Димов замолчал.
– Грунин погиб? – спросил Павлыш.
– Всего предугадать нельзя. И менее всего в этом следует винить Геворкяна. Создавая биоформа на основе конкретного человека, мы должны помнить, что в новом теле остается мозг именно этого человека. Любой биоформ – человек. Не менее, но и не более… Потом был Драч, и Драч тоже погиб.
Павлыш вспомнил портрет Драча в зале Станции. Грунина вспомнить не смог, а Драча вспомнил, потому, что тот был очень молод и доверчив.
– Он вернулся, – продолжал после паузы Димов. – Ему предстояла ретрансформация, возвращение в человеческий облик. Все должно было кончиться благополучно. Но на Камчатке, как назло, началось извержение вулкана, и надо было взорвать пробку в жерле, а для этого спуститься в кратер, проникнуть в жерло и взорвать, вы понимаете? Они попросили наш институт помочь. Геворкян отказался наотрез. Но Драч случайно услышал этот разговор. Он пошел, все сделал, а вернуться не успел.
– Не хотел бы я быть биоформом, – сказал Павлыш. – По-моему, это бесчеловечно.
– Почему?
– Трудно ответить. В этом есть что-то неправильное. Человек-каракатица…
– А где предел ваших допусков, коллега? Скажите, в скафандре выходить в космос бесчеловечно?
– Это одежда, которую можно сбросить.
– Черепаховая шкура не отличается принципиально от скафандра. Только панцирь черепахи дольше снимать. Сегодня вы возмущаетесь биоформами, завтра восстанете против пересадок сердца или печени, послезавтра потребуете запретить аборты и пломбирование зубов? Все это вмешательство в дела высокого Провидения.
В дверь заглянул Иерихонский, и это было кстати, потому что Димов не убедил Павлыша, но аргументов тот найти не смог и не хотел выглядеть ретроградом.
– Вот вы где спрятались! – воскликнул Иерихонский. – А я Павлыша разыскиваю. Мы собрались пойти на катере к Косой горе. Сандра со Стасиком покажут нам Синий грот. Они туда поплыли, завтра утром там будут. Вы отпустите с нами Павлыша?
– Я над ним не властен. Пускай он познакомится со Стасом Фере. Мы тут как раз вели беседу о биоформии. Почти мирную.
– Представляю, как вы его заговорили, – сказал Иерихонский. – Павлыш уже виделся со Стасом.
– Когда? – удивился Павлыш.
– Внизу, когда мы ходили в аквариум с Сандрой.
– Нет, я там не видел Фере.
– Сандра с ним уплыла, – напомнил Иерихонский. – С ним и с Познаньским.
– Акулы? – спросил Павлыш.
– Да, они похожи на акул.
– Так это биоформы?
– Фере уже проработал несколько месяцев в болотах Сиены. Тогда он был сделан для работы в топях Сиены. Там жуткий мир, – добавил Димов.
– Стас говорил мне, – сказал Иерихонский, – что здесь он чувствует себя как на курорте. Ни опасностей, ни соперников. Он сильнее и быстрее всех в этом океане.
– Это же полная перестройка всего организма!
– Сейчас в мире существуют два Фере. Один здесь, в океане, другой на Земле, закодированный клетка за клеткой, молекула за молекулой в памяти Центра.
– Хорошо, – Димов поднялся с кресла, – поговорили, и хватит. А то сюда постепенно соберется вся Станция. Нам бы только не работать. Надеюсь, теперь в самых общих чертах вы имеете представление о том, чем мы занимаемся. А когда уляжется первая реакция, может, поймете больше…
Катер отвалил от стенки подземного грота, лучи светильников скользнули, отражаясь от выпуклых иллюминаторов. Тут же катер пошел в глубину, и за иллюминаторами стало черно. Ван сидел у рулей, и отсвет приборов зловеще играл на его лице. Катер поднырнул под скалу, закрывавшую выход из грота, некоторое время шел на глубине, затем начал подниматься, и за иллюминаторами вода приобрела синий, а потом зеленоватый, бутылочный цвет.
Катер вырвался на поверхность, стряхнул с себя воду и помчался, срезая верхушки волн. Волны громко и хлестко стучали по днищу, будто бойкий кузнец бил по нему молотом.
Молодой, крепкий, толстый зоолог Пфлюг пересчитывал банки в походном чемоданчике.
– Вы не представляете, – сказал он Павлышу, – сколько там живности. Если бы Димов разрешил, я бы поселился у Косой горы.
– И питался бы моллюсками, – добавил Иерихонский.
– На том острове жить опасно, – произнес Ван. – Это сейсмичный район. Рай для геологов – там рождается континент.
– Для меня тоже рай, – сказал Пфлюг. – Мы здесь присутствуем в сказочный момент: образуются участки суши, и животный мир только-только начинает ее осваивать.
Справа над горизонтом показался черный столб.
– Подводный вулкан, – объяснил Ван. – Там тоже будет остров.
– А почему выбрали эту планету? – спросил Павлыш.
– Она лучше многих других, – ответил Иерихонский. – Условия здесь, скажем, не экстремальные, хотя человеку исследовать ее нелегко. Атмосфера разреженная, температуры низкие, большая часть поверхности покрыта первобытным океаном. Все здесь еще молодо, не устоялось. В общем, удобный полигон. Здесь мы испытываем новые методы, ищем новые формы, по возможности универсальные. Здесь проходят тренировку биоформы, которым предстоит работать в трудных точках. Поживете с нами, поймете, как мы довольны, что нам предоставили эту лужу…
А лужа тем временем катила навстречу пологие зеленые валы, и ее безбрежность подавляла воображение. Сознание того, что, сколько ни плыви, не встретишь ничего, кроме островков и скал, торчащих из воды, что нет здесь материков и даже крупных островов, придавало океану завершенность. На Земле океаны. Здесь Океан.
Солнце клонилось к закату, закат был мирным, смягченным слоями перистых облаков, кисеей прикрывавших солнце. Лишь далеко в стороне толпились черные тучи, еле поднимавшиеся над горизонтом. Вернее всего, там был ад, там трудились вулканы.
Остров Косая гора появился через три часа. От Станции до него было около пятисот километров. Остров представлял собой кривую гору, которая, казалось, долго и натужно вылезала из океана и ей удалось приподнять над водой одно плечо. Второе осталось под водой. Оттого голова горы была склонена набок, и от нее начинался полукилометровый обрыв в глубину. Зато другой край острова был покат и обрамлен широким пляжем, усеянным камнями и небольшими скалами.
Ван разогнал катер и поднял его в воздух. Тот перепрыгнул через широкую полосу бурунов, кружившихся вокруг рифов, и шлепнулся на мелководье.
Там, где кончалась полоса пляжа и начинался подъем на гору, стоял небольшой серебряный купол.
– Это наша избушка, – показал Иерихонский.
Они надели маски. Дул сильный ветер и нес мелкие колючие снежинки. Вода у берега была покрыта тонкой коркой льда.
– Утром лед будет в руку толщиной, – сказал Ван. – Правда, соленость здесь невысока.
– Теперь ужинать и спать, – заявил Пфлюг.
Он первым спрыгнул на песок с нависшего над берегом острого носа катера, потом протянул руки, и Ван, нагнувшись, передал ему ящик с банками. Щеки резало холодным ветром. Все, кроме Павлыша, опустили прозрачные забрала. У ветра была сила и свежесть молодого мира.
– Обморозитесь с непривычки, – предупредил Иерихонский. Его голос звучал в шлемофоне глухо, будто издалека.
Ван открыл дверь убежища. Внутри купол поддерживали массивные металлические ребра. Домик был рассчитан на любые неожиданности.
– В худшем случае, – объяснил Ван, – его сбросит с берега и выкинет в море. А там мы его подберем.
Иерихонский включил отопление. В домике сразу стало тепло.
Перегородкой убежище было разделено на две части. В передней, общей, стояли рабочие столы, машины, контрольная аппаратура. За перегородкой были склад и спальня.
– Сейчас приготовим ужин, – сказал Пфлюг. – Грешен, обожаю консервы. Всю бы жизнь прожил всухомятку, но жена не разрешает.
– Кто ел моей ложкой, кто спал на моей постельке? – строго спросил Иерихонский, подходя к столу. – Кто был в гостях?
– Ты знаешь, – ответил Ван, – зачем спрашиваешь?
– Но я же просил не трогать мою машинку!
Иерихонский показал на портативный диагност, стоявший в углу. Из диагноста тянулась лента. Груда лент валялась на полу.
– Ох уж эти любители самолечения! – вздохнул Иерихонский.
– Мне дозволено погулять по окрестностям? – спросил Павлыш. – Я все знаю, я не буду далеко отходить от дома, не буду купаться в море и сражаться с драконами. Я только погляжу на закат и вернусь.
– Идите, – разрешил Ван. – Только не занимайтесь самостоятельными исследованиями. Тем более что тут драконов раньше не было.
Павлыш шагнул в переходник.
Солнце прижалось к склону горы, закрывавшей половину неба. Снег усилился, и пришлось опустить забрало. Снежинки с размаху лупили по шлему, отчего мир стал туманным, будто Павлыш пробивался сквозь тучу белых мушек. Он повернулся к ветру плечом и спустился к воде. Лагуна, защищенная грядой рифов, была спокойна, волны медленно наползали на берег, хрустели ледком закраин и уползали назад, оставляя водоросли, мелкие ракушки и кусочки пены. За галечным пляжем торчали черные зубы камней, каменистая осыпь тоже казалась черной оттого, что солнце било в глаза, выше по склону поднимались из черноты светлые струйки пара, и ритмично ухал маленький грязевой кратер, выплевывая сгустки дымящейся грязи. Она стекала к берегу волнистыми, как табачный дым, ручейками, застывая у воды. Если на этом острове и есть какие-нибудь живые существа, они должны быть закованы в броню и приспособлены к тому, чтобы поглощать минеральные соли горячих источников. Или они спускаются к воде и собирают на берегу скудные отбросы моря.
