Я испугался. Ну вот. Я, оказывается, шизофреник, а меня даже в дурдом не возьмут. Вот не повезло так не повезло. Обидно, ничего не скажешь.
Нет, ну нельзя же так! Ну ладно, я умер, ладно, меня никто не видит, я призрак — черт бы с ним! Но говорить с внутренним голосом, как с посторонним человеком — это слишком!
Я медленно осел на пол. Почему-то было неуютно и боязно. Я старался не думать. Вообще не думать, ни какие темы. И, признаться, у меня это получалось. Наверное, от шока.
Через какое-то время (не знаю — какое; я не смотрел на часы, да они и не показывали правильное время после того, как я над ними поиздевался) я проводил глазами Глеба с отчимом. Наверное, все-таки не меньше часа прошло. Людей почти не было, только санитарки ходили туда-сюда по коридору да Карташов поднялся совсем недавно. Я лениво посмотрел на него и отвернулся. Домой я не пойду. Собирался, но не пойду. Не хочется.
Спал я в этот день снова в том же кресле. Спал плохо — то и дело просыпался. Но мне, к счастью, ничего не приснилось в этот раз. Я подозреваю, что если бы приснилось, оказалось бы последней каплей, и нервы бы точно не выдержали.
Я проснулся ровно в семь часов, как по режиму. Там всегда так — подъем в семь утра, зарядка в семь пятнадцать, завтрак в пол восьмого… Зарядку делать я не стал, да и третий пункт пропустил тоже. Но мысль о завтраке оказалась полезной. Я задумался, чего бы такого раздобыть маме. Ну, что она любит?
Да, интересный вопрос. Скотина, ты что никогда не обращал внимания на то, что ей нравится?
А ведь и правда — никогда. Ну, Март, ну ты даешь!
Я постарался вспомнить хоть что-нибудь. Точно, шоколад! Конфеты, шоколадки и прочие сладкие гадости, которые я терпеть не могу. Я просто не переношу шоколад в любом виде. А мама обожает, и Глеб тоже. Они все время конфеты трескают и мне предлагают, как будто специально, чтобы позлить, ведь оба знают, что я шоколад не перевариваю!
Ну ладно, не кипятись. Лучше дай ходу в магазин.
Я вышел на улицу. Интересно, где тут магазины? Хотя, наверное, везде. Перейду дорогу и обязательно найду хоть один из них. Я пересек узенькую улочку и пошел искать что-нибудь торговое. Как я и думал, мне сразу встретился шоп, магазин то есть. Притом конкретный такой шоп, не какой-нибудь киоск, да еще и круглосуточный. Мне это на руку: еще очень рано, и немногие работают в такое время. Я зашел и, с интересом разглядывая две стойки, стоящие тут для проверки покупателей, страдающих клептоманией, двинулся вперед, к отделу с шоколадом.
А я и не знал, что шоколад может быть такой разный. Молочный, темный, горький, белый, даже, представьте себе, апельсиновый. Офигеть можно, апельсиновый шоколад. А конфеты! Да их тут было столько, что я просто не мог поверить, что столько бывает. Я не стал углубляться в малоинтересующие меня подробности и схватил самую большую и дорогую коробку за шестьсот рублей. Я даже представить не мог, что какие-то там конфеты могут столько стоить. Ну ладно, по мне — так хоть тысячу. Я запихнул коробку в рюкзак.
А немножко страшно было. Хоть меня и не видел никто, а все равно. Чувствовал я себя вором. Я хотел было положить коробку на место, но разозлился на себя. В самом деле, чего это я, я же не для себя стараюсь. А маме будет приятно. Ей таких подарков никто не дарил.
Я быстрым шагом пошел прямо к этим двум стойкам. Чем скорее с ними рассчитаюсь, тем скорее уйду отсюда… И все-таки было стыдно.
Две стойки предательски громко запищали. Я обмер. Откуда-то быстро вынырнул охранник, но увидел, что никого нет, махнул рукой на пищащие стойки и ушел.
А у меня их писк в голове еще минут пять стоял. Я чуть не умер от страха, даже зареветь хотел.
Ты что сделал, Кот? Ты что, правда подумал, что маме нужны вот такие конфеты? Которые ты спер? Что ты сделал? Чем ты лучше Герасимова? Борец за справедливость, блин! Каспер! Ты — чмо последнее…
Я снова прошел мимо чертовых стоек, и они снова завизжали. Но теперь мне было все равно. Я водрузил гигантскую коробку проклятых дорогущих конфет на место и убежал.
Я рухнул в траву. Никогда бы не подумал, что сделаю… вот так. Сначала украду эти тупые конфеты, а потом, мучимый совестью, верну их обратно в магазин.
Может, не зря говорят: понедельник — день тяжелый. Это сказали не какие-то контуженные замороченные донельзя немцы, а простой народ. Ему, как известно, виднее. Еще какой тяжелый, понедельник этот. Правда, точно такой же, как и воскресенье. И как суббота. А про пятницу и говорить нечего. Умер я в пятницу.
Ну и умер! Привыкай, Март! Надо жить дальше… Или как сказать? Надо быть дальше. Ведь жить, кажется, больше не предвидится. А быть можно и нужно в любом случае.
Вот с таким полуоптимистичным настроем я двинулся в путь. Мне сегодня еще предстояло увидеть много интересного…
К маме я больше не пошел. Почему-то было очень стыдно, и мне казалось, что если я зайду к ней в палату, она сразу обо все догадается. Я пошел просто по городу. Я никогда не ходил гулять вот так, пока был живым. Жалко было времени, да и не возникало такого желания — бродить по улицам без всякой цели. Но сейчас у меня времени столько, что девать его попросту некуда.
Я проходил мимо киосков, больших магазинов со стеклянными витринами, заглядывал в них, чаще всего без особого интереса, потому что ничего, кроме одежды, магазины не рекомендовали. Только у витрины со скейтбордами я остановился, так, ради интереса. Поскольку я не представляю себя на доске с колесами в роли беспредельного скейтера. Хотя было бы неплохо. Только тогда я бы угробил себя куда раньше, разбился бы в первый же день катания. Куда меньше меня заинтересовали бирочки с ценниками. Никогда бы не подумал, что доска на четырех колесах может стоить, как машина.
И еще в другой витрине меня привлек один манекен в дорогущем костюме. Он стоял за стеклом и улыбался. Во-обще-то я ненавижу манекены: они все на одно лицо, и все выглядят, как зомби — глаза неживые, сами застыли в какой-то нелепой позе. Одно слово — трупы. Что-то вроде меня. Но этот был как будто ручной работы. Смотрел он ясно и осмысленно, как живой человек, стоял, облокотившись на стену, вполне естественно, глаза у него были так искусно сделаны, что и придраться было ни к чему. На голове у манекена был парик из непослушных светлых волос, до ужаса натуральных. Я сперва подумал, будто это настоящий человек, но, постояв минуту перед ним, неподвижным, как камень, понял, что это не так. Я засмеялся, посмотрел на него еще раз и пошел дальше.
Мне встретилась парикмахерская. Признаться, я терпеть не могу парикмахерские. Я хожу туда почти каждые две недели и успел возненавидеть их всей душой. Вы будете смеяться, но как только я сажусь в кресло, у меня начинают дико чесаться уши. Да чешутся так, что хочется оторвать их и выбросить. Пытаешься думать о чем-то другом, но это не так-то просто, поверьте мне. Когда чешется так сильно, все мысли сосредоточены только на одном. А почесать эти дурацкие уши я почем-то стесняюсь. Кажется, как только вынешь руки из-под скользкой накидки, на меня начнут орать. Честное слово, я не могу, у меня просто какой-то комплекс рождается, пока я сижу там, в этом дурацком кресле! Да еще я ненавижу, когда на меня кричат — я тут же теряюсь, расстраиваюсь и ничего не могу с собой поделать, такой вот я.
Можно я не буду о грустном? Да и уши чесаться начинают, от одной только мысли о подобном инквизиторском участке, именуемом парикмахерской.
Но сейчас-то мне стричься не надо! Значит, можно и зайти, все равно делать нечего. Тоску это заведение в этот раз на меня не нагонит, зато посочувствую тем несчастным, которых решили обкорнать сейчас. Я толкнул дверь. Все обернулись на скрип, не могли, что ли смазать это несчастье?
— Чего-то шалит дверь. Странное дело, — сказала девушка. Она стригла пожилого мужика с таким похоронным лицом, что я, взглянув на него, испугался. Если, не дай Бог, такая рожа вам ночью приснится, последствия могут быть самыми плачевными… то есть мокрыми.
То, что дядька ненавидит весь мир и каждое живое существо по отдельности, было ясно без слов. Честное слово, на месте этой бесстрашной девушки я бы отказался его стричь.
Еще две парикмахерши, обе постарше, стригли двух ребят — одна, чертыхаясь каждую минуту, маленького мальчишку. Ему было лет пять, и ему было, кажется, дико скучно, он ни секунды не мог усидеть на месте, все крутился, вертелся и ерзал. Со стулом у него, похоже, как и у меня, была взаимная антипатия. Мальчишка подпрыгивал на нем и, казалось, в любую секунду готов был с него соскочить. Да, ну и коллективчик.
Другая женщина стригла девочку постарше, как две капли воды похожую на пацана. Я понял, что она его сестра.
А, ерунда, ничего интересного. Я рассмотрел плакаты, висящие тут и там на стенах, что-то в духе "Ведь я этого достойна?" и других реклам. Плакаты мне понравились. Я подошел поближе к парикмахерам, посмотреть, как они работают. Прочитал все названия на ярких баночках с гелями, шампунями и прочей гадостью. Посмотрел на себя в зеркало, не без опаски, а то мое отражение последнее время стало чудить, помните? Да, здорово я измазал лоб тогда, в парке. Когда алкаша тащил. Я провел рукой по лбу, пытаясь размазать грязь так, чтобы ее не стало видно. Хотя какая разница? Для кого мне стараться?
