руку в другой. — Я же не слышала его шагов. Значит, он стоял у двери! Если бы он спал, разве услыхал бы мой стук? Никогда. Он отступил с порога, и я вошла. Встретил меня, как будто между нами ничего не произошло. Когда увидел, только сказал: «Лиза!» И поверишь, больше ни слова. Но это было не удивление, вызванное моим приходом, и не приглашение войти; нет, он звал меня на помощь, чтобы я его спасла.
— А чего его спасать, — перебил Костя, — ты лучше меня спаси.
— Конечно… конечно. Ты прав. Я обязательно тебя спасу. Но и о нем надо подумать.
Костя почему-то на это ничего не ответил, хотя Лиза, проговорив эти слова, решила, что он сейчас на нее обозлится, и остановилась перед ним в ожидании крика. Костя молчал, автоматически нажимая на кнопку настольной лампы, то зажигая, то гася свет, и Лизино лицо от этого то темнело, то высвечивалось, и когда оно высвечивалось, то он видел ее глаза, и ему казалось, что перед ним не его «мамашка», а какая-то другая женщина. Эта перемена в ней его пугала.
— Я ведь к нему пошла из-за тебя, не из-за себя же? — сказала Лиза.
— Ну, над этим еще надо подумать, — заметил Костя.
— А что думать, когда это правда. Из-за себя я бы ночью к нему не побежала. Не решилась бы никогда. Наоборот, сбежала бы куда-нибудь подальше, хотя я перед ним виноватая.
— Что ты талдычишь одно и то же! Виновата, виновата…
— А как же, Костя? — Она не сказала «Костик», как всегда, и он отметил это про себя. — У меня перед ним большая вина.
— Что с тобой, мамашка? — почему-то испуганно спросил Костя. — Ты что, влюбилась, что ли?
— Не отрицаю этого, — вдруг, помимо собственной воли, призналась Лиза. — И вину свою признаю. Так виновата, что никогда не исправишь.
— Опять?! — Костя передразнил ее. — «Так виновата, что никогда не исправишь!» А я вот не чувствую за собой никакой вины.
Нет, нет, подумал он, он не признается в том, что виноват, потому что это признание будет его концом.
— А ты, Костик, артист. — Лиза улыбнулась. — Правда. Как меня передразнил, так не каждый сможет. — Замолчала, закрыла лицо руками, стараясь обрести хотя бы относительный покой. Чувствовала себя изнеможенной до предела. При этом, как ни странно, временами она забывала о сыне, который сидел рядом с нею, его вытеснял Глебов. Она откинула руки от лица, с удивлением посмотрела на Костю и впервые почувствовала, что осуждает сына, смешалась от этого, спросила: — Костик, у тебя нет сигареты?
— Ты же знаешь, я не курю.
— Пойду попрошу у Зойки.
— Вот еще, — грубо ответил он. — Перебьешься. Лучше расскажи покороче, чем все закончилось?
— Ладно… Потерплю. Да и Зойка, пожалуй, заснула.
Лиза снова глотнула воздуха, вбирая его открытым ртом, и выдохнула — теплая струйка материнского дыхания достигла Костиного лица, и его это неожиданно расслабило. Лиза заметила перемену в сыне, обрадовалась и продолжала:
— Вот я смотрю на тебя и вижу, ты снова мне не веришь. Угадала? А у него такое было лицо, как тебе передать?.. Собралось в кулак и почернело. Я заметила — он странно ходил, переставляя ноги с трудом, странно смотрел на меня, исподтишка, чтобы я не видела его глаз, и ничего не говорил. Ведь он мне только сказал: «Лиза», и больше ни слова. И вдруг вижу — он падает! Еле успела его подхватить, а он тяжелый. Ты же знаешь, у меня руки слабые, но держу его изо всех сил. Подумала: заболел. Говорю: «Боря, тебе надо лечь. Ты болен. Ты не спал ночь. Укроешься одеялом, согреешься, болезнь отступит». В общем, говорю ему это, а сама думаю — дело плохо. «Скорую» надо вызывать. Быстро стелю кровать… пришлось ему помочь раздеться, он был не в силах. Уложила, укутала. И тут наши глаза встретились и… я все-все поняла! Не болен он, а это я его так скрутила… Понимаешь, он меня всегда любил, дуру такую, а я его скрутила — он и рухнул.
— Мамашка, ну что ты мелешь чепуху. — Костя рассмеялся. — Разве так бывает, чтобы от любви человек заболел? «Чуть не упал, почернел». Даешь!
— Бывает, Костик, бывает… Раньше сама не верила, а теперь увидела своими глазами. Когда я первый раз от него сбежала, он два месяца проболел, почти ничего не ел, не пил. Ну просто погибал. А я приехала в Вычегду с тобою на руках, ты грудной был; он увидел меня и уехал. Не смог простить. Баба Аня рассказала, как он болел, а я не поверила, вроде тебя, а сейчас поняла: и тогда, и теперь с ним одинаково.
— А мне-то какое дело до этого? — снова разозлился Костя. — Ну что ты про себя да про него? А меня как будто и нет?!
— Костик, Костик, ты не прав, — сокрушенно сказала Лиза. — Я ведь про него рассказываю не случайно, хочу, чтобы ты правильно понял. Ты потерпи и поймешь — это имеет прямое отношение к тебе. Когда я обо всем догадалась по его глазам, спросила: «Боря, за что ты меня любишь, ведь я дрянь?» А он вдруг ответил, я думала — не ответит, нет у него на это сил, а он ответил: «Я, — говорит, — знаю про тебя то, что ты сама не знаешь. Ты почему обманула меня? Не от злобы или расчета… от обиды, что я отказался от своей любви». Костик, — обрадовалась Лиза. — Это же верно. В тот день в суде я все это придумала про тебя от обиды.
— Мамашка, дай платок, — сказал Костя.
— Платок? — сбилась с рассказа Лиза, ничего не понимая.
— Я рыдаю от умиления, ты что, не видишь? — Костя судорожно всхлипнул. — Ну хватит, ладно? На-до-е-ло! Осточертело, переходи к фактам!
— К фактам? Пожалуйста. Вот тебе факты. Я ему вру: «Я к тебе пришла не из-за Костика». А как ему доказать, что я пришла не из-за тебя, не знаю. Заметалась, засуетилась. А он смотрит на меня, не отрывая глаз. Тогда я наклонилась к нему, обняла, крепко-крепко, ну как тебя в детстве, и твержу: «Ты не думай, не думай! Совсем не из-за Костика!»
— А может, ты и вправду пошла к нему не из-за меня? — всерьез спросил Костя.
— Что ты, Костик! Что ты! Разве я имею на него право? После всего-то. И не мечтаю даже. — Лиза вдруг успокоилась. — Ты устал, я вижу… Поэтому вот тебе прямо с конца. Когда я его попросила, чтобы он тебе помог, сказала, что
