А ещё я сразу сообразил, что увижу дом, в котором живёт она, поднимусь по той самой лестнице, по которой каждый день ходит она… Всё это имело для меня очень большое значение! Такое большое, что я сначала поднялся на седьмой этаж, потом спустился на третий, постоял немного возле её квартиры, вздохнул и спустился ещё на один этаж…
Дверь мне открыл парень лет тринадцати или четырнадцати. Я слышал, что внешность для мужчины не имеет большого значения. И всё же сразу подумал о том, что парень этот выше меня и гораздо красивее. Мне стало грустно… Но я взял себя в руки и спросил:
— Валя дома? Мне нужно отдать ей книжку.
— Не ей, а ему! — сказал парень. И протянул руку. Так, значит, это с ним она раньше дружила? Мне стало совсем тяжело.
— Ты что, её паж? — спросил Валя.
Высокие и красивые люди могут задавать любые вопросы.
Я молча удалился к себе домой…
Я знал, что дома уже обо всём догадались. Бабушка старалась повлиять на меня. Но, как всегда, необычно, по-своему.
— А сын моей соседки, который учится в седьмом классе, решил сначала закончить школу, потом институт, потом прочно встать на ноги и только после этого думать обо всём остальном! — сообщила бабушка.
Отсюда я должен был сделать вывод, что и мне нужно пригласить Лилю Тарасову на каток после окончания института.
Маме бабушка в тот вечер сказала:
— Когда тебе в пятом классе понравился Серёжа Потапов… это, я помню, помогло тебе стать отличницей. Это вдохновило тебя!
Я понял, что и мне не мешало бы стать круглым отличником.
На следующий день я получил по физике тройку с минусом.
— Не узнаю́ тебя! — сказала физичка.
Я и сам себя с трудом узнавал!
Мне нужно было с кем-нибудь посоветоваться. Я вспомнил о студенте-геологе Юре, который жил в соседнем подъезде. Его родители тоже были геологами и часто уезжали в командировку. Однажды, когда они уехали, Юра заболел чем-то серьёзным.
Я, конечно, мог заразиться. Но, пренебрегая опасностью и возражениями бабушки, ухаживал за Юрой, бегал за лекарствами и даже один раз поставил ему горчичники.
— Если у тебя в жизни возникнет какая-нибудь трудность, приходи ко мне, — сказал Юра.
Я пришёл и всё ему рассказал. Он рассмеялся.
— Ну, брат, это не трудность! Ты в шестом классе? Помню, помню… Случалось! Но всё это несерьёзно. Ты же рисковал ради меня. И я хочу ответить тебе тем же самым! А тут и помогать нечего. Всё само рассосётся, рассеется. Как дым, как утренний туман…
Примерно через неделю Лиля сказала мне:
— Не хочешь ли подежурить в моём подъезде?
— Хочу! А что это значит?..
— Ну вдруг мне в чём-нибудь понадобится твоя помощь? А ты рядом, в подъезде…
— Я готов стоять там круглые сутки!
— Зачем же так много? Часа полтора или два в день. И хватит!
Она продолжала меня испытывать.
— Не бойся. Тебе там не будет скучно, — сказала Лиля. — Вместе с тобой будет дежурить и Владик Бабкин!
Значит, и он тоже проходил испытания.
Мы с Владиком стали дежурить. Лиля спускалась сверху, и мы сопровождали её в магазин или на рынок. Мы шли сзади и несли сумки. Она проходила через двор, где Валя со второго этажа как раз в это время играл в хоккей.
Он останавливался, махал клюшкой и обязательно как-нибудь нас с Владиком называл. То «почётным эскортом», то «музыкальным сопровождением», то «прилипалами»…
Встречая нас в подъезде, он каждый раз спрашивал:
— Ну что? Заступили?..
Я всё терпел. Я ждал двадцать девятое февраля!..
Один лектор, которого я слышал в парке культуры и отдыха, говорил, что если мальчишка моего возраста влюбится, то обязательно таскает за косы девочку, в которую он влюблён, или даже бьёт её.
Мне вовсе не хотелось таскать Лилю Тарасову за косы. Тем более что кос у неё вообще не было. Мне очень хотелось пойти с ней на каток. И я ждал…
Однажды, спустившись сверху, Лиля сказала:
— А не кажется ли вам, что здесь, в подъезде, должен остаться кто-то один?
— Кто?! — спросил я.
— Вы должны решить это в честном бою. Как мужчины!
Владик подошёл и стукнул меня по носу…
В один миг Лиля взлетела на второй этаж и закричала:
— Валя! Разними их! Они же убьют друг друга!
Валя неторопливо спустился, увидел мой нос и сказал:
— Ну вот, Лиля, из-за тебя уже пролилась кровь!
Он посмотрел на неё не то с уважением, не то даже как-то ещё серьёзнее…
Мой платок был в крови. Но я не замечал ни крови, ни боли, потому что всё это произошло в субботу, двадцать восьмого февраля.
Вечером я позвонил Лиле Тарасовой и сказал:
— Сегодня двадцать восьмое! Значит, завтра двадцать девятое… Мы с тобой идём на каток!
— Ты ошибся, — ответила Лиля. — Завтра первое марта!
Я забыл… Я совсем забыл, что год этот невисокосный и что нет в этом году двадцать девятого февраля.
— Я тоже забыла, — сказала Лиля.
И рассмеялась.
— Ну и что же?.. Но ведь завтра всё равно воскресенье! — сказал я. — Двадцать девятое февраля или первое марта — какая же разница?
— Очень большая! — сказала Лиля. — Первое марта у меня уже занято. Я обещала пойти на каток…
— Кому? — перебил я.
В ответ она опять рассмеялась. А я, к сожалению, не смог ей ответить тем же.
На следующий день утром я спрятался за углом Лилиного дома и стал наблюдать.
Было холодно. Но мне было жарко…
Она вышла на улицу вместе с Валей, который жил на втором этаже.
Я так и думал! Он держал в руках две пары коньков — её и свои. И смотрел на неё так же, как и вчера: не то с уважением, не то как-то иначе… А она улыбалась.
В ту минуту я понял, что любить нужно только того человека, который достоин любви!
Я понял это очень ясно и твёрдо… Но мне от этого было ничуть не легче.
Я пришёл к студенту-геологу Юре и сказал:
— Ты просил, чтобы я… когда будет очень и очень трудно…
— Всё то же самое?
— Да…
— Перестань! Это даже смешно. В твоём возрасте? Несерьёзно!
Но это было серьёзно. Так серьёзно, что на следующий день я опять схватил двойку. И не потому, что не выучил урока, а потому, что ни о чём другом не мог думать. Одним словом, плохо соображал…
Борис Житков
Джарылгач
Новые штаны
Это хуже всего — новые штаны. Не ходишь, а штаны носишь: всё время смотри, чтоб не капнуло или ещё там что-нибудь. Из дому выходишь — мать выбежит и кричит вслед на всю лестницу: «Порвёшь — лучше домой не возвращайся!» Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших! Из-за них вот всё и вышло.
Старая фуражка
Фуражка была прошлогодняя. Немного мала, правда. Я пошёл в порт, последний уж раз: завтра ученье начиналось. Всё время аккуратно, между подвод прямо змеёй, чтоб не запачкаться, не садился нигде, — всё это из-за штанов проклятых. Пришёл, где парусники стоят, дубки. Хорошо: солнце, смолой пахнет, водой, ветер с берега весёлый такой. Я смотрел, как на судне двое возились, спешили, и держался за фуражку. Потом как-то зазевался, и с меня фуражку сдуло в море.
На дубке
Тут один старик сидел на пристани и ловил скумбрию. Я стал кричать: «Фуражка, фуражка!» Он увидал, подцепил удилищем, стал подымать, а она вот-вот свалится, он и стряхнул её на дубок. За фуражкой можно ведь пойти на дубок?
Я и рад был пойти на судно. Никогда не ходил, боялся, что заругают.
С берега на корму узенькая сходня, и страшновато идти, а я так, поскорей. Я стал нарочно фуражку искать, чтоб походить по дубку: очень приятно на судне. Пришлось всё-таки найти, и я стал фуражку выжимать, а она чуть намокла. А эти, что работали, и внимания не обратили. И без фуражки можно было войти. Я стал смотреть, как бородатый мазал дёгтем на носу машину, которой якорь подымают.
