Глеб решительно зашагал к магазину, где выбрал самые дорогие конфеты и торт – спасибо Евгению Михайловичу и школе, деньги у него всегда были.
– Я пришел, – сказал он, позвонив на мобильный.
– Ты у двери? Набирай номер квартиры. Консьержке скажешь, что к Поляковым, – радостно отозвалась Ольга.
Квартира Поляковых поразила Глеба. Это была настоящая домашняя квартира – со смешным ковриком у входной двери, с прихожей, где стояла мужская и женская обувь, с уютной кухонькой, точь-в-точь такой, как ему представлялась, даже белая вышитая скатерть на месте. Ольгины родители тоже понравились Глебу. Мать, немного располневшая, но еще сохранившая следы былой красоты, улыбалась так искренне, что невозможно было не поверить ей и не ответить на ее улыбку. Отец немного походил на Евгения Михайловича. «Усталый, честный и добрый», – сразу подумал о нем Глеб. На висках у старшего Полякова серебрилась седина, а в уголках глаз затаились лучики-морщинки.
– Добро пожаловать! Наслышан. Герой! – Ольгин отец по-отечески хлопнул Глеба по плечу. – Маша, да возьми же у гостя торт! О, какой большой, с кремом.
Они уселись за стол.
– Ой, какой хороший торт! – захлопотала Ольгина мама, раскрыв прозрачную упаковку. – Глеб, вы любите крем? Какой кусок вам отрезать? А тебе, Оленька? Хочешь вот этот, с орхидеей?
– Нет, спасибо, я не люблю кремовые. – Ольга отодвинула тарелку. – Может, просто чаю?
Глеб смутился. Кажется, он немного не рассчитал. Впрочем, кто объяснил бы ему, что дорогой – не всегда лучший? Такому в его школе не учат. Домашний мальчик никогда не попал бы в такую ситуацию! Чувствуя, что его уши наливаются краской стыда, Глеб разозлился. Что оставалось? Только выдержать хорошую мину при плохой игре.
– Да, спасибо. Этот кусок подойдет. – Он придвинул тарелку и, демонстративно покосившись на хозяйку дома, которая тоже не положила себе ни кусочка, попробовал торт.
– И мне, Машенька! Вон тот, побольше. Большому куску рот радуется! – неожиданно объявил Ольгин отец, подставляя тарелку. – Так что вы там говорили, Глеб, про свою учебу?..
– Частная школа с гуманитарным уклоном, – тут же ответил Глеб.
– С гуманитарным уклоном? Очень почетно! – Ольгин отец принялся за торт. – А то все сейчас в коммерцию устремляются, на математику налегают. У меня, знаете ли, юноша, в школе по математике всегда трояк был… А что за предметы вы изучаете? Знаете, первый раз слышу, чтобы у гуманитария еще и все в порядке с физподготовкой было. Подкиньте-ка адресок, может, и нам пригодится!
Он хихикнул, довольный собственной шуткой, а Глеб, впрочем, так и не успевший расслабиться, еще больше напрягся.
– Обычная школа на окраине, – ответил он, отпивая из кружки почти бесцветный чай. Он плохо разбирался в изысках и предпочел бы простой черный чай с лимоном этому непонятному… то ли зеленому, то ли желтому, то ли белому.
– Как же обычная! Вот Оля говорила, что вы и историю знаете. Про опричнину ей рассказывали. Небось, не одобряете? Вы, молодежь, вообще идею государственности не слишком любите.
– Ну почему? Напротив, я хотел бы, чтобы у нас было прочное государство. Все дело в методах. История учит нас, что, думая о стране, нельзя пренебрегать людьми… – Глеб наткнулся на серьезный, изучающий взгляд сидящего напротив него мужчины и понял, что его со всеми его уроками психологии только что развели как ребенка. Ольгин отец изучал, умело провоцируя, вызывая собеседника на дальнейшую откровенность.
– В общем, мне еще пока рано об этом думать, – закончил Глеб и положил в рот большой кусок торта. – Мне пока учиться надо.
– Вот молодец! Если такое поколение придет нам на смену, можно не беспокоиться о будущем страны! – Ольгин отец хитро прищурился. – Так что, вы говорите, Глеб, у вас с семьей?
Ему было лет семь, и на вопрос: «Где твои папа и мама?» – Глеб научился бить коротко, почти без замаха. Да, его окружали такие же дети, выросшие без родительского тепла. Но у многих родители все-таки были, пусть даже пьяницы. Все страшно завидовали худенькому малорослому Ваське, который помнил маму и рассказывал о ней, как сейчас понимал Глеб, явные небылицы. Но тогда все казалось самой настоящей-разнастоящей правдой. И то, как мама любила Ваську, как носила по двору на руках, когда он прекрасно умел ходить, как рассказывала сказки, о которых у Васьки остались только отдаленные воспоминания, как гладила по волосам, приносила игрушки и мятую клубнику, собранную со стола после посиделок с подругами… А между тем все были прекрасно осведомлены, что Васькина мать – пьяница, лишенная родительских прав.
Глеб не знал своих родителей вообще и отчего-то особенно болезненно реагировал на Васькины рассказы. Ребята, чуткие, как все дети, заметили это сразу и стали дразнить Глеба приблудным, с ехидной усмешкой спрашивая: «А где твои папа и мама?» И тогда Глеб бил – даже тех, кто был старше и сильнее его, и… чаще всего оказывался побит сам. Он никогда не жаловался, а на вопросы воспитательниц о происхождении вечных синяков и незаживающих ссадин упрямо отвечал: «Упал». И всякий раз с обреченным упорством бросался в невозможную, проигранную заранее битву.
Дом… семья… От этих слов глухо стучало в висках и болело сердце. Даже сейчас, хотя он давным-давно вырос из ребячьего возраста и научился держать себя в узде.
Вот и сейчас сердце предательски кольнуло, а рука с силой сжала край стола.
– Я сирота, – отрезал Глеб, еще ниже склоняясь над своей чашкой.
– Па-ап, я же просила! – громко зашептала Ольга.
– А я что, дочь? Мы просто беседуем, правда, Глеб? Вы же, молодой человек, на меня не в обиде?
«Ольга – его дочь, поэтому неудивительно, что он так пристально ко мне приглядывается… Надо произвести впечатление простого парня… Эх, вот вляпался же!» – думал Глеб под внимательным взглядом сотрудника спецслужб.
Чем дальше, тем больше ему казалось, что его изучают, просвечивают рентгеном. Глеб быстро взглянул на Ольгу. Она болтала и улыбалась, не понимая происходящей вокруг игры. Глеб тоже улыбался, стараясь казаться искренним. Нет, конечно, Ольга тут не замешана. Скорее всего, интерес к его персоне вызван исключительно бдительностью отца, имеющего на руках взрослую дочь… Но все же, как бы ни был минимален шанс проверки, его не следует упускать из вида.
– Ну, ребята, вижу, мы вам надоели. Идите поболтайте, – добродушно сказал Ольгин отец.
Глеб не поверил ему ни на йоту. Неужели действительно ловушка?
– Пойдем, я покажу тебе свою комнату, – предложила Ольга.
– Спасибо, все было очень вкусно. – Глеб улыбнулся и поднялся со своего места. Главное – не паниковать. Главное – делать вид, словно ничего не замечаешь.
– Не за что! Так вы же все и принесли! – улыбнулась хозяйка.
Глеб последовал за Ольгой в ее комнату. Хорошая комната. На стенах – репродукции картин, весь стол завален листами ватмана и красками. Беспорядок. Но вместе с тем своеобразный шарм. Сразу видно: здесь живет художница.
– Хочешь, я покажу тебе свои этюды? – Ольга, очевидно, тоже слегка ощущала неловкость, от этого говорила особенно быстро.
Глеб посмотрел на картины: солнце, садящееся над Москвой-рекой, тщательно выписанный гипсовый бюст… Неплохие ученические работы. Александра наверняка усмехнулась бы, оценивая их школярность… Но при чем тут Александра?..
– Ты отличная художница, – проговорил Глеб и склонился к податливым, пахнущим медом и мятой губам.
Все вокруг не имело никакого смысла. Были только он и она, и та сила, что притягивала их друг к другу. Обо всем остальном Глеб подумает как-нибудь после…
А на улице пели птицы, и в окне чуть подрагивало тонкое кружево тюля….
Это было так прекрасно, что сердце Глеба замирало в груди.
* * *
Пели птицы, все было как всегда, но обычный утренний гомон леса нарушали глухие хлопки. Северин вздрогнул потому, что прекрасно знал, что это за звуки.
Он едва успевал осознавать происходящее, а ноги, подчиняясь инстинкту, уже несли его туда, где слышалась стрельба.
На окраине леса, среди чахлых молодых осинок и берез, парень остановился и сжал зубы, чувствуя, как в груди закипает древняя ярость.
У кромки леса шла настоящая бойня. Человек пять, если к ним, конечно, можно применить это гордое название, отстреливали стаю бродячих собак, используя при этом пневматику и травматическое оружие. Таким не убьешь собаку с одного выстрела. Поэтому на поляне постоянно слышались глухие щелчки и визг собак, отбрасываемых тяжелыми резиновыми пулями. Пневматика наносила кровавые, но не смертельные раны. Человеческие индивидуумы развлекались, а заодно осуществляли благородную миссию по спасению себя и себе подобных от опасности, связанной с бродячими животными.
