— Она уже вызвала.
— Экая ведь беспокойная женщина!.. Ты все-таки сбегай, Санек, скажи, чтоб перезвонила; может, настоящему больному, да помоложе меня, та помощь нужна. А я уж вроде бы и перетерпела.
Перезванивать уже было поздно: перед окном развернулась легковая машина с белым флажком на радиаторе. Из нее вышли трое в белых халатах. Один из них нес носилки. Медиков догонял капитан, очень похожий на Ефросинью Никитичну, которого Костя видел утром в кабинете начальника заставы. Капитан о чем-то тревожно спросил врача, но тот ему не ответил.
— Чуть не вся застава собралась!.. А ну, товарищи, попрошу выйти, — сказал врач, переступив порог. — Всем, всем выйти, кроме Алексея Николаевича.
Это относилось к капитану.
Костя с Санькой попытались задержаться, но им тоже указали на дверь.
— А может, надо за чем сбегать для тети Фроси, — возразил Санька.
— Надо — позовем, — решительно отрезал врач и закрыл двери.
Прошло пять минут, потом — десять, но врач никого не звал, вскоре сам появился на крыльце. Вслед за ним вышли и санитары с пустыми носилками. Санитары улыбались, а врач сказал пограничникам ворчливо:
— Все за сто верст кругом знают, что вы любите свою Ефросинью Никитичну. Но зачем же панику подымать? У старушки обычный спазм кровеносных сосудов мозга — болезнь людей солидного возраста…
Машина чихнула синим дымом и уехала.
Что ж, в определении болезни Костя ошибся не так уж сильно…
— Упала без сознания. Поди разберись, что это такое — кровоизлияние или спазм сосудов? — словно оправдываясь перед кем-то, сказал один из пограничников.
Солдаты снова возвратились в дом.
А Санька с Костей, по просьбе капитана, побежали в аптеку за лекарствами. Лосенок прозевал их. Метнулся догонять, но опоздал — ребята были уже за воротами заставы. Озадаченный, лосенок остановился перед воротами и провожал ребят печальными глазами.
Которые краснели в автобусе
— Куда ты так торопишься, Саня?
Это спросил молодой парень в черной спецовке. Черной она, собственно, была когда-то. Теперь этот цвет сохранился только на боках, а спереди спецовка была в разноцветных пятнах краски.
Приглядевшись, Костя сразу же узнал в нем того парня, с которым ехали вместе в автобусе. Тогда с парнем была девушка, с которой они шептались и переглядывались и почему-то всю дорогу краснели. Теперь парень был один и стоял у строящегося дома, затянутого паутиной строительных лесов.
Санька обрадовался, подбежал к парню. Тот потрепал его дружески по плечу.
— Ну, как живешь, пограничник? Какие новости на нашей заставе?
— Скоро тетя Маша Горностаева с сыном приедут. Послезавтра будут инспекторские стрельбы. Вот он приехал в гости — сын Сергея Ивановича, — радостной скороговоркой выпалил Санька пограничные новости и закончил со вздохом: — А еще «Скорая помощь» к Ефросинье Никитичне приезжала. Сейчас вот с Костей бегали за лекарством.
— А что с ней? — встревоженно спросил парень. — Вроде бы крепкая она.
— Прочитала телеграмму насчет приезда тети Маши — плакать начала, упала и чуть не разбилась.
— Вижу, Саня, медик из тебя совсем никудышный! — парень шутливо взъерошил Санькины волосы. — Скажи отцу, после работы забегу сегодня.
К строящемуся дому подъехал грузовик с бидонами краски.
Теперь парню было не до ребят, и Санька с Костей направились своей дорогой. Они еще долго слышали горячий спор между парнем и снабженцем.
Хоть и недолго разговаривали ребята с парнем, но все равно какие-то минуты были потеряны. И как раз именно из-за этих потерянных минут могло произойти с больной Ефросиньей Никитичной что-то непоправимое. И, чтобы наверстать упущенное время, ребята, не сговариваясь, пошли скорым шагом, временами переходя на бег.
— Эх, жалко, что ты еще не натренировался бегать на длинные дистанции, а то бы мы сейчас рванули! — горевал Санька.
Костя вздохнул и виновато предложил:
— Может, ты один побежишь?
— Так ведь ты дороги не найдешь!
— Не найду, — согласился Костя и мысленно дал себе клятву тренироваться каждое утро. Вот тренировался бы раньше — как пригодилось бы сейчас это!
Долго бы еще донимал себя Костя клятвами и упреками, если бы не повстречалась им повозка, на которой ехал старшина заставы. На Санькин вопрос — как там с Ефросиньей Никитичной? — старшина весело ответил:
— А уже возле дома ходит… Просила клюквенного морсу достать.
Ребята вздохнули с облегчением: значит, она и в самом деле начала поправляться и теперь можно было не спешить. Можно было даже остановиться возле ларька — полакомиться мороженым. И ребята остановились и купили себе по вафельному стаканчику.
Сели невдалеке на согретый солнцем камень, и Санька стал рассказывать про парня, встретившегося им возле новостройки: он три года служил на горностаевской заставе, прошлой осенью демобилизовался и теперь работает маляром.
— Он с нами в автобусе ехал, — сообщил Костя. — И с ним какая-то девушка была.
— Беленькая?
— Ага.
— Ну так это Надя. Работает с ним вместе. Из-за нее он и остался здесь и не поехал в свою Новгородскую область. Солдаты говорят, что родители шум подымали в письмах. А он все равно остался. Мама говорит: она его цепями приковала. Придумала, конечно. Как же можно человека приковать цепями?..
Приняв от ребят лекарства, Ефросинья Никитична завернула их в тряпочку, а к тряпочке примотала ниткой бумажку, на которой написала крупными буквами: «От галавы».
— К чему зря добро переводить? Голова моя и без порошков да пилюль на поправку пошла. А когда разболится, тогда и за лекарства возьмусь, и не надо будет врачей беспокоить, — сказала она и дала ребятам по конфетке в пестрой обертке. — Побалуйтесь сладеньким.
— Сергея Трубникова видели, — сообщил Санька.
— Вон как! — обрадовалась Ефросинья Никитична. — Наверно, в новом доме малярничает?
— Ага.
— Ничего не говорил про свадьбу?
— Про вас спрашивал, а про свадьбу ничего не сказал, потому что в это время краску привезли.
— Не сказал — и ладно. Стало быть, нечего еще говорить. Небось не забудет пригласить-то… Ну ладно, пареньки, бегите по своим делам…
А дел у ребят было не так уж и мало. После обеда одни кролики отнимали не меньше двух часов: пока убираешь в клетках да пока припасаешь им траву и другой корм, — глядишь, уже и вечер подкатил. А теперь новая работа прибавилась — сборка радиоприемника. И со всеми этими делами ребята должны были управляться до половины одиннадцатого — точно в это время Нина Васильевна загоняла приятелей в постели. И тут что ни придумывай и как ни отговаривайся — она все равно настаивала на своем.
— Смолоду привыкайте, мальчики, к твердому порядку. Это вам потом очень пригодится в жизни, — говорила она.
Костя был уверен, что из Нины Васильевны вполне бы мог получиться настоящий начальник заставы — куда строже самого майора Чистова и его заместителей.
Утром, да и днем, ребята не очень экономили время, а уж под вечер дорожили каждой минутой. И эти минуты почему-то казались чуть ли не секундами — летели так, как будто кто-то недобрый подгонял их, да еще и укорачивал вдобавок…
На втором этаже заставы была небольшая комната, которая называлась хозяйственной. Там стоял длинный узкий стол. Здесь пограничники приводили в порядок свою одежду: гладили брюки и гимнастерки, пришивали белоснежные подворотнички, доводили до солнечного блеска медные пуговицы, проявляли фотопленки и печатали снимки.
Сейчас хозяйственная комната стала временным жильем Сергея Ивановича — Костиного отца.
А теперь у этой комнаты появилось третье назначение: по вечерам она превращалась в Костину мастерскую. Отец на это время уходил в канцелярию или отправлялся на берег реки размышлять о своих сочинительских делах.
О том, что здесь Костя собирает приемник, знали только Сергей Иванович да Санька. Сегодня пришлось открыть эту тайну еще одному человеку — ефрейтору Кузнецову, который до армии работал радиотехником-сборщиком на заводе. Здесь, на заставе, Кузнецов отвечал за внутреннюю связь и сигнализацию…
Еще по дороге сюда Костя чувствовал какую-то смутную тревогу. Она постепенно переходила в уверенность, что он забыл дома что-то очень нужное. А что именно — как ни бился, не мог припомнить. И вот теперь, когда разложил на столе все свое радиохозяйство, — сердито шлепнул себя ладонью по голове:
— Электропаяльник оставил дома!
— Как же так? А без паяльника нельзя? — осторожно справился Санька.
— Что ты! — с досадой возразил Костя. — Это самый главный инструмент!
Вид у Кости был такой растерянный, что и Санька загоревал.
