- То увидел, как моя совесть показывает тебе пальчиком на фиговый листок?
- Не совсем так, Игорь Маркович! Совесть твоя была в то время... в заношенной и грязной, соломенной шляпе, которую держал Мамраз.
- Врешь ты!.. В шляпе была гадюка...
Игорь Завидный с болезненной гримасой на лице вынес из-за спины правую руку. Пальцы на ней были скрючены и туго сведены судорогой. Он с улыбкой поморщился и ударил скрюченной, неподвижной кистью по колену... Послышался сухой хруст и жалкий, удушливый смешок со всхлипом...
С моря шел тяжелый клыкастый вал. Можно было еще успеть отпрыгнуть, отскочить от надвигавшейся громадины, спрятаться за каменный редут. Но ни Сергей, ни Завидный не двинулись с места.
* * *
Шквал наступал без ветра, боковой, в обход гранитной гряды. И вдруг послышался гул. Не остров ли Кара-Ада гудел вековечным колоколом?!.
... За пирсом, возле тихой, ракушечной отмели неожиданно повстречался Сергею директор Чары Акмурадов. Они сошлись и молча постояли на берегу, глядя в беспокойный перебор волн. Светлые, серебристые облака с легкой звенью проплывали над хмурой и гладкой глыбой Кара-Ада. Луна стояла прямо над маяком, и свет ее в маячных огнях казался почти синим и каким-то пыльно и оседающе сухим, безжизненным, тогда как лучи маяка источали живой, трепетный свет, и море бережно перекладывало его с волны на волну, стараясь проторить запоздалым пловцам ночную дорогу. В порту отбили склянки. Из поселка по ветру долетали смех и музыка.
- Купаться не думаешь? - спросил Чары Акмурадов. - Мне переобуться надо. Чокои свои модельные песком засыпал.
- Купайтесь, - ответил Сергей Брагин, присаживаясь на обломанную якорную лапу. - Я покараулю...
- Тебе доверю караул. - Чары Акмурадович присел на борт старой шлюпки, заваленной слежавшимися песком и сухими водорослями. Посматривая из-под приспущенных бровей, старый пограничник Акмурадов осторожно заметил: - А ты, Сергей, и вправду сейчас чем-то на караульного похож. Только не пойму: в наряд собрался или из дозора возвращаешься?...
Сергей молчал, догадываясь, что Чары Акмурадову уже известно не только про гадючью находку в чемодане заезжего торгаша, но и о разговоре и стычке Брагина с Игорем Завидным.
- Молчишь? - неожиданно спросил Акмурадов. - Как знаешь. Мне Фалалей Кийко мимоходом кое-что порассказал. Про остров и чемодан... Не зря ведь этот дядя даже днем - с фонарем!..
Луна поплутала в облаках и пропала в их потемневшей пучине, а маячные прострелы на море стали видней и острее.
- Я тоже видел бакенщика у гостиницы, - вспомнил Сергей, крепче оседлав массивную якорную лапу. - Потом он даже пытался что-то сказать... Я спешил.
- Умение слушать, говорят, признак ума.
- Согласен, но в Завидном и во всем другом я сам желаю разобраться. - Сергей начинал горячиться. Он встал, и, шагнув к воде, наступил на широкий павлиний веер подкравшейся волны. Попрыгал на песке и подсел к Акмурадову в засыпанную шлюпку. - Чары Акмурадович, я вижу - вы хотите мне что-то сказать!.. - Серьезный, даже встревоженный вид старшего товарища настораживал Сергея, но он не посмел допытываться, понимая, что в разговоре, начатом не по своей воле, благоразумнее помолчать.
- Когда обдумаешь все это, тогда сам первым заговоришь, Сергей Денисович. - Отколов от борта шлюпки гнилую доску, Акмурадов бросил ее в темноту.
Неделя прошла тяжело, громоздко и раскатисто, как грозовая туча. И если бы эта туча изошла громами, обрушилась ливнями и выпалила всю свою скрытую зарядность, то не было бы тягости от минувшей бури. Но в том-то и дело, что туча хотя и разразилась непогодой, нашумела, но не выказала всей силы и спрятала в могучей утробе и громы и молнии. В любой момент гроза могла грянуть с еще большим ожесточением. В этом Сергей Брагин не сомневался, и потому хотелось осмотреться, подумать над тем, что унесла и что оставила грозовая неделя.
Рядом осталось меньше людей, с которыми приходилось близко сталкиваться в последние дни, и было больше времени для раздумий. Но когда Сергей раздумывал о последних событиях, то переживал происшедшее с еще большей остротой. Время сглаживало лишь второстепенное, а главное нисколько не меркло и не отступало в прошлое. И все же можно было сейчас попристальней рассмотреть то, что в горячке споров путалось и мешалось. "А что же в минувшей неделе было главным?" - такой вопрос Сергей не раз ставил перед собой, и что странно - не мог с достаточной определенностью выделить это главное: их, главных пунктов, было несколько... И как ни мудрил и ни лукавил Сергей, стараясь отделить глубоко интимное от горластого общественного, все это переплеталось мудреным шитьем и непостижимой изгибностью... И Завидный, и Метанов, и писатель Виктор Пральников, и Чары Акмурадов, и Ковус-ага, и "породистая делегатка", как ее окрестил Мамраз, дьявольски умная и изворотливая Ева Каганова, и сильная и беспокойная Нина Протасова -все они хотя и жиля в его сознании каждый в отдельности и по своему, но в то же время никак не могли находиться вне связей друг с другом, помимо того деятельного и большого сообщества, которое укреплялось этим летом на промыслах в Бекдузе. Сергей чувствовал и понимал, что он оказался в центре, на самом огневом редуте, и накрепко был связан со всеми участниками последних событий. С особой наглядностью, выразительностью это проявилось на партийном бюро. А сейчас Сергей Брагин хотел все это как следует обдумать...
Все было чрезвычайно живо в памяти, и перед глазами неизменно вставала удивительно разнохарактерная, мастерски реагирующая на обстановку Каганова. Ей, бедняжке, нездоровилось, и Ева Казимировна все время просила разговаривать потише, а, если возможно, то в полголоса и по очереди, не перебивая друг друга. И партбюро действительно началось спокойно и плавно, хотя вопросы обсуждались жгучие, и в словопрениях приняли участие не только свои, комбинатские, но и ленинградец Иван Волков, профессор Туркменской академии наук Сокольников, представители главка и Министерства. Правда, плавность и солидность собрания, фигурально названного Евой Казимировной "симпозиумом виднейших галургов", его размеренность и порядок сразу же были нарушены, и не кем-нибудь, а самой же Кагановой. После утверждения повестки дня члены партбюро приступили к обсуждению вопроса о ходе комплексного строительства на промыслах Бекдуза. Вопрос вроде бы чересчур общий, но решался он конкретно; прежде всего, предстояло выяснить - что сдерживало строительство сульфатного завода, наиболее важного объекта в общем химическом комплексе? Дело в том, что заводы Сибири и другие предприятия страны, поставляющие оборудование, были готовы досрочно изготовить выпарные установки и другие промышленные узлы, а строительство заводских помещений на Кара-Богазе срывалось, по разным причинам отодвигалось и даже ставилось под сомнение. Причем, сам проект сульфатного завода нуждался в некоторых изменениях, в сторону увеличения мощности. К великой радости туркменских химиков для житницы Кара-Богаза уже делалось мощное ответвление от магистрального газопровода, идущего из Средней Азии к Центру страны. Значит, скоро сюда придет огненная река голубого топлива. А то ведь до сих пор химикам возили горючее пароходами; промысла постоянно держались на голодном "электропайке", а пресную воду не просто возили, а "доставляли", как лимитированный товар.
Чары Акмурадов, приободренный сообщением о приходе газа, нарисовал такую радужную картину, что Ева Казимировна, на правах гостьи, сделала любезное замечание всем членам партбюро.
- Увлечение гигантоманией не всегда разумно, - сказала она хворым голоском. - От нас требуется реальный подход, и в этом аспекте нужно конструктивное решение, а не общие благие озарения!..
- На нашем небосводе завод будет важным светилом, но не единственным, - ответил парторг Сахатов. - Мы кладем начало крупной индустрии на Кара-Богаз-Голе. И это наша генеральная линия.
- Всякие восторженные экскурсы в область техниче ских предположений... - Ева Казимировна сидела за столом рядом с Сахатовым, но старалась говорить как можно громче, - не для него одного, - и в поисках сочувствия поминутно прикладывала кончики пальцев то к виску, то к переносице. - Зачем трескучие анонсы, когда есть уже готовая, авторизованная новинка-печь "кипящего слоя". Мы готовы помочь периферии!..
На ее слова первым отозвался ленинградский конструктор сульфатосборочной машины Иван Волков, выйдя на середину комнаты с поднятой рукой.
То, что произошло после этих слов приезжей гостьи Кагановой, имеет важный, глубинный смысл: оказывается, заботиться о благе и процветании Кара-Богаза можно по-разному. У туркменских химиков в Москве, Ленинграде, Ташкенте - по всей Советской стране были настоящие, доброжелательные и щедрые друзья и помощники. Одним из таких беспокойных искателей и был ленинградский конструктор Иван Ильич Волков. Именно он и задал тон всему на партийном бюро.
