- Сергей не мог иначе, Ева Казимировна! - все свое волнение Нина выказала до конца, раскраснелась, смешно дунула на упавшую к губам прядку темных, тяжелых волос. - Вы его совсем не знаете, Сергея!..
Взяв за талию, Каганова поставила Нину перед собой и осмотрела ее с ног до головы, любуясь и подзадоривая.
- Порыв и страсть мне в Брагине нравятся. Он может, когда хочет... Вот если бы он захотел быть с нами!.. Скажи, Нина, поддержит он нас? - Каганова уже не рассуждала, а напрямик спрашивала.
- Брагин поддерживает то, во что верит!
- А тебе, Ниночка, он верит? - еще более категорично спросила Каганова.
- В каком смысле, Ева Казимировна? - Для Нины этот вопрос показался обидным, но она сумела скрыть свои чувства. - Наши отношения слишком откровенны...
- Я кое-что смыслю в меркантильных вещицах, Нина Алексеевна! Такого, как Сержик Брагин, когда-то я... пламенно пожалела, И поверь, милая, после не очень осуждала себя. Жалость к другим не всегда оскорбляет себя. А других? Пусть не принуждают к подачкам. При случае дай это понять! Испытай его жалостью... Уверяю, Ниночка, все, что касается порядочности, останется на своих местах.
- Что останется?.. - совсем уж простодушно спросила Нина.
- Потом узнаешь, милашка! - Каганова, избоченясь, полюбовалась на себя в оконном звене. - Посмотри на меня, как находишь? Не теряйся и ты, Нинель!.. Чтобы быть вполне современной, надобно кое-чем поступиться... В свое удовольствие, разумеется. Вижу,' ты заинтригована? Признайся, сможешь на Брагина повлиять? Попытайся. Достигнешь... А я вам потом вот с Игорем Завидным такое уготовлю в лучшем свете! Завидный про это уже знает... Поразмысли обо всем спокойненько. И по-женски... Чего не уразумела сейчас, потом поймешь. Нет-нет, сейчас ничего не говори!.. Я в тебя верю. Не могла ошибиться. Возьми на себя этого оленя, а с остальными я сама управлюсь. На моей стороне такие авторитеты!
Крутой зной волнами валил через окно, прибивал вместе с тягучей тишиной пустыни. Нина оцепенело стояла у подоконника, на котором лежала целая коллекция соляных камней, банок и пирамидок с разноцветными колбами и пробирками. В замешательстве Нина даже не заметила, когда из комнаты вышла Каганова. Она засмотрелась в густые листья маклюры и вдруг ей стало все безразличным, и то, что ее сейчас окружало, казалось, не имело к ней никакого отношения. Весь мир в эти минуты сосредоточился в ней самой, и Нина хотела разобраться в переменчивой и сложной путанице своих мыслей. Многое надо было обдумать до встречи с Сергеем...
Ковус-ага, как истинный туркмен, был человеком в высшей степени радушным и хлебосольным, не на словах, а делом подтверждал он, что гость в доме - важней отца. Старик не знал- где лучше усадить и чем угостить столичного человека. При всей этой обрядной почтительности
Ковус-ага держался просто, а по отношению к хозяйке, Анне Петровне, даже с какой-то стариковской покорностью и уступчивостью. Старик больше суетился около гостя, Виктора Степановича, а до другого почти совсем не касался, хотя и делал Анне Петровне время от времени знаки рукой, глазами и редко - голосом. Чай для туркмена - всегда чай, и тут Ковус-ага не шел на поводу у слишком умеренной Анны Петровны. Он угощал загустевшим, горьковатым и обжигающим эликсиром из расписных, прикрытых полотенцем чайников и тонких, голубеньких пиал. Чаепитие старик признавал только при закрытых дверях, чтоб парок струился из пиалы и чтоб каждая потинка созревала на лбу, щекотала и пощипывала...
За чаем говорили охотно, и больше о том, про что давно собирался расспросить у старика Виктор Пральников. Черный остров Кара-Ада был у них не то чтобы темой, а скорее пунктом, вокруг которого шли разговоры; и тем узлом, который скреплял этот разговор. Кара-Ада... Если многие знали об этом мрачном каменном истукане по рассказам других, а больше по книгам, то Ковус-ага был с ним "знаком лично". И вместе с тем, старик охотно, с интересом, слушал все, что другие рассказывали о нем, читал написанное. Со стариковской, рыбацкой лукавинкой, Ковус-ага как бы проверял достоверность этих бывальщин и писаний, изредка вставлял веское замечание или же, легонько нажимая на рассказчика, просил повторить самое забористое. Иногда подолгу отмалчивался. Если кому-нибудь пришло бы в голову просить старика пересказать написанное о Кара-Богазе, то старый таймун-щик передал бы это если и не слово в слово, то с точностью удивительной, только наверняка рассказ старика будет гораздо длиннее писаний, но эти длинноты не от стариковского многословия и угловатости речи, а от желания Ковус-ага добавить от себя жизненные подробности, уточнить некоторые положения, подкрепить уже известное своими воспоминаниями и наблюдениями. Старожил Кара-Богаз-Гола и человек строгий по натуре, Ковус-ага всегда сверял в напечатанном точность описания родной бухты, побережья, острова. Каждое слово выверял с натурой. И особенно бережно перечитывал историю, связанную с Кара-Ада, которую Ковус-ага знал досконально.
...Шла зима 1920 года. Тяжелый дождь обрушился на Петровск. К северу от него до самой Астрахани море лежало подо льдом. Старенький пароходик набирал пары. Посудина была очень скрипучей. Белогвардейцы готовились драпать из Петровска под напором красных частей. Но они не хотели удирать порожняком, и прихватили с собой живой груз... большевиков из тюрьмы. Ночью корабль обогнул мол и вышел в море.
Куда пираты держали курс? Об этом не знал даже капитан парохода. Офицер провел по карте линию от Петровска до затерянной в море точки и сказал:
- Держать! К острову Кара-Ад а!
- Кара-Ада? - Удивился капитан и мрачно добавил. - Нельзя.
- Такого быть не может! - отрезал взбешенный офицер.
- Каждый моряк знает, что около Кара-Ада нет якорных стоянок. Плыть туда опасно, да еще в такой шторм!
- Приказ!
- Было бы вам, господин офицер, известно, что около Черной пасти вообще нельзя плавать зимой.
- На карте нет никакой Черной пасти, капитан! - бесновался недобитый колчаковец.
- Посмотрите получше, господин офицер, вот эта прорва - Черная пасть... Кара-Бугаз! Тут - смерть!
Но офицер, видно, боялся красных на берегу и пленных в трюме парохода больше, чем Черной пасти. Он приказал капитану держаться заданного курса. Душегубам, задумавшим черное дело, нужна была именно такая глушь, хотя и капитан и конвойные еще раз заглянули в лоцию Каспия и прочли описание острова Кара-Ада. Описан он был скупо, но предельно точно... Остров Кара-Ада, представляющий собой обломок гигантской скалы, расположен к северу от Кара-Бугазского залива и находится близ мыса Даг-Джиг, что против мыса Бекташ. На острове множество змей... Подходы к острову крайне опасны, он окружен рифами. Якорных стоянок нет. Береговые косы и дно - голая каменная плита, на которой не держатся якоря... Остров небольшой, сильно скалистый. Западный его берег обрывистый, приглублый, а противоположный - более пологий. Длина острова Кара-Ада по мередиану всего около пятисот метров...
Голые камни. Ни капли пресной воды. Змеи... Сюда глухой ночью и привезли заключенных . Высадка их на Кара-Ада длилась несколько часов. Волны не давали подойти шлюпкам к каменистому берегу и пленников толкали в воду, чтобы они добирались до острова своим ходом.
Так же украдкой, с воровской осторожностью пароход, выкрашенный в черно-желтый цвет, ушел от страшного острова. Обреченным на смерть большевикам не дали ни воды, ни корки хлеба... Их было около ста, а сколько точно, никто до сих пор не знает.
Оставшись на мертвом, необитаемом острове, отпетые протяжным гудком ушедшего парохода, люди развели на ледяном ветру костры и снесли к ним тяжелобольных тифом. До утра дожило лишь шестьдесят... Люди хотели жить, они отчаянно боролись со смертью.
...Когда рассказывал Ковус-ага страшную историю, то, дойдя до этого места, делал паузу. В чем же дело? Оказывается, к этому приучил сынишка Мурад, который хотя и не раз читал про Кара-Ада в книгах, но от отца всегда слушал с особенным вниманием. Ковус-ага знал больше написанного и мог не только отвечать на любые вопросы, но направлять и поворачивать рассказ в любую сторону...
Сегодня за чаем ради любознательного гостя Виктора Степановича Ковус-ага старался припомнить все, что знал о тех ненастных днях. Старик вдруг начал говорить такое, чего раньше никто от него не слышал. Да и рассказывал он сегодня не так, как всегда. Скорее это был не рассказ, а беседа двух людей, уже многое знающих о предмете разговора и старающихся уточнить отдельные факты, случаи, положения, выяснить вероятные побуждения людей, сопоставить и выверить свои догадки... Ковус-ага и Виктор Пральников сидели не во дворе под деревьями и даже не на веранде в тени вьюнков, а в средней, самой глухой, и, потому в жару самой прохладной, комнате, с занавешенными байковыми одеялами и прикрытыми жалюзи окнами. Комната была нежно-синяя от шелкового абажура, из-под которого лампочку не было видно, зато ровный мягкий свет проникал во все уголки. Казалось, это была не комната, а голубой аквариум. Правда, в сухом аквариуме не было ни водорослей, ни песка с ракушками, а от сундука в углу и огромного целлофанового, с зимней одеждой, матраса в углу нестерпимо пахло нафталином, но зато было тихо и спокойно. Чай приносил из кухни сам Ковус-ага, заваривал он его крепко, с пряной, душистой блажью, от которой тело сладко ныло, а в голове светлело, мысли становились острыми и стойкими, как при первом памятливом взгляде на новый предмет... Старик верил, что тот, кто умеет с чувством и пониманием пить чай, тот никогда не сменяет его ни на какое хмельное зелье, никогда не будет знать болезней, и всегда будет жить и работать с радостной жадностью. Услышав такое, Пральников подумал, что тут было поразительное сходство мыслей у двух стариков: Ковуса-ага и Льва Толстого, который, как известно, для своей работы чай считал подспорьем, отводил ему роль необыкновенную...
