Щеки у нее пылали, платок сполз с головы на плечи, и по пристенью тянулись за ней мокрые следы: второпях она босиком перешла брод за нашим гумном.
— Что же такое творится, люди добрые? Я с поля примчалась, говорят, дубравчане вернулись. Эко! — Она гордо вскинула голову. — Никто не обскочит дубравчан в смелости! И якобы винтовки при них. Вот увидите, они тут жару дадут! — И Порубячиха грозится кулаком в сторону домов под Груником: — Пускай теперь Ондруш попробует подсунуть мне записку или подглядывать за мной.
Через сени она прошмыгнула прямо в кухню.
Я посторонилась. Мне показалось, что ей нужно больше места, чем обычно. Она важно вертелась, отряхивая юбку и размахивая руками, словно разгоняла стаю птиц. Я ушла в сени, где было попросторнее и где тетка Верона грелась на пороге, прислонившись головой к дверному косяку.
— Тетка Верона… — окликаю я ее и тихо подхожу.
Но тут с мостков над нижним ручьем послышался кашель тетки Мацуховой. Я выглядываю из дверей и первое, что вижу, это ее беленький полушалок, накинутый на плечи. Она в праздничном платье, волосы под косынкой гладко зачесаны, а лицо чуть побледневшее после утомительного пути.
— Я от Теры иду, — говорит она, — и решила зайти к вам передохнуть малость.
Гелена с Порубячихой, обе раскрасневшиеся от волнения, приветствуют ее.
— Тера велела вам всем кланяться, но прежде всего дайте глоток воды испить. — Она показывает на меня: — Принеси-ка мне хоть каплю в кружке.
— Тут вроде побольше, — говорю я ей, когда она одним духом выпивает все, что я ей принесла.
Она шлепнула меня по спине и попросила еще.
— Так вы целый колодец выпьете, тетечка. Вас не напоишь.
Женщины смеются. Тетка Порубячиха потрепала меня за волосы и отослала поиграть с ее девочками. Я дернула плечом и забралась на деревянную лестницу, ведущую из сеней на чердак. Любопытство удерживало меня дома — ведь не случайно у нас собралось столько женщин.
— Ох и пить хочется, — вытирает тетка Мацухова мокрые губы, — а всего-то и съела кусочек колбасы, купец Смоляр угостил меня по дороге. Я от Кралёвян вместе с ним ехала. Тера купила мне билет на поезд, чтобы я ноги поберегла, а не таскалась бы повсюду пешком. В Кралёвянах подсадил меня к себе на телегу усатый купчина. Ох и обвел он меня с той коровой, бесстыдник, а теперь подлизывается ко мне, кусочком колбасы умасливает. Что ж, колбаса была хороша и пришлась как раз кстати — я хоть червячка заморила…
Тетка Порубячиха вся извертелась. Переминаясь, она нетерпеливо ждала, когда ей удастся наконец вставить словечко. И, не выдержав, перебила тетку Мацухову:
— Да вы только послушайте новость! — И она снова выпрямилась. — Дубравчане тайком с войны возвращаются, целыми толпами тянутся вдоль подгорья.
— Не толпами, — кричит наша мама из кухни, раскатывая тесто, — всего четверо прошло, ведь я уж сказала! Но и так ясно, что в мире что-то творится, что-то сдвинулось с места.
— Да какое там в мире! — машет рукой тетка Мацухова. — Тут, за горами, люди подымают голову. Я не очень-то разбираюсь, будет ли от этого толк или нет, но моя Тера собственными глазами все видела. Микулашские кожевенники поднялись против войны, против властей и потребовали наконец прекратить душегубство. Конечно, каждый судит об этом по-своему, но моя Тера говорит, что у нее с того дня полегчало на сердце. И удивляться тут нечего, дорогие мои, она теперь с ними и гордится их смелостью.
— Ишь ты, — бойко огладила юбку тетка Порубячиха. — «Гордится, гордится»… Да и ты гордости от нее набралась, зазнайка. Ты теперь даже газдам не веришь. Так бы всю нашу деревню в узелке и оттащила в Микулаш.
— Да и ты, поди, будешь таскать, когда твои подрастут, — вставила Верона, — ведь не знаешь еще, кто их возьмет. Может быть, те с кожемятни и будут для тебя самые разлюбезные.
— Каков есть, такова и честь… — отрезает Порубячиха.
И тетка Гелена тоже пытается вставить словечко:
— Газда есть все-таки газда, чего тут толковать.
Мама подходит с пустым блюдом и ножом в руке. Приветливо смотрит на женщин и так же мягко вмешивается в разговор:
— Не осудите меня, соседки мои, а я вместе с теткой Мацуховой приму сторону Торы. Я присоединилась бы к каждому, кто против войны, страданий и голода. Кто же еще это чувствует, как не материнское сердце?
— Вот, вот, — кивает Верона.
В это время братик неожиданно вбегает в сени и, удивленный тем, что собралось столько женщин, беспокойно и как-то озорно переводит взгляд с одной на другую.
Тетка Верона, притянув его, обвила руками.
— Поди-ка сюда, малец, скоро отец вернется. Этой весной уже будете вместе пахать. Ты будешь лошадь водить, а он плуг держать.
Братик беспокойно заерзал на руках тетки Вероны.
— Где уж там лошадь, — сказала мама.
— Купите еще лучшую, дай только войне кончиться. Еще какого скакуна себе купите! — Она хочет усмирить расшалившегося Юрко. — Еще какого! Даже тем, сказочным, с ним не сравниться. А ты будешь погонять его взаправдашним кнутом, хлопчик. На кнуте красная кисточка. Ох же, что это будет! — Верона довольна, что ребенок угомонился у нее на коленях. — Дома у меня есть моток красной шерсти. Ей-богу, мальчонок мой, сделаем из нее эдакую кисточку на кнуте. Станешь парнем что надо, тебе и кнут подходящий потребуется. Все девчата будут заглядываться на эту кисточку. По кнуту тебя на поле отовсюду увидят. Я на Груник только взойду, огляжусь, и где будет гореть самый красный огонек, там, значит, и мой паренек.
Юрко смеется. Смех переливается в горле, волосики поблескивают у самых корней. Он вспотел — с таким напряжением он ловит каждое слово тетки Вероны.
— Правда, сперва война должна кончиться, — добавила тетка.
— Тут же и кончится, — решительно заявила Порубячиха, — как только наши мужики побросают винтовки. Толстопузым не захочется проливать свою кровь, а винтовки сами стрелять не умеют.
Женщины смеются, у них сегодня как-то полегче на душе, хотя работы в поле непочатый край.
Из кухни доносится треск еловых дров, и запах горящей смолы смешивается
