— Если бы я была на твоём месте, мне бы хотелось тишины и покоя, — сказала она.
— Да уж, не отказался бы, — ответил он.
— Я их отвлеку, — предложила она. — Надень свой плащ.
И прежде чем он успел произнести хоть слово, она воскликнула: "Ой, смотрите, лопотящий чвак!" и показала пальцем в окно. Все, кто её услышал, обернулись, а Гарри незаметно натянул на себя плащ и встал из-за стола.
Теперь он мог без помех двигаться по залу. Через два стола от себя он разглядел Джинни, она сидела, положив голову на плечо матери. У них ещё будет время, чтобы поговорить — попозже, будут часы, дни, а может быть, и годы. Он видел Невилла, который ел, окружённый кучкой восторженных почитателей, а меч Гриффиндора лежал возле его тарелки. Двигаясь по проходу между столами, Гарри заметил всех трёх Малфоев, они жались друг к другу, кажется, не вполне уверенные, можно ли им здесь находиться, но никто не обращал на них внимания. Куда бы он ни посмотрел, всюду видел воссоединившиеся семьи, и наконец нашёл тех двоих, к кому он стремился больше всего на свете.
— Это я, — тихонько проговорил он, нагнувшись между ними. — Не выйдете со мной?
Они сейчас же встали и все вместе — Гарри, Рон и Гермиона — вышли из Большого зала. От мраморной лестницы были отколоты большие куски, не хватало части балюстрады, и поднимаясь, они то и дело замечали каменные обломки и пятна крови.
Было слышно, как где-то вдалеке по коридорам носится Пивз, распевая победную песню собственного сочинения:
Мы им наподдали, и Волди прокис,
Наш Потти всех круче, гуляй, веселись!
— Да уж, это как нельзя лучше передаёт масштаб и драматизм всей истории, вам не кажется? — сказал Рон и толкнул дверь, пропуская Гарри и Гермиону.
Счастье придёт, думал Гарри, но сейчас его заглушала усталость, а боль от потери Фреда, Люпина и Тонкс через каждые несколько шагов пронзала его как боль от раны. Его главным чувством было неимоверное облегчение, и ещё ему ужасно хотелось спать. Но сначала он должен был объяснение Рону и Гермионе, которые прошли с ним такой долгий путь и заслужили правду. В мельчайших подробностях он пересказал им то, что увидел в думоотводе, и что произошло в лесу, и они не успели ещё начать выражать своё изумление, как уже оказались там, куда хотели попасть, хотя никто из них не упоминал цели их прогулки.
С тех пор как он видел её в последний раз, горгулья, охранявшая вход в кабинет директора, была отброшена в сторону; она покосилась и казалась слегка подвыпившей, и Гарри засомневался, сможет ли она теперь различать пароли.
— Нам можно войти? — спросил он горгулью.
— Будь как дома, — проскрипела статуя.
Они перелезли через неё и ступили на каменную винтовую лестницу, которая медленно ползла вверх, как эскалатор. На верхней площадке Гарри толкнул дверь.
Он только успел бросить быстрый взгляд на каменную чашу думоотвода, стоявшую на столе там, где он её оставил, как оглушительный шум заставил его вскрикнуть — ему сразу пришли на ум проклятия, возвращение пожирателей смерти и возрождение Вольдеморта…
Но это были овации. Директора и директрисы Хогвартса на всех стенах аплодировали ему стоя, они размахивали шляпами, а кое-кто — париками, они тянулись через рамы, чтобы пожать друг другу руки, и подпрыгивали в своих нарисованных креслах; Дилис Дервент без стеснения рыдала; Декстер Фортескью потрясал слуховым рожком, а Финеас Найджеллус выкрикивал своим тонким, пронзительным голосом:
— И позвольте заметить, что факультет Слизерин тоже сыграл свою роль! Про наш вклад не следует забывать!
Но Гарри замечал только одного человека, который стоял на самом большом полотне, что висело прямо за директорским креслом. Слёзы катились из-под очков-полумесяцев в длинную серебряную бороду, и исходившие от него гордость и благодарность наполняли Гарри таким же утешительным покоем, как песнь феникса.
Наконец Гарри поднял обе руки, и портреты почтительно замолчали, сияя улыбками, вытирая глаза и с нетерпением ожидая, когда он заговорит. Но он обращался только к Дамблдору, выбирая слова с особой тщательностью. Как бы он ни был измучен, как ни слипались у него глаза, нужно сделать ещё одно, последнее усилие, в последний раз попросить совета.
— То, что было спрятано в снитче, — начал он, — я уронил там, в лесу. Я уже точно не помню где, но я не собираюсь идти туда его отыскивать. Вы согласны?
— Конечно, согласен, дорогой мой мальчик, — проговорил Дамблдор. На лицах его нарисованных коллег читалось недоумение и любопытство. — Мудрое и смелое решение, но меньшего я от тебя и не ждал. Кто-нибудь ещё знает, где он упал?
— Нет, никто, — ответил Гарри, и Дамблдор удовлетворённо кивнул. — Но подарок Игнотуса я всё-таки оставлю себе, — добавил он, и директор широко улыбнулся:
— Ну разумеется, Гарри, он всегда будет твоим, пока ты не передашь его по наследству!
— И теперь остаётся ещё вот это.
Гарри показал Сильнейшую палочку, и Рон с Гермионой уставились на неё с таким благоговением, что ему, даже в таком отупевшем и невыспавшемся состоянии, это было неприятно.
— Мне она не нужна, — сказал он.
— Что? — громко возмутился Рон. — Ты что, с ума сошёл?
— Да знаю я, что она могущественная, — устало произнёс Гарри. — Но со своей мне было лучше. Так что…
Он пошарил в мешочке, висевшем у него на шее, и вытащил две половинки палочки из остролиста, которые по-прежнему соединяло лишь тончайшее волоконце пера феникса. Гермиона сказала тогда, что её нельзя исправить, что повреждение слишком серьёзное. Он знал одно: если это не поможет, то не поможет уже ничто.
Он положил сломанную палочку на директорский стол, прикоснулся к ней самым кончиком Сильнейшей палочки и произнёс:
— Репаро.
Половинки соединились, и из палочки вылетели красные искры. Гарри понял: у него получилось. Он взял свою палочку из остролиста с пером феникса, и его пальцы ощутили внезапное тепло — казалось, рука и палочка радуются своему воссоединению.
— Я положу Сильнейшую палочку, — обратился он к Дамблдору, который смотрел на него с бесконечной любовью и восхищением, — назад, туда, откуда она была взята. Пусть остаётся там. Если я умру своей смертью, как Игнотус, то её сила разрушится, верно? Предыдущего хозяина никто не победит, и так с ней будет покончено.
Дамблдор кивнул, и они обменялись улыбками.
— Ты уверен? — спросил Рон. Он смотрел на Сильнейшую палочку, и в его голосе звучала еле уловимая нотка вожделения.
— Я думаю, что Гарри прав, — тихо произнесла Гермиона.
— От этой палочки больше неприятностей, чем она того стоит, — сказал Гарри. — И честно говоря, — он отвернулся от портретов, думая уже только о кровати с пологом, которая ждёт его в гриффиндорской башне, и спрашивая себя, не принесёт ли ему туда Скрипун бутерброд, — неприятностей мне уже хватило на всю жизнь.
Эпилог
Девятнадцать лет спустя
Осень в этом году наступила как-то неожиданно. Утро первого сентября было хрустящим, как яблоко, и, когда небольшая семья, лавируя в толпе, пересекала шумную улицу, направляясь к громадному закопчённому вокзалу, выхлопной дым машин и дыхание пассажиров паутиной поблёскивали в холодном воздухе. На самом верху каждой из нагруженных тележек, которые толкали родители, дребезжали большие клетки, в них возмущённо ухали совы. Готовая расплакаться маленькая рыжеволосая девочка плелась позади своих братьев, цепляясь за руку отца.
— Осталось совсем немного, и ты тоже поедешь, — сказал ей Гарри.
— Два года, — всхлипнула Лили. — Я сейчас хочу!
Люди из пригородов с любопытством смотрели на сов, пока семья прокладывала свой путь к стене между платформами девять и десять, и до Гарри сквозь шум вокруг снова донёсся голос Альбуса — сыновья продолжили спор, начатый в машине.
— Я не буду! Я не буду слизеринцем!
— Джеймс, немедленно прекрати! — велела Джинни.
— Я только сказал, что он мог бы им быть, — ответил Джеймс, с ухмылкой глядя на младшего брата. — Ничего в этом такого нет. Он может быть слизеринцем.
Но тут Джеймс увидел выражение лица матери и замолчал. Пятеро Поттеров подошли к стене. Несколько самоуверенно взглянув через плечо на младшего брата, Джеймс забрал тележку у матери и побежал. Через мгновение он исчез.
— Вы ведь будете мне писать? — воспользовавшись отсутствием брата, немедленно спросил Альбус родителей.
— Каждый день, если захочешь, — сказала Джинни.
— Каждый день не надо, — быстро ответил Альбус, — Джеймс говорил, что большинство обычно получает письма из дома где-то раз в месяц.
— В прошлом году мы писали Джеймсу по три раза в неделю, — сказала Джинни.
— И не нужно верить всему, что Джеймс рассказывает тебе о Хогвартсе, — включился в разговор Гарри. — Твой братец у нас шутник.
