Илюха как-то нехорошо заёрзал на стуле.
— Когда их нарисовали? — шепнул он мне.
— Да ладно, какая разница.
— Нас не рисовали.
— Тебя попробуй нарисуй. Вечно где-то шляешься. Картёжник.
Он, конечно, никаким картёжником не был. Я так его называла, потому что он любил географические карты, искал на них край света, составлял маршруты.
Пока мы так переговаривались, на сцену за наградами поднимались священники и ветеринарные врачи. Потом начался концерт. А нас на сцену так и не позвали.
Мы вышли из зала. Спустились вниз. Милиционеры, которые не пускали нас, вдруг улыбнулись и отдали честь. Кажется, они даже хотели крикнуть что-то, но Илюха посмотрел на них уж очень выразительно. Потом мы вышли на улицу. И пошли домой. Людмилка плакала. Нина сопела носом. Витька сжимал кулаки и двигал нижней челюстью. Илюха держал маму под руку и гладил ладонь. Я бегала от одного к другому, смотрела в лица. На маму смотреть не стала. Не получилось. Хотелось плакать. Очень хотелось. Но как-то не плакалось. Во дворе нас встретил дед Поняешь.
— Ура! — закричал он, но потом увидел наши мрачные лица и замолчал. И куда-то исчез. Лучше сказать — растворился. Но тут же появилась тётя Зоя.
— Поздравляю, — сказала она. Как на неё Илюха посмотрел — я бы не выдержала такого. А она — ничего. Говорит:
— Мы там стол накрыли. Пойдёмте. Мы вас любим.
Оказывается, как только мы уехали, во дворе появился почтальон. Он принёс извещение нашей маме. Там было написано:
«В связи с тем, что не все ваши дети — ваши прямые родственники, вам медали не полагается. Извините за беспокойство».
Но было уже поздно, мы ушли. Тогда наши соседи решили поздравить нас самостоятельно. Накупили всего-всего, накрыли стол и стали ждать нас.
И мы пришли, сели за стол, пировали, веселились и даже пели. И не надо нам было никакой медали. Дед Поняешь сказал:
— Зачем тебе медали, Вера? Вот твои медали, — и показал на нас. А когда выпил ещё, заявил, что все соседи, весь двор — одна большая медаль.
Странно, конечно.
Нины долго не было. Она всегда приходила позднее всех, но в тот день как-то особенно задержалась. Все нервничали. Я бегала по улице и звала её. Со мной бегал Илюха. А Людмилка искала с Витькой. Поодиночке мама нас не отпускала. Мы бы могли и без её разрешения уйти, но не хотелось лишних расстройств. Мама и так была сама не своя. А тут ещё эти инспекторы. Как нарочно. Вечно они приходили в самый неподходящий момент. То припрутся, когда мы печём пирог, и их приходится угощать, то «заглянут», когда мы с Илюхой дерёмся. Надоели. Главное, сделать с этим ничего нельзя. У них такая работа. Проверяли, как мы живём, не обижает ли кто Витьку.
— Вы поймите, — не раз говорили они маме, а иногда и папе, — ребёнок не ваш, детдомовский. У вас, кстати, всё на месте? Все вещи? Ничего в последнее время не пропадало?
В такие минуты Нина еле сдерживалась. Если бы мама не велела ей молчать и не распускать руки, эти инспекторы давно бы получили от неё в глаз. По крайней мере, услышали бы от нас много интересного о себе. Но — нельзя. Мама сказала, лучше вести себя тихо, чтобы нам было меньше замечаний. Они и так что-то слишком часто стали интересоваться, где наш папа, почему так редко бывает. Мы дружно врали, что работает допоздна. А иногда и на ночь приходится оставаться, у водителя троллейбуса такая работа, знаете ли, сложная. Кажется, они не верили. Но ставили в своих бланках плюсики. Плюсики — это хорошо. Их ставили за мамину вежливость, чистый фартук и илюхины географические карты. Как ни странно, плюсы зарабатывала Нина. За молчаливость. Витька зарабатывал их тем, что каждый день ездил в свой интернат. Все минусы доставались нам с Людмилкой. За неприбранную комнату. Вечно они приходят в самый неподходящий момент, повторю свою простую мысль.
Так и в тот вечер. Нины не было. Мы искали её по всем дворам. Мама нервничала дома. Инспекторы пили чай у нас на кухне. Папа был на работе. Он тогда правда был на работе.
Когда я сорвала голос, Илюха сказал, что пора идти домой. Вдруг она уже пришла? Она же не может так долго быть где-то. Но я не уходила, а в тысячный раз сворачивала к гаражам. Нины не было. Мы вернулись домой, только когда на улице стало совсем темно.
Людмилка с Витькой вошли за минуту до нас. За две минуты до нас появился папа. А за четыре — Нина! И не одна, а с какой-то женщиной. Мама и эта женщина стояли обнявшись. И плакали. Обе. Нина обнимала их и тоже плакала. Все остальные смотрели на них. У инспекторов ручки упали на пол. Никто ничего не понимал. Чужая женщина иногда переставала плакать, смотрела на маму, говорила:
— Спасибо, спасибо вам, — а потом продолжала.
Илюха принёс полотенца всем троим, но и они скоро промокли насквозь. Мы стояли и смотрели, а время шло, шло…
Потом все разом успокоились, и мама сказала:
— Нина нашла свою маму. Она уходит к ней.
И они снова заплакали. Мы тоже. Нет, мы заревели в голос. Даже папа. Даже Витька с Илюхой, которые дали друг другу слово реветь только в крайних случаях. Это и был — самый крайний. Дальше некуда. Во всяком случае, мы так думали.
Но оказалось, что инспекторы не теряли даром времени. Пока мы прощались с Ниной и её мамой, обе проверяющие что-то быстро писали в своих тетрадочках.
На следующий день мы все были дома, то плакали, то радовались за Нину. И как раз в это время к нам домой пожаловала целая делегация: инспекторы из совета по правам и воспитанию ребёнка, воспитатели детского дома, милиция и общественность.
— Вы не имеете права! — с порога закричала общественность.
— Виктор, с тобой всё в порядке? — спросили воспитатели.
— Гражданочка, пройдёмте на кухню для допроса, — приказали милиционеры.
А инспекторы просто молча начали собирать витькину одежду. Оказывается, запомнили, в чём он ходит!
— В чём дело? — беспрерывно спрашивал наш папа. — В чём, собственно, дело?!
Витька хотел сбежать, но в дверях его остановила общественность.
— Не бойся, мальчик, теперь всё будет хорошо, — сказала она.
Куда уж лучше.
На кухне милиционеры заставляли маму подписывать какие-то бумаги. Свои бланки подсовывали инспекторы и воспитатели. Хорошо, у общественности не было ничего такого. Мама ничего не подписывала. Она только сидела и плакала. Я бы даже сказала, что ревела, но Витька всегда ругался и говорил, что мамы только плачут. Значит, она плакала и ничего не подписывала.
Сначала все эти люди пытались уговорить её поставить подпись. Воспитатели даже шутили, что им хочется взглянуть на автограф человека, который взялся добровольно воспитывать Витьку. Потом начались угрозы. Маме сказали, что выгонят её с работы. Подумаешь, какая мелочь! Потом — что выгонят из троллейбусного парка нашего папу. Тоже переживём! Дальше — не будут нас пускать в школу. И прекрасно! Замечательно! Мама стояла намертво.
Но они предвидели это. В ход пошла тяжёлая артиллерия.
— Мы лишим вас родительских прав, — сказали инспекторы, — и отберём детей.
Все замерли. Наступила полная тишина. Полнейшая тишина. И тут Витька сказал:
— Мама, — он впервые назвал её так, до этого всё как-то обходился без этого, — мне нужно с тобой поговорить.
Стало ещё тише, хотя куда уж? Потом произошло настоящее чудо. Все — милиция, инспекторы, воспитатели, даже общественность — все вымелись из нашего дома.
— Выйдите тоже, пожалуйста, — попросил нас Витька.
Они разговаривали, наверное, триста лет. Мы уже устали плакать, не могли ни о чём думать. И в этот момент в дом позвали нас. Нас, а не их.
— Я ухожу, — объявил Витька, — а вы берегите маму.
И вышел на улицу. С собой у него была толстая пачка бумаг, которые заставляли подписывать нашу маму.
Всю неделю мы не выходили из дома. Соседи не решались даже заглядывать в окна. Во дворе было необычно тихо.
А в выходные пришли Нина и Витька! Они приходили каждую неделю, каждые выходные. Витька теперь уехал к морю, Нина приходит и сейчас.
Всё равно они наши.
Мороженое в вафельных стаканчиках
Я вышла из дома, были какие-то дела. Во дворе прибиралась Любовь Николаевна. В последнее время она работала дворником. Сказала, что устала от детей. Мы поздоровались, и я пошла дальше. Но она, видимо, решила поговорить со мной.
— А ты знаешь, какой сегодня день? — спросила она. Это один из немногих людей, которые замечают меня и не обращают внимания на маленький рост.
— Вторник.
— Хорошо. Но я не об этом. Пятнадцать лет назад в этот день в нашем городе открылся цех по производству мороженого. Это был прекрасный день. Ты помнишь?
Я не помнила. Во-первых, я была ещё маленькая. Это было так давно.
— Нет, — сказала я, — конечно же, я не помню этот прекрасный день.
