— Так, — я поднял голову и обнаружил стоящего передо мной Джека, подошедшего по своему обыкновению совершенно неслышно. — Иду прямо сейчас, — сообщил я ему, поднимаясь на ноги рывком. Джек посмотрел странно, потом уставился куда-то в сторону, пиная босой ногой траву. — Ты чего? — удивился я, и англичанин вновь взглянул на меня.
— Не ходи, — тихо сказал он. — Сейчас не ходи. Завтра. Или хотя бы сегодня вечером.
— Да что с тобой? — сердито изумился я. Джек невесело улыбнулся:
— Предчувствие, Олег. Очень нехорошее… Или знаешь что? Давай я пойду с тобой.
— Не сходи с ума! — я хлопнул его по плечу. — В той стороне Лаури с Карди, да и вообще — тут же всего три дня пути, а ниггерами уже две недели, как не пахнет… вернее, пахнет, — поправился я, — но это безвредный запашок. На кой ты мне чёрт при встрече с Танюшкой? Или, — я улыбнулся, — ты положил глаз на кого-то из наших девчонок?
— Нет, — отрезал Джек. — Послушай, Олег. Если ты мне друг — отложи выход. До вечера. Я очень тебя прошу.
Несколько секунд я размышлял. Потом пожал плечами:
— Ладно. Хорошо. До вечера я как-нибудь вытерплю.
Уже в эту секунду я знал, что обманываю Джека. Пусть успокоится, если его что-то тревожит. А больше не хочу откладывать встречу даже на час.
* * *
Утром третьего дня, когда вставало солнце, я натягивал сапоги, сидя на плоском валуне у тропинки, нырявшей в густую рощу. Я успел отшагать с той минуты, как проснулся, уже километров десять, да и сейчас остановился только потому, что на тропе появилось полным-полно колючек — идти дальше босиком было просто глупо.
Я рассеянно думал, что уже после полудня увижу море, корабли — и Танюшку, а как же! Думал о том, что предчувствие Джека (а оно меня беспокоило, что греха таить, скреблось где-то в сердец, как мышь в норе!) оказалось пустышкой — и слава богу. Думал о том, что сейчас тепло и солнечно, и это — отличнейшая погода для того, что мне предстоит. И ещё кое о чём думал, отчего штаны в паху натянулись сверх всякого разумного предела.
Затянув ремни, я попрыгал на месте и, на ходу поправляя перевязи, вошёл в рощу, где могучие красавцы-буки перешёптывались друг с другом несмотря на безветрие. Тропинка здесь была утоптанной, я не мог понять — зверями, людьми, или, может быть, неграми? От переизбытка кипевшей во мне радости я запел в такт шагам:
— Раз, два — левой,
Раз, два — правой,
Вдоль по дороге столбовой!
А то, что дырка в кармане — так это пустяк,
Главное дело — что живой,
раз, дв…
Я оборвал песню так же резко, как и начал её. И тихо процедил:
— Джек был прав…
Да, Джек был прав. Так прав, что ему стало бы дурно от своей правоты, потому что впереди на тропку, раздвигая кусты подлеска длинными руками, похожими на лапы пауков, выходили негры. Я мельком оглянулся — сзади никого не было… но бежать едва ли удастся, убьют толлами в спину…
Я посчитал негров взглядом — их было четырнадцать, и они старались максимально широко рассосаться по тропинке. При желании они меня могут обойти, но бесшумно им это не удастся — а там посмотрим.
Я надел перчатку и, пошевелив пальцами, положил руки — крест-накрест — на рукояти клинков. Негры прекратили двигаться — у них ятаганы были в руках. Топоров и ассегаев ни у кого нет — уже хорошо…
— Дайте мне дорогу, — ощущая злое веселье, возвысил голос я, не собираясь выяснять, понимают они меня, или нет. — Я сегодня не в настроении драться… но если вы не уступите, то я клянусь — с этой тропки не уйдёт живым ни один из вас!
Я верил в то, что говорил. Это главное — верить в победу, даже если в неё верить нельзя. Это почувствуют и враги тоже.
Ага — почувствовали, почувствовали, даже не понимая языка — зашевелились, запереглядывались… Нет, не уйдут, смешно надеяться. Их много, сейчас наберутся смелости, и будет свалка…
…а в таких случаях — свалку надо начинать самому!
— Р-р-рось! — рыкнул я и метнулся вперёд, обнажая клинки…
…Первого из негров я убил одним страшным "московским" ударом — сверху вниз, раскроив ему череп, шею и грудь до середины. Пнул влево — вопль! Пригнулся, перехватывая дагой сразу два ятагана, подсёк кого-то ногой, рубанул снизу в пах между широко расставленных ног, всадил дагу в мелькнувшее сзади-сбоку тело… Отскочил спиной к кустам, широким ударом — полосой — заставил отступить врагов и, заложив за спину руку с дагой, закрутил "бабочку", быстро оглядывая тропинку.
Один лежал неподвижно. Другой корчился, заливая кровью из распоротого паха тропинку. Третий слабо подёргивался — ага, я угадал ему дагой в селезёнку… Ещё один с трудом вставал — это его я пнул.
Я опустил клинок и принял стойку. Это до первого ранения. Как только меня ранят — их победа станет лишь вопросом времени…
— Р-рось! — я сделал рывок. Негры отшатнулись, я засмеялся, отскочив обратно и покачивая кончиком палаша. За спиной хрустели кусты — ближе… ближе… ближе… ещё…
Поворот! Я выбросил в длинном выпаде палаш и, почувствовав — попал! — отмахнулся дагой, повернулся, подрубил кому-то колено, всадил кончик палаша под челюсть ещё одному, рукоятью даги в кулаке свалил следующего, сбил попавшегося плечом, полоснул палашом — прорвался к другой стороне тропинки и снова махнул "бабочкой".
Из кустов полувывалилось длинное неподвижное тело — убит. Ещё один полз в сторону, подволакивая ногу и бросив оружие — ага, а этого я не нокаутировал, поднимается, гад… ещё один держится за рассечённое левое плечо. О. а вот и тот, кого я под челюсть — тоже убит, кажется.
Пятеро готовы, один выведен из строя, ещё один легко ранен. А я — даже не царапины.
Пока неплохо.
Негры не спешили нападать. Они разделились на две группы по трое, а ещё двое (один — раненый) держались позади. Я понял, что они собираются делать и засмеялся снова в их лица — смех рвался из меня, как пули из разрезного ствола аркебузы, смех холодный и беспощадный.
— Идите сюда! — позвал я. — Идите, ну?! Трусы, ничтожества, ублюдки! Я один, так чего же вы боитесь, сволочи?! — я подкинул палаш и, поймав его за кончик лезвия, перебросил в руку рукоятью. — Кто будет первым — ты?! — я сделал выпад палашом. — Ты? Ты? — они отшатывались, а я смеялся.
Первая тройка бросилась на меня дугой, а остальные ждали — точно, если я прорвусь через атакующую тройку, меня встретят и остановят те, а сзади нападут эти трое…
Ладно.
Я перехватил ятаган дагой и отклонил с такой силой, что негр, не желавший выпустить своё оружие, вместе с ним описал дугу и столкнулся с соседом. Третий взвыл, откатываясь — я пригнулся и отрубил ему большой палец на правой руке. Выскочил из-под клинков опомнившейся парочки, пнул одного в колено, встретил чью-то челюсть кулаком с дагой…
…есть! Ятаган остро, но почти не больно полоснул снаружи левое бедро — боль вспыхнула только когда я перенёс тяжесть тела на эту ногу. И оказалась резкой, огненной, отчего я на миг потерял подвижность — за что и поплатился. Ещё один клинок свистнул по плечу, другой — поперёк груди. Доспех выдержал оба удара, но уже на отскоке вражеский клинок вонзился в то же бедро — пониже первой раны. Стиснув зубы, я раскидал ятаганы, достал кого-то дагой — и, кажется, неплохо — он свалился в кусты. Но тут же что-то увесисто ударило в руку живым электричеством, и моя дага с ясным музыкальным звуком переломилась у рукояти. "Да будет проклят наш кузнец, не встать ему, не лечь!" — мелькнула в голове строчка из робингудовской баллады. Я отмахнулся палашом, вырвался. Горячие струйки стекали по ноге, уже добравшись до сапога. Я засмеялся, швырнул рукоять в негров. Выдернул из перевязи два ножа, сжал их в левом кулаке "бутербродом" — так, чтобы в стороны торчали широкие короткие ромбы лезвий.
— Ну, — пролаял я, — кто из вас подойдёт и прикончит меня?!
Они снова бросились тройкой. Стиснув зубы, я начал рубить — просто, грубо и примитивно. Один нож остался в чьём-то горле, я выхватил последний из перевязи, но тут же уронил оба — удар пришёлся по левой руке ниже локтя, и я услышал и почувствовал, как хрустнула разрубленная кость. Выше старого перелома.
Вот и всё. Точным выпадом я проткнул в грудь слева подвернувшегося негра. Успел вырвать оружие, отбить удар, но другой клинок пробил толстые полосы кожи справа на груди, распорол доспех и скрипнул по рёбрам. Взмахом я снёс руку ранившему меня и вогнал палаш в открытый рот ещё одного.
Их оставалось четверо, один — тот, раненый в руку. Ещё двое — с перерубленной ногой и однорукий — ползали по тропинке и выли. Кровь щекотно текла по рёбрам. А из руки брызгала струйкой при каждом движении. Рука противно немела.
Они не нападали. Боялись. Видно, что боялись. Но сейчас их страх был их же силой. Каждая секунда уносила мою кровь, а с ней — жизнь.
