Тот не шелохнулся.
— Ну ответь мне, ответь, — стал упрашивать папа. — Ты же мне говорил…
В общем, когда он спросил несколько раз, ванька поклонился.
— Видели? Видели? — закричал папа. — При вас он еще не очень. А когда мы с ним были одни…
— А где это расположено? — спрашивает мама.
— Горы Гималаи, страна Непал, — гордо и свободно отвечал папа. — Я звонил, узнавал: самолет в семнадцать сорок.
— Самолет — КУДА?
— В Катманду!
— Кто тебя там ждет, в этой Катманду? — Мама встала у двери в прихожей. — Ты и языка-то не знаешь. Ни визы, ни валюты… С инопланетянами собирается встречаться! А у самого ум — как у ребенка…
Короче, мы отговорили его. Папа плакал в семнадцать сорок, когда улетел самолет. А наутро взял и записался на курсы изучения летающих тарелок.
Он совсем забросил нас, землян. Он раскрыл сердце космосу. И мы, папины близкие, — я, мама и наша такса Кит — посыпались из его сердца, как горох.
Он смотрел на нас равнодушными глазами, а когда я на даче опился парным молоком, он сказал безо всякого сочувствия:
— Ничего, такова жизнь. Приехал на курорт — погулял — заболел — выздоровел — сел в тюрьму — вышел — женился — поехал на курорт — умер.
Он прекратил добывать еду, позабыл дорогу в прачечную, год не брал в руки веник.
— Я уже не представляю себе папу метущим, — жаловалась мама, — а только мятущимся.
Если он смотрел телевизор и возникали помехи, папа говорил:
— Летающие тарелки пронеслись над Орехово-Борисовом в сторону Бирюлева или Капотни.
Если мама просила его поискать в магазинах носки или ботинки, папа отвечал:
— Я ищу в жизни не ботинки и носки, аконтакта с инопланетным разумом.
— Мы одиноки во Вселенной! — кричала на папу мама. — Мы без конца прощупываем космос и никого пока не нащупали!
А папа отвечал:
— Я смеюсь над тобой, Люся! Над твоими убогими представлениями о мире. Знаешь ли ты, что, когда художник рисовал Ленина, Ленин мечтательно посмотрел на небо и сказал: «Наверняка есть другие существа, обитающие на других планетах, обладающие другими органами восприятия из-за разницы давления и температур!»
На даче в Уваровке у нас украли с крыши трубу, с огорода украли кусты старой черной смородины, из колодца украли ведро. Какие-то жучки съели за зиму полдома…
А папа сидел сложа руки на крыльце и говорил нам, что жизнь на Земле появилась не сама. Кто-то привез нас с иных планет и теперь опекает, как младенцев.
— От обезьян никому не хочется происходить, — грустно говорила мама. — А всем от инопланетян.
А папа думал: попадись ему космический пришелец — хоть в виде мыслящей плесени или океана, краба или инфузории-туфельки, — папа, конечно, вмиг его узнает и распахнет ему навстречу объятия.
— Миша! Миша! — звала мама папу и та кой взгляд давала фиолетовый.
А папа думал; если я встречу представителя внеземных цивилизаций, что спрошу? Откуда вы? Откуда мы? Когда наступит дружба между народами?
А мама то наденет новое платье, то испечет пирог с надписью: «Привет Михаилу!», то свяжет папе варежки. Как-то раз, чтобы обратить на себя папино внимание, совсем остриглась под лысого.
А папа уставится в окно и смотрит на кучевые облака. Небо в Уваровке на закате стоит перед глазами, как горы. С деревьев облетали листья. Такса Кит бегал за окном, обалдев от шуршания листьев. У него ноги короткие, и шуршание близко, под самым ухом. Листья летели и забывали о дереве, — как папа о нас с мамой и Китом.
— Дальше так жить нельзя! — решил наконец папа. — Надо обратиться к космическому разуму через Организацию Объединенных Наций. Я люблю определенность. Я хочу знать: существуют ли инопланетяне?
— Все мы инопланетяне на этой земле, — сказала мама.
Она помыла посуду, повесила фартук на гвоздик и… начала исчезать. Прямо на глазах. Она стала как рисунок, будто невидимая мама была обрисована тонкой линией — лиловым карандашом.
Кит задрожал и полез под кровать. Папа насторожился, как боевой конь при звуках трубы. У меня голова пошла кругом.
А мама превратилась в блин. Блин светящийся, огненный и лучистый. Он помаячил из стороны в сторону, вылетел в форточку и с диким грохотом стремглав улетел на небо.
Мы стояли — я, папа, Кит — как окаменелые.
— Профуфукали инопланетянина! — сказал папа.
Он уже хотел кусать локти и рвать на себе волосы. Но наша мама, конечно, вернулась. Приходит со станции с авоськой огурцов.
— Не бойтесь, — говорит. — Никуда не денусь. Не могу же я бросить вас на произвол судьбы.
ФАНТОМ БУЗДАЛОВА.
Теперь мы висели один на один, с глазу на глаз, не на жизнь, а на смерть. Он висел ровно и немигающим глазом глядел прямо перед собой, производя впечатление человека, способного с легкостью провисеть жизнь.
Я тоже висел — несгибаемый, с бесстрастным лицом. Я знал: если я упаду — меня ждет бесславный конец.
Как-то у нас по природоведению была контрольная на тему человека. Мы проходили голову, скелет, лопатки, зубы, уши… Все хохотали я не знаю как! А Маргарита Лукьяновна сказала:
— Кому смешно, может выйти посмеятьсяза дверью.
И прицепилась именно ко мне.
— Антонов, — говорит она, — ты знаешь, где у человека что?
А я смеюсь, не могу остановиться. Такая чертовская вещь этот смех. Его нельзя сдержать, можно только напрячься, но в этом случае я за себя не ручаюсь.
— Антонов, — сказала Маргарита Лукьяновна. — Я ясно вижу твое будущее. Ты никогда не принесешь пользу Родине. И не достигнешь никаких высот. Ты будешь есть из плохой тарелки, дырявой ложкой, спать на диване с клопами и в пьяной драке зарежешь товарища.
Вообще уже учителя дошли! Им даже в голову не приходит, что такой двоечник, как я, может стать садовником. Ведь стать садовником — никаких дипломов не нужно. Садовником в красных кедах, окучивающим пионы, в кепке и с бакенбардами.
Откуда ей знать, что я сам всех боюсь?
Если я вижу жужелицу в книге, мне кажется, что она меня уже укусила. Когда я был маленький и видел много людей, и что все они идут куда-то, мне казалось, что все они идут убивать дракона.
И вот теперь он — Буздалов. О нем во дворе ходили страшные слухи.
— Видишь — трава примятая? — говорили жильцы. — Здесь Буздалов сидел в одном шерстяном носке и из-за куста подслушивал чужие разговоры.
— Видишь перья? — говорили они. — Это Буздалов ворону съел.
Буздалов — ногти нестриженые, зубы нечищеные, голова, как бицепс на плечах, а первое слово, которое он сказал в своей жизни, — «топор».
Как-то Буздалов допрыгался: ему выбили зуб, а через неделю на этом месте у него вырос новый зуб — золотой.
Я чуть не умер от страха, когда он погнался за мной — хотел пригробить. Но я отвлек его разговором.
Папа говорит:
— Мой Андрюха, хотя и двоечник, но оченьспособный. Я его отдам в английскую школу, и в музыкальную, и в фигурное катание.
А мама:.
— Какое фигурное катание? Ему надоучиться лупасить хулиганов! Нельзя в нашевремя быть тютей и мокрой курицей.
— Люся, Люся! — отвечал папа. — У каждого из нас есть свой ангел-хранитель. И если кто-то не слышит шороха его крыльев, то это у него с ушами что-то, а не означает, что его нет.
— Но на всякий случай, — говорила мама, — ты должен воспитывать в Андрюне храбрость.
А папа отвечал:
— Я и сам-то не очень храбрый. Я научу нашего сына великому искусству убегать. Ты знаешь, Люся, когда надо убегать? За пять минут до того, как возникнет опасность.
— А если с ним будет девушка? — сказала мама. — И на эту девушку в темном переулке накинется головорез?
Я сразу представил себе: ночь, ветер теплый, совсем не пронизывающий, я и моя девушка возвращаемся из ресторана.
— Это какое созвездие, Андрей? — спрашивает девушка.
— Это Большая Медведица, дорогуша, — отвечаю я.
И тут появляется Буздалов с чугунным утюгом. И перед носом у моей девушки демонстративно накачивает мышцы шеи.
— Хорошее дело, — говорит он, — мускулы качать. Благородное. Ни о чем не думать, только качать и качать. А потом их взять как-нибудь однажды и использовать!..
Я бы дал тягу, но моя-девушка — нескладная, неуклюжая, ей не унести ноги от Буздалова. Если я убегу, он стукнет ее утюгом и съест, как ворону.
— Я должен спасти свою девушку, — сказал я.
И папа сказал:
— Да, ты должен ее спасти.
И он повел меня в секцию боевых китайских искусств при ЖЭКе. В одну вошли дверь — там арбузы продают. В другом помещении встретил нас физкультурник. Сам красный, с красными руками, такой пупок у него мускулистый. Тренер «у-шу» Александр Алексеевич.
Потные, красные, толпились вокруг его воспитанники. Особенно кто прошел курс, тот выглядел, конечно, смачно. Мы как взглянули с папой — такие лица, такая речь там слышится, — нам сразу захотелось домой.
