Мама, смущенная ответом господина Биореля, не посмела настаивать, и я продолжал свое обучение птичьему языку.
— Позднее ты убедишься, насколько полезно знать то, что тебе кажется сейчас смешным, — говорил он мне. — Твоя мать боится, что ты станешь моряком, да и я вовсе этого не желаю. В пятнадцать лет с радостью идут на морскую службу, но в сорок ее часто оканчивают с отвращением. Однако у тебя страсть к путешествиям, своего рода семейное призвание, и тебе надо устроить жизнь сообразно с этим призванием и с желанием твоей матери. Я хотел бы подготовить тебя к путешествиям в малоизвестные страны, чтобы ты мог обогатить свою родину открытием новых видов растений и животных и ревностно трудиться для науки. Это куда лучше, чем быть матросом и, подобно странствующему торговцу, всю жизнь перевозить кофе из Рио-де-Жанейро в Гавр и парижские изделия из Гавра в Рио-де-Жанейро. Если мое желание сбудется, ты сам увидишь, как пригодится тебе все, чему я тебя сейчас хочу научить.
Но эта прекрасная мечта, к несчастью, так и осталась мечтой. Не знаю, смог ли бы господин Биорель своим разумным и благородным воспитанием сделать из меня такого человека, какого ему хотелось, но наши занятия внезапно оборвались как раз тогда, когда они были особенно важны для меня, ибо я уже начал кое-что понимать и извлекать пользу из уроков этого превосходного человека. Вот как это произошло.
Обычно я всюду сопровождал господина Биореля, но случалось, что он отправлялся на шлюпке один на остров Грюн, расположенный в открытом море, в трех милях от Пор-Дье, чтобы на свободе послушать там крики птиц.
Однажды он уехал, когда я еще спал, и мы были очень удивлены, что он не вернулся к обеду.
— Он пропустил утренний прилив, — сказал Суббота, — и вернется с вечерним.
Погода стояла хорошая, море было спокойно; казалось, не предвидится никакой опасности. Однако Суббота почему-то немного встревожился.
Вечером господин Биорель тоже не вернулся, и Суббота не пошел спать, а отправился на вершину острова и разжег там громадный костер из валежника. Мне очень хотелось остаться с ним, но он строго приказал мне ложиться в постель.
Под утро, еще не начало рассветать, как я уже вскочил и побежал к нему. Он ходил взад и вперед перед костром, который вздымал большие языки пламени; иногда Суббота останавливался, прислушиваясь. Но, кроме слабого плеска моря, ничего не было слышно. Изредка раздавался вдруг глухой шум, шорох крыльев, и птица, потревоженная светом костра, вылетала из пещеры и в испуге бросалась прямо в огонь.
Наконец на востоке забрезжил неясный свет.
— Не иначе как с ним что-то случилось, — сказал Суббота. — Придется взять лодку у дяди Госсома и поехать на остров Грюн.
Остров Грюн состоял из груды гранитных скал, там никто не жил, кроме морских птиц. Мы быстро обследовали его со всех сторон, но нигде не нашли следов ни господина Биореля, ни его лодки.
В Пор-Дье все были встревожены, потому что, несмотря на чудачества старого господина Воскресенье, его очень любили. Такое исчезновение было совершенно необъяснимо.
— Должно быть, он перевернулся, — говорили одни.
— Тогда бы лодка нашлась!
— Ее могло унести в море…
Суббота ничего не говорил, но по целым дням не покидал берега. Во время отлива он уходил далеко вслед за морем и осматривал на пути все скалы. Иногда по вечерам мы с ним оказывались за пять-шесть лье от Пор-Дье. Он по-прежнему молчал и никогда не упоминал имени господина Биореля, но, встречая рыбака, спрашивал с тревогой:
— Ну как, ничего нового?
И рыбак, прекрасно понимавший, что означал этот краткий вопрос, отвечал:
— Ничего нового.
Тогда, видя, что мои глаза полны слез, Суббота ласково хлопал меня по макушке и говорил:
— Ты добрый мальчик, Ромен! Да, ты славный парнишка!
Через две недели после непонятного исчезновения господина Биореля из Нижней Нормандии приехал некий господин Беррье. Он приходился господину Биорелю внучатым племянником, больше у старика не было родных.
Подробно расспросив нас о происшедшем, он нанял в Пор-Дье двенадцать человек и велел им тщательно обследовать берег. Поиски продолжались три дня: на третий день вечером господин Беррье велел их прекратить, объявив, что они бесполезны, так как господин Биорель, несомненно, утонул, а тело его и шлюпку унесло в море во время отлива.
— Откуда вы это знаете? — воскликнул Суббота. — С чего вы взяли, что он погиб? Лодку могло унести в море, даже если она и не перевернулась. Мой господин, вероятно, высадился у берегов Англии и, может быть, завтра уже вернется домой.
Суббота высказал свои предположения в присутствии людей, производивших розыски. Из уважения к его горю никто ему не возражал, но рыбаки не верили, что господин Биорель жив.
На следующий день господин Беррье позвал нас с Субботой к себе и объявил, что мы ему больше не нужны. Дом будет заколочен, а нотариус позаботится о животных до тех пор, пока их не продадут. Суббота просто задохнулся от возмущения и не мог произнести ничего вразумительного в ответ. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Собери свои пожитки, Ромен, мы сейчас же уйдем отсюда.
Покидая остров, мы встретили на дороге господина Беррье, и Суббота подошел к нему:
— Сударь, хотя вы по бумагам и числитесь племянником моего господина, но я не признаю вас его родственником. Вы совсем на него не похожи. Даю честное слово матроса!
Было решено, что, пока Суббота не подыщет себе жилища в поселке, он поживет у моей матери. Но прожил он с нами очень недолго.
Всякое утро он уходил на морской берег и продолжал поиски. Так длилось около трех недель, а затем как-то вечером он объявил, что завтра покидает нас и уезжает на острова, расположенные у берегов Англии, а может быть, даже и в Англию.
— Видите ли, — сказал он, — я знаю одно: море ничего не оставляет у себя. А если оно ничего не вернуло, то, значит, ничего и не взяло.
Мама пыталась заставить его подробнее рассказать о своих планах, но Суббота не прибавил ни слова.
Я проводил его до катера, на котором он уезжал, и поцеловал на прощание.
— Ты добрый мальчик, Ромен, — сказал он мне. — Не забывай заходить иногда на остров Пьер-Гант и давать черной корове горсточку соли. Она тебя очень любила.
У меня был родной дядя, однако никто бы не поверил, что в жилах его течет кровь Кальбри. Он терпеть не мог моря и предпочитал ему твердую землю. Жил он в Доле, был судебным приставом и слыл богачом.
После того как я вернулся обратно домой, мама очень беспокоилась о моем будущем. Она решила написать дяде и попросить у него совета. Месяц спустя дядя неожиданно появился в Пор-Дье.
— Я не ответил на ваше письмо, — заявил он, — потому что решил приехать сам, а значит, не стоило и тратить деньги на марки. Ведь деньги наживать — дело трудное. Раньше приехать я не мог, все ждал оказии. Наконец нашел торговца живой рыбой, который привез меня сюда и взял всего двенадцать су за пятнадцать лье. А что не истратил, то нажил!
Из этих слов нам сразу стало ясно, что дядя Симон — человек скупой. Так оно и оказалось.
После того как мы посвятили его в свои дела, он сказал маме:
— Я вижу, вы не желаете отпускать своего молодца в море. Вы правы: скверное это ремесло, на нем ничего не заработаешь. Вы бы хотели, чтобы мальчик окончил ученье, начатое у старого господина Воскресенье. Надеюсь, вы не рассчитываете на меня в этом деле?
— Нет, я не собираюсь просить у вас денег, — ответила мама кротко, но с достоинством.
— А у меня их и нет. Люди говорят, что я богат, но это вранье. Я в долгу как в шелку, потому что вынужден был купить поместье, которое меня разоряет.
— Священник говорил мне, — продолжала мама, — что Ромена могли бы принять бесплатно в колледж за безупречную службу и геройскую смерть его отца.
— А кто будет за него хлопотать? Я этим заниматься не стану. У меня нет свободного времени, и я не люблю попусту беспокоить влиятельных людей. Они могут пригодиться на что-нибудь поважнее. Нет, лучше сделать иначе. Братья Леге обещали позаботиться о мальчике — их и надо заставить платить за его учение.
— Они забыли о своем обещании.
— Ну, тогда я им напомню. Я сам поговорю с ними…
Мама хотела что-то возразить, но дядя продолжал:
— Стесняться тут нечего! Требовать того, на что имеешь право, совсем не стыдно. Стыдно не тому, кто просит, а тому, кто заставляет себя просить. Запомните это хорошенько!
Маме пришлось согласиться, хотя ее гордость и возмущалась против такого решения. Дядя был из тех людей, которые не терпят противоречий.
— Имейте в виду, — сказал он в заключение, — что, если я бросил из-за вас все свои дела, вы обязаны, по крайней мере, выполнять мои советы.
