как перчатки.
— Подумай о Цацики. Для маленького мальчика это очень вредно, — говорил дедушка.
— Ерунда, — отвечала Мамаша. — Твои представления безнадежно устарели. К тому же у Цацики отличный вкус, и у него тоже есть право голоса.
Конечно, Мамаша немного лукавила. Как раз с теми мужчинами, которые Цацики нравились, Мамаша рано или поздно расставалась, и он их никогда уже больше не видел. Цацики считал, что это несправедливо.
С тех пор как у них поселился Йоран, а у группы дела пошли в гору, гостей у них стало меньше. Цацики «Мятежники» нравились. Кроме мерзкого Шиповника, конечно! Мало того, что у него были потные руки, от него еще вечно разило каким-то гадким одеколоном.
— Ты уже дома? Почему ты не позвонил? — недовольно спросила Мамаша.
— Я не успел, — ответил Цацики и злобно взглянул на Шиповника. — Что вы делаете?
— Пишем новую песню для диска. Хочешь послушать?
— Нет, спасибо, — сказал Цацики. — Мне надо с тобой поговорить.
— Я слушаю, — сказала Мамаша.
— Я тоже, — ухмыльнулся Шиповник.
— С тобой я говорить не буду, — парировал Цацики. — Пойдем, Мамаша, это серьезно.
— Ладно, — Мамаша неохотно отложила бас-гитару. — Пошли на кухню. А ты оставайся здесь, — сказала она Шиповнику.
Достав сок и булочки, Мамаша села за стол и приготовилась слушать.
— Обещай, что никому не скажешь.
— Обещаю, — сказала Мамаша.
— Даже Йорану.
— Никому.
— И уж точно не Шиповнику!
— Ясное дело, за кого ты меня принимаешь?
— Я не могу…
— Цацики!
— Ну ладно. Так вот… Нет, не могу, — Цацики закрыл лицо руками.
— Ты что-то натворил? — обеспокоенно спросила Мамаша. — Что-нибудь стащил?
— Нет, — сказал Цацики.
— Тогда говори!
— Можно, я скажу тебе на ухо?
— Никто же не подслушивает.
— Это большая тайна, об этом можно говорить только шепотом, — сказал Цацики.
— Давай, — сказала Мамаша, откинув волосы.
Цацики перебрался к ней на колени. Он обнял ее за шею и прижался губами к ее уху. Мамаша прыснула со смеху.
— Щекотно! — хихикала она.
Цацики тоже захихикал. Им пришлось сделать над собой усилие, чтобы успокоиться.
— Я влюбился, — наконец прошептал Цацики.
— Да ты что! — воскликнула Мамаша. — В кого?
— В Марию Грюнваль, — вздохнул Цацики.
— Она симпатичная, — сказала Мамаша.
— Да уж, — снова вздохнул Цацики. — Она всегда веселая и смеется, и мне от этого тоже весело. А еще у нее такие красивые волосы.
— Ну ты попал, — сказала Мамаша.
— Попал? — переспросил Цацики. — В смысле?
— Так иногда говорят, когда кто-то по-настоящему влюбился, — засмеялась Мамаша и обняла Цацики. — Как же я тебя люблю!
— И я тебя, — сказал Цацики серьезно. — Но Марию Грюнваль я тоже люблю.
— Человек может любить многих. Чем больше, тем лучше.
— Отлично! Просто сегодня на продленке мы играли в покер, и всякий раз, когда она смотрела в мою сторону, у меня в животе все горело. Я совсем не мог думать и все время проигрывал. Атак играть почти нечестно. Поэтому я сбежал домой. Что надо делать?
— Что делать? — переспросила Мамаша.
— Не знаю, — сказал Цацики. — Я тебя спрашиваю. Что надо делать, когда влюблен?
— Радоваться, — ответила Мамаша. — Любовь — это самое прекрасное, что может быть. А она тебя любит?
— Не знаю.
— Так спроси ее.
— Ни за что! — воскликнул Цацики.
— Пригласи ее к нам.
— Я боюсь.
— Хотя бы спроси.
— Нет!
— Тогда напиши письмо.
— А что написать? — заинтересовался Цацики.
— Дорогая Мария Грюнваль, я так влюблен, что весь горю. Выходи за меня замуж.
— Издеваешься… — сказал Цацики.
— Прости. А как насчет старого доброго сердца?
— Нарисовать, ты имеешь в виду?
— Ну да!
— А внутри написать «Цацики и Мария»?
— Именно, — сказала Мамаша.
— Я не умею рисовать сердце.
— Я тебе помогу.
— О, спасибо! Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Долго тебя ждать? — Шиповник не выдержал и заглянул в кухню.
— Сорри, — ответила Мамаша. — У меня тут дела поважнее.
— Какого черта! — сказал Шиповник. — Что может быть важнее нашей песни?
— Цацики, — сказала Мамаша.
Обычно Цацики с трудом вставал по утрам, но сегодня он проснулся ровно в шесть. Сна как не бывало. Через пять секунд он уже стоял возле письменного стола, где лежало сердце, которое они с Мамашей нарисовали накануне!
Это было очень красивое сердце — красное, с темно-лиловым оттенком, потому что красный — это цвет любви, а лиловый был любимым цветом Цацики. На сердце красовались две большие золотые буквы: М и Ц, а под ними — слово «любовь». Это означало, что Цацики действительно любит Марию Грюнваль. Перед таким сердцем устоять невозможно, думал Цацики.
В четверть седьмого, уже одетый, он заглянул к Мамаше в комнату.
Мамаша спросонья уставилась на него, потом посмотрела на часы.
— Еще рано, Цацики, — сказала она. — Можно еще поспать.
— Я хочу в школу, — заявил Цацики.
— Там закрыто, — простонала Мамаша и повернулась на другой бок.
И тут лее захрапела.
Цацики пошел на кухню. Ему хотелось есть. Он нашел батон черствого белого хлеба, но ножа нигде не было. Цацики намазал весь батон вареньем и налил стакан сока.
За окном еще не рассвело. Цацики откусил кусочек от своего огромного бутерброда, но у него качалось сразу несколько молочных зубов, и жевать он не мог. Отложив хлеб в сторону, Цацики взял пакетик печенья. Печенье оказалось гораздо вкуснее.
В половине седьмого в кухню вошел Йоран.
— Ну и ну, Цацики, какой сюрприз! Ты уже встал?
— Да, — ответил Цацики. — Сегодня я должен прийти в школу первым, но я никак не могу разбудить Мамашу.
— Они с Шиповником работали всю ночь, — объяснил Йоран. — Она устала.
— Как мне надоел этот Шиповник. Видеть его не могу. Мерзкий тип, скажи?
— Да уж, — согласился Йоран, — но песни он пишет классные.
Йоран поставил на стол кефир, кукурузные хлопья и зажег свечку. Как в Рождество, подумал Цацики.
— Я могу подбросить тебя до школы, — предложил Йоран. — А Мамаша пусть поспит.
— На «харлее»? — спросил Цацики.
— На «харлее», — ответил Йоран. — Больше в этом году уже не покатаемся, пора ставить его в гараж.
Мотоциклы — почти как коровы, которых с приходом зимы загоняют в стойло. Цацики не особо любил коров, но обожал «харлей» Йорана.
— Длинным или коротким путем? — спросил Йоран.
Длинный путь в школу проходил по шоссе Эссингеледен, мимо магазина «ИКЕА» на окраине. Сделав такой круг, они поворачивали обратно в город. Все путешествие длилось минут двадцать. Короткий путь вел прямо к школе и занимал минуты две, не больше.
Цацики задумался.
— Лучше коротким, — сказал он наконец.
Сердце для Марии Грюнваль было важнее.
Они вымыли посуду, и перед уходом Йоран написал Мамаше записку. Бумажное сердце лежало в рюкзаке и жгло Цацики спину. Интересно, что скажет Мария Грюнваль, когда увидит его?
Цацики надел и застегнул шлем — подарок Йорана на день рождения. И рев «харлея» пронзил тишину Паркгатан. Только черный ньюфаундленд залаял им вслед.
Обхватив Йорана руками, Цацики прижался лицом к его черной кожаной куртке. От Ио-рана приятно пахло. Цацики думал, что такой же запах должен быть у его папы, Ловца Каракатиц. Немного резкий запах, от которого щекотало в носу, но который внушал спокойствие и уверенность. Какой-то мальчик из шестого класса с завистью посмотрел им вслед, когда они с ревом промчались мимо. Цацики махнул ему рукой. Как же он любил ездить с Йораном! Правда, сегодня было слишком холодно. Джинсы продувало ветром, и ноги у него совсем замерзли.
