До истечения срока ультиматума и, значит, до начала боя оставалось всего восемь минут. И вдруг дверь в комнату комиссара распахнулась, туда вошел солдат:
— Товарищ комиссар, артиллеристы отказываются стрелять!
Комиссар вскочил и отправился сам на отмель к артиллеристам — узнать, в чем дело.
Шел мелкий дождь. Держа в руке фонарь, комиссар пробирался по отмели между наваленными там мусорными кучами. Издалека, с того берега Невы, доносились первые ружейные выстрелы: у Зимнего дворца уже начался бой. Шлепая по лужам, проваливаясь по колено в какие-то ямы, комиссар спешил к пушкам.
Навстречу ему вышел командир роты, офицер.
— Орудия изъедены ржавчиной, — сказал он. — При первом же выстреле их разорвет вдребезги, и тогда всех нас, находящихся тут, убьет.
Комиссар, нащупывая рукой револьвер, смотрел офицеру прямо в лицо.
— Даю вам честное слово офицера, — продолжал тот хриплым, сдавленным голосом, — что это так. Любой артиллерист подтвердит, что стрелять из этих орудий невозможно… — он запнулся, — очень опасно.
Комиссар круто повернулся и сказал сопровождавшему его солдату:
— Вызвать немедленно с морского полигона матросов-артиллеристов.
Было уже около одиннадцати часов ночи, когда прибыли с полигона моряки-артиллеристы, а вместе с ними и несколько красногвардейцев.
Комиссар повел их на отмель, к орудиям. Тут бушевал ветер, раскачивая фонари, по реке метались их отражения, и волны то подкатывали почти к самым пушкам, то откатывали назад.
Один из матросов склонился над орудиями и стал их осматривать. Остальные столпились кругом и молчали.
— Предохранителей нет, — донесся сквозь ветер голос матроса. — И выбрасывателей тоже нет. Затворы испорчены. Ржавчина… Резьба в канале сорвана…
Все это было плохо, очень плохо. Но всё же матросы и красногвардейцы отвечали: стрелять можно.
— В компрессорах совсем нет масла, — сказал вдруг матрос, осматривавший орудия, и выпрямился.
Это было самое страшное. И на этот раз никто ему ничего не ответил, все молчали. Молчание прервал комиссар.
— Выдержат или разорвутся? — опросил он.
— Наверное сказать нельзя, — отвечал матрос. — Может быть, выдержат, а может быть, разорвутся.
— Так как же, — спросил комиссар: — будете стрелять или нет? Вы же сами знаете…
— Знаем, — прервал матрос, — что тут говорить: раз нужно, так нужно. Стрелять будем.
Через несколько минут пушки были заряжены и готовы к выстрелу. Матросы и красногвардейцы на всякий случаи простились друг с другом.
Комиссар стоял тут же, подле одной из пушек: если пушка не выдержит, его убьет вместе с матросами.
Грянул выстрел…
Пушки выдержали, не разорвались. Снаряды полетели прямо через Неву, в Зимний.
Матросы торопливо готовили пушки уже к новому выстрелу.
Как только Петропавловская крепость начала обстреливать Зимний, сейчас же красногвардейцы, матросы, солдаты на площади стали продвигаться вперед, и бой разгорелся с новой силой.
Это был невидимый бой: все тонуло во мраке, все сливалось, нельзя было различить ни зданий, ни людей. Вслепую стреляли юнкера, целясь наугад в темноту, в ту сторону, откуда наступали революционные отряды. И так же наугад отвечали им выстрелами красногвардейцы, матросы и солдаты.
Только отдельные части Зимнего выступали внезапно из тьмы и начинали светиться бледным светом, когда на них попадали лучи прожекторов: «Аврора» направляла с Невы свои прожектор на дворец, скользила по его стенам и по крыше голубоватым лучом, выхватывая из темноты то один кусок дворца, то другой.
Площадь тонула в темноте. И эта тревожная темнота была полна звуков. Непрерывный шум, напоминающий гул моря, стоял над площадью. Все тут сливалось воедино: бесчисленные голоса людей, треск ружейных и пулеметных выстрелов, пение пуль, грохот пушечных снарядов.
Среди мрака и шума революционные отряды завоевывали площадь шаг за шагом, продвигались вперед.
В это время несколько десятков революционных солдат решились на отчаянно смелую попытку: они попробовали проникнуть в Зимний через лазарет.
Лазарет, в котором лежали раненые бойцы, прибывшие с фронта, расположен был в той части дворца, которая выходила к Адмиралтейству. Солдатам легко было сговориться с ранеными. Те приоткрыли дверь, ведущую в лазарет, и солдаты потихоньку поодиночке стали проникать сюда. А отсюда они проскальзывали во внутренние помещения дворца, смешивались тут с неприятельскими войсками.
Солдаты рассчитывали на то, что по одежде их нельзя будет отличить от тех, кто сражается на стороне Временного правительства: ведь они носили ту же форму, те же шинели серого, защитного цвета.
Так в самый разгар боя появилось во дворце несколько десятков «красных агитаторов».
Рискуя своей жизнью, повели они тут свою опасную работу: заводили разговоры с юнкерами, убеждали их прекратить сопротивление, сеяли в войсках противника неуверенность, смуту и страх.
А революционные отряды не прекращали наступления, подходили все ближе к дворцу.
Было уже заполночь, когда они бросились снова в атаку.
Вдруг смолкли ружейные и пушечные выстрелы. Утих гул голосов. Все точно замерло. И в тишине с трех сторон — с Морской, с Миллионной и от Александровского сада — через площадь ринулись к дворцу революционные отряды.
В это время заговорили снова неприятельские пулеметы. Со страшной быстротой пускали они навстречу свои пули. Рассекая воздух, полетели ручные гранаты.
А цепи красногвардейцев, матросов, солдат стремительно неслись вперед, бежали прямо на неприятеля, к дворцу.
На секунду луч прожектора, метнувшись, осветил неприятельские укрепления, напряженные лица юнкеров, их застывшие от ужаса глаза.
Затем все слилось в один темный клубок. Еще мгновение — и торжествующий, победный крик раздался уже по ту сторону наваленных бревен.
Юнкера были смяты, опрокинуты, оттеснены.
Красногвардейцы разбрасывали бревна, выламывали двери, наваливались на ворота, карабкались по ним вверх.
И вот огромные железные ворота дрогнули, обе их половины стали медленно и плавно расходиться.
Точно лавина, устремились во дворец революционные отряды.
Перед ними открылась сияющая белизной широкая лестница, просторный коридор, уставленный мраморными статуями, увешанный картинами.
Юнкера стреляли сверху, прячась за перилами лестницы. Они притаились за колоннами и статуями и оттуда разили наступавших.
Враг был везде и нигде: он укрылся, стал незаметным, как в дремучем лесу. Он давал о себе знать внезапными выстрелами со всех сторон.
Приходилось продвигаться вперед осторожно, тщательно очищая от юнкеров одно помещение за другим.
Около полутора часов длилась эта битва во дворце.
Наконец революционные отряды достигли той комнаты, где заседали министры. У дверей стоял отряд юнкеров с ружьями наизготовку. Красногвардейцы вырвали у них из рук винтовки и вошли в комнату.
В два часа ночи министры были арестованы. Временное правительство перестало существовать.
Штурм Зимнего дворца.
26 октября II Съезд советов собрался на свое второе заседание.
Снова зал был переполнен рабочими, крестьянами, солдатами, матросами. Снова сияла огромная люстра, окруженная как бы легким туманом: зал был нетоплен, и пар от дыхания поднимался вверх. Снова из конца в конец прокатывался неясный шум, похожий на рокот моря: говор тысячи людей.
И вдруг все смолкло.
Все смотрели не отрываясь в одну и ту же сторону, на трибуну.
На трибуне стоял тот человек, за которым охотилось все эти месяцы Временное правительство, тот человек, который создал план восстания, тот человек, который сплотил народ и привел его к победе.
На трибуне стоял Ленин. Рядом с ним стояли его соратники, его испытанные друзья: Сталин, Свердлов, Дзержинский.
И вот весь зал задрожал от рукоплесканий, от криков восторга. Ленин поднял руку, и все стихло.
— Теперь, — сказал Ленин, — мы приступаем к строительству социалистического порядка.
Это было сказано совсем просто, это было понятно каждому. И вместе с тем этими словами было выражено самое важное, самая суть того, что произошло.
Ведь первый раз за всю человеческую историю рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки. И теперь им нужно переделать все в стране, навести в ней свой, социалистический порядок.
Ленин продолжал говорить. Он говорил о тех задачах, которые встанут перед новой властью, о тех трудностях, которые придется преодолеть.
И, как всегда, слушавшим Ленина казалось, что они слышат голос не одного человека, а голос всего народа, что это сам народ говорит голосом Ленина.
