Но мы сказали ей:
— Не обращай внимания! — и пошли дальше.
И Сима перестала обращать внимание и снова стала прыгать через лужи.
И всё наше звено прыгало — и Павлик, и Валька, и Бураков. Но лучше всех, конечно, прыгал Коля Лыков. Брюки у него были мокрые до колен, ботинки совершенно промокли, но он не унывал.
Да и смешно было унывать от таких пустяков!
Вся улица была мокрая и блестела от солнца.
Над лужами поднимался пар.
Воробьи трещали на ветках.
Красивые дома, все как новенькие, только что выкрашенные в жёлтый, светло-зелёный и розовый цвет, глядели на нас чистыми весенними окнами. Они радостно показывали нам свои чёрные резные балкончики, свои белые лепные украшения, свои колонночки между окнами, свои разноцветные плиточки под крышами, своих вылепленных над подъездами весёлых танцующих тётенек в длинных одеждах и серьёзных печальных дяденек с маленькими рожками в кудрявых волосах.
Все дома были такие красивые!
Такие старинные!
Такие не похожие один на другой!
И это был Центр. Центр Москвы. Садовая улица. И мы шли в кукольный театр. Шли от самого метро! Пешком! И прыгали через лужи!
Как я люблю Москву! Мне даже страшно, как я её люблю! Мне даже плакать хочется, как я её люблю! У меня всё в животе сжимается, когда я смотрю на эти старинные дома, и как люди куда-то бегут, бегут, и как несутся машины, и как солнце сверкает в окнах высоченных домов, и машины визжат, и орут на деревьях воробьи.
И вот позади все лужи — восемь больших, десять средних и двадцать две маленьких, — и мы у театра.
А дальше мы были в театре и смотрели спектакль. Интересный спектакль. Два часа смотрели, даже устали. И на обратном пути все уже торопились домой и не захотели идти пешком, как я ни просила, и мы сели в автобус и до самого метро ехали в автобусе.
Вчера Люська прибежала ко мне вся запыхавшаяся, вся сияющая и важная, вся нарядная и гордая…
— Мы с мамой были на концерте! — закричала она прямо с порога. — Ой, до чего концерт был интересный — ужас! Сейчас я тебе всё по порядку расскажу. Слушай…
Сначала мы пришли и стали раздеваться. Очередь в раздевалке — ужас! Все нарядные, духами пахнут, а некоторые в длинных платьях до пола.
Мы стояли-стояли в очереди, а потом подошли, и нам дядька-гардеробщик говорит:
— Гражданочки, я вам могу предложить бинокль. Между прочим, большое удобство — не надо на обратном пути в очереди стоять.
Мама говорит:
— Ну конечно, давайте! Терпеть не могу очередей!
И мы взяли бинокль. Ой, Люська, какой бинокль красивый — ужас! Весь беленький, перламутровый! Я сразу стала в него на очередь глядеть, только почему-то ничего не разглядела.
А потом мы стали подниматься по лестнице.
Лестница такая широкая, мраморная, а посередине ковёр.
Я бы ни за что не разрешила по такому ковру в ботинках ходить! Я бы по нему только босиком пускала. Такой замечательный ковёр — ужас!
Ну вот, мы шли, а перед нами тётка с дядькой шла и на него всё время смотрела и хохотала. А дядька довольно старый и совершенно не смешной, и чего она хохотала — непонятно. Наверное, чтобы все на неё внимание обращали.
А потом мы пришли в зал и сели на свои места.
Ой, какие у нас места были хорошие! Такие мягкие, бархатные… И кнопочками обиты. Очень хорошие места!
И вот мы сели, и мимо нас все стали проходить. Проходят и проходят…
Мама говорит:
— Граждане, ну сколько можно проходить?!
А они всё проходят. Некоторые говорят:
— Извините, разрешите пройти…
А некоторые без извинения проходят. Бессовестные какие! Проходят и ещё не извиняются! А один мальчишка мне на ногу даже наступил! Я ему взяла и тоже наступила. Пусть знает, как наступать!
Ну, наконец прозвенел последний звонок, и они проходить перестали.
И мы стали на сцену глядеть. А там на сцене рояль посерёдке, а по обе стороны занавес свисает. Тоже бархатный.
«Эх, — думаю, — сколько можно было бы из этого занавеса платьев нашить! На весь класс хватило бы! Представляю, как бы Мухина в таком платье воображала!»
А потом на сцену вышла очень красивая тётенька. Немножко на Веру Евстигнеевну похожа, только без очков и в платье переливающемся, и сказала, что перед нами сейчас выступит заслуженная артистка республики Нина Соколова-Иванова. А может, не Нина. Может, Тамара. Не помню что-то… Нет, кажется, Нина.
И вслед за тётенькой эта самая Нина вышла и села за рояль. Она немножко вот так руки потёрла и стала на рояле играть.
Ну, у неё платье было так себе, мне не понравилось. Рукавчики короткие, тут сборочки, а тут такие пуговицы… Зато причёска, Люсь, потрясающая! Тут спереди чёлка длинная, а вот тут сбоку волосы кверху, и тут такие большие кудри. Я такой причёски никогда не видела! А может, это парик был, а, Люсь? Да, Люська, это наверняка был парик! Как же я сразу не догадалась!
Ну, в общем, она первую вещь сыграла, и все захлопали.
Она тогда обрадовалась, встала и начала кланяться.
А потом села и заиграла вторую вещь. Да так громко! Прямо стены затряслись! Знаешь, как старалась! Даже на месте подскакивала! Честное слово! Вот это Нина! Она так по роялю дубасила, что я боялась, как бы рояль не сломался. Всё-таки жалко рояль. Такой красивый, чёрный, блестящий!
Она по нему, наверное, целый час дубасила. Я даже есть захотела. Вспомнила, что у меня в кармане лежит конфета «Мишка», вынула её и стала разворачивать…
Но в это время Нина вдруг, как назло, заиграла тихо — устала, что ли? — и все стали на меня оборачиваться и шептать:
— Тише, девочка! Ты не в буфете!
Представляешь, она там дубасила изо всех сил, и ей никто не говорил «тише», хотя в ушах звенело, а тут конфетку нельзя спокойно съесть!
В общем, мне эта пианистка не понравилась.
А потом первое отделение кончилось, и мы с мамой пошли в буфет и стали там пить лимонад и есть пирожные.
«Да нет, — думаю, — эта пианистка ничего. Она же не виновата, что устала!»
А потом было второе отделение.
А во втором отделении она уже, видно, совсем устала. Стала играть тихо-тихо. И даже глаза закрыла.
Я сама в бинокль видела — она с закрытыми глазами играла. Вот не веришь?! Она, по-моему, даже стала засыпать… Всё тише, тише играет, голову на грудь опустила… и совсем играть перестала.
И тут все как захлопают! Как вскочат! И она сразу от этого проснулась, и тоже вскочила, и стала кланяться, как будто и не спала вовсе, а так, притворялась немножко. А я же видела, честное слово, видела, что она заснула совсем!
Эх, хорошо всё-таки быть известной пианисткой!
Все хлопают, цветы кидают… Я, пожалуй, тоже известной пианисткой буду, я уже решила. Но только я никогда за роялем спать не буду.
«КАК ПРОВОЖАЮТ ПАРОХОДЫ…»
Было утро. Было воскресенье. Мы с Колей сидели на дереве. На большой раскидистой ветке. Мы ели хлеб с вареньем и болтали ногами. Над нами важно проплывали толстые белые облака, а солнце светило изо всех сил, и макушка у меня стала горячая, как печка.
— Коль, давай каждый день по деревьям лазить! Утром будем залезать, а вечером слезать. И обедать будем на дереве, и уроки учить, а в школу ходить не будем.
— Давай. Я высоту люблю. Обязательно лётчиком стану, когда вырасту.
— Коль, а мне кем стать?
— Артисткой. Ты поёшь здорово.
— Правда, Коль?! Честное слово, я хорошо пою?
— Мне нравится. Вот ты вчера во дворе пела «Как провожают пароходы», а я сидел дома и слушал. Я даже радио выключил.
— А хочешь, я сейчас спою?
— Давай.
И я запела:
Как провожают пароходы-ы,
Совсем не так, как поезда-а-а…
Я ужасно старалась. Украдкой я посматривала на Колю. У Коли было задумчивое и серьёзное лицо. Он смотрел вдаль. Может быть, он думал о том, как станет лётчиком, когда вырастет.
Вода, вода, —
Кругом вода… —
пела я.
И вдруг я услышала:
— Эй, Люська, где ты?
Под деревом стоял Павлик Иванов.
Мы с Колей замерли. От этого Иванова только и жди неприятностей! Ведь он всем разболтает, что мы на дерево залезли. И достанется же нам тогда от родителей! И во дворе станут дразнить «жених и невеста»…
Иванов походил вокруг песочницы, поглядел по сторонам.
— Люська! — заорал он. — Выходи! Я тебя нашёл! Ты в подвале сидишь!
В это время из подъезда вышла моя Люська.
— С чего это ты решил, что я в подвале сижу? — удивилась Люська.
— Да не ты! — сказал Павлик Иванов. — Тут Синицына где-то спряталась и оттуда поёт. Давай её искать?
— Вот ещё! — сказала Люська. — Сама отыщется… И потом, разве она умеет петь? Пищит, как цыплёнок. Слушать противно!
