котелке варился крепкий чай,
Ты пришел усталый из разведки,
Много пил и столько же молчал.
Синими, замерзшими руками
Протирал вспотевший автомат,
Тяжело вздыхая временами,
Головой откинувшись назад…
Два немолодых уже человека пели у костра песню своей юности. И голоса у них были молодые. И слова этой песни непонятным образом связывали дни, когда она была написана, и день сегодняшний в единое целое. Два костра — тот и этот, Баксанское ущелье и Щучье озеро, Дмитрий Николаевич в брезентовой шляпе, граната с запиской в каменном туре, памятник в Сосновке, поле, Серега Феофанов, приволакивающий ногу капитан Грант с тяжелым рюкзаком за спиной — все и всё было связано тысячами нитей и не могло существовать одно без другого.
— Грант Александрович, Дмитрий Николаевич, скажите, а Феофанов вместе с вами не воевал? — спросил Борька, когда песня кончилась.
Понимал, что глупость спрашивает, что чудеса бывают только в кино, но спросил.
— Феофанов? — переспросил капитан Грант и наморщил лоб. — Нет, не воевал.
16. ГДЕ СНЕГА ТРОПИНКИ ЗАМЕТАЮТ
Колья от палаток они связали вместе и аккуратно прислонили к сосне на пригорке. Тот, кто вслед за ними придет на берег Щучьего — а в это замечательное место обязательно кто-нибудь придет, — сразу увидит колья, и ему не нужно будет искать новые, а уж тем более повторять ошибку Дениса. Сами палатки были уже скатаны и приторочены к похудевшим рюкзакам.
— Через десять минут — построение! — объявил капитан Г рант.
Десять минут — на прощание с Щучьим озером. Все. Домой.
Борька представил себе, как завтра он уже будет рассказывать родителям про все, что было с ним за эти недели, что он увидел и чему научился. Потрогал пальцем приколотый к рубашке значок «Турист СССР», который ему и всем остальным участникам похода вручил вчера капитан Грант, и вдруг понял, что все-таки здорово соскучился. Не зря один умный человек сказал когда-то, что главная прелесть любого путешествия заключается в возвращении домой. Хоть и грустно всегда расставание, потому что прощаешься с частью прожитой жизни, но впереди тоже жизнь.
Он дошел до скрытой за зарослями камыша протоки, у которой встретил (всего три дня назад, а кажется — вечность!) Дмитрия Николаевича и Веру Андреевну, посидел на корточках у того места, где стояла донка и он поймал своего первого в жизни угря, поднялся на пригорок к сосне. В утренних солнечных лучах вода казалась отсюда сине-бирюзовой. Красиво было Щучье озеро, и рыбы в нем много, и купание хорошее. И вообще привык к нему Борька. Но все же, положа руку на сердце, Щучье озеро не Черное море. Борька закрыл глаза и увидел, как мерно ударяет волна в галечный берег, как с разбегу ныряет он в эту волну, а она мягко подбрасывает его на гребне…
Что там говорить, море — это море. Только билет на Одессу все равно нужно будет сдать. Потому что на вторую смену лагерь капитана Гранта отправляется в поход на Северный Кавказ, в Баксанское ущелье.
Туда,
Где снега тропинки заметают,
Где лавины грозные шумят…
И Борька просто не может не пойти.
Длинные дни короткого лета
* * *
Отец пришел с работы и сказал:
— Андрей, завтра ты пойдешь с нами к Профессору.
Андрей обрадовался. Во-первых, раньше его к Профессору не брали, считали, что он мал. Теперь Андрей был не мал, а дорос, значит! И Профессора назвали Профессором! А его называли так только те, кто ходил с ним в походы. Другие — никогда. Потому что это была его институтская кличка — Профессор. А на самом деле этот человек был обыкновенным профессором. Но разве всех людей называют по их работе? Тогда папу надо было называть Кандидатом наук. А Женькину маму — Врачом? Или еще лучше — Участковым врачом? Так не бывает. Профессор — это имя-шутка, это молодость родителей, их особый мир. Теперь в этот мир, кажется, пустят Андрея. И может быть — это совсем еще не решено, это только мечта! — но все-таки может быть. Его! Возьмут! В поход!
Он знал, что Наташку дядя Павел брал в походы с четырех лет, но у ее родителей свои понятия. А папин друг дядя Толя возит своего Гришу даже с двух лет — у дяди Толи свои понятия. У родителей Андрея тоже есть свои понятия. Когда у родителей есть понятия, с ними бесполезно спорить — к своим десяти годам Андрей это понял.
Когда они ехали в метро к Профессору, папа сказал:
— Будут все наши.
Мама сказала:
— Андрюшка рад, а я рада, что он рад. — И мама погладила Андрюшину щеку, а он отстранился, потому что в метро кругом народ.
В квартире Профессора было светло и прохладно, на столе были расстелены самодельные карты-двухверстки, отец иногда приносил такие домой — он брал их в туристском клубе и срисовывал через прозрачную бумагу, кальку. Если карты лежат на столе, значит, сегодня вечером будут выбирать маршрут. И хотя за окном летел снег, и ветер был северный, порывистый, здесь шли такие разговоры, что Андрей почувствовал запах реки, шорох прибрежной осоки, мягкость белого сырого песка. Этот песок от веселых речных волн весь в мелкий рубчик, и под босой ногой этот рубчатый песочек кажется одновременно и крепким, и податливым. На даче у бабушки Андрей часто купался, бабушка не боялась отпускать его на речку. Но речка была мелкая, детская. А папа с мамой, и Профессор, и все те, кого они звали «наши», в это время ходили по настоящим рекам, в настоящие походы, их байдарки шли вразрез волне, не боясь ни ветра, ни шторма, ни порогов, ни мелей. Так считал Андрей. И ждал. И дождался.
Профессор сказал:
— А, Андрей! Здравствуй.
Брови у Профессора весело поднялись, мальчишечий вихор повис надо лбом, а глаза, голубые, ясные, речные, веселой улыбкой сказали Андрею: «Я рад, что ты с нами. Потому что ты наш человек, мне это ясно».
Там было несколько взрослых людей, которых Андрей давно знал. Родители дружили с ними, Андрей не раз видел у себя дома и Профессора, и тетю Марину, и Адмирала. Но теперь все они были другими — разглядывали географические карты, говорили о Печоре. Там, конечно, нехоженые края, но комар…
Тетя Марина закрыла длинные глаза и опять повторила:
— Комар, комар. Некормленый, стосковавшийся по живому человеку.
Все засмеялись.
Они называли друг друга
