Мортон, болтая ногами, сидел на перилах крыльца и раскачивался туда-сюда, стараясь при этом удержать равновесие. Заметив приближающуюся троицу, он резко замер и чуть не свалился в клумбу с тюльпанами. Подойдя поближе, Олив увидела, что поверх своей ночной рубашки Мортон надел ту самую просторную футболку, в которой она носила разорванные бумаги. Футболка принадлежала мистеру Данвуди. На груди красовалась надпись: «У меня есть логарифм!» Олив знала, что, если Мортон обернется, она увидит и «Чего еще желать?», напечатанное поперек его лопаток. Но Мортон не обернулся. Он, не сводя глаз с гостей, неуверенно перелез через перила на лужайку и медленно зашаркал к боковой дорожке.
– Привет, Мортон, – сказала Олив. Ее сердце словно запнулось на мгновение – от волнения или от надежды Олив понять не могла. – Я привела тебе кое-кого. И для этого мне не понадобилось трех месяцев.
Мортон замер в нескольких метрах от них. Он уставился на нарисованную пару. Застывшие улыбки не шелохнулись, несуразные конечности неподвижно висели по бокам.
– Вот и Мортон, – подсказала им Олив.
Лицо мистера Нивенса, казалось, боролось само с собой.
– Аррррр, – выговорил он. Но его рот при этом двигался совсем не так, как должны двигаться рты. Он съехал в сторону, а зубы при этом оставались сжатыми. – Раааааа. Ара. Риииии.
– Мммммммм, – вторил портрет матери Мортона. Выглядело это так, будто она пыталась говорить с закрытым ртом. – МммммммМММММММмммммм.
Олив переводила взгляд с одного Нивенса на другого. Ее творения выглядели точно так же, как и минуту назад: две восковые фигуры из музея, ненадолго помещенные в микроволновку.
А вот Мортон, казалось, был в ужасе.
– Убери их, – прошептал он, пятясь к крыльцу.
– Но… но я же для тебя их нарисовала, – взмолилась Олив, следуя за ним. Нарисованная пара осталась на месте. – Ты же этого и хотел. Вот зачем я одолжила фотографию и велела тебе склеить все инструкции для приготовления красок – чтобы взять краски Олдоса и вернуть тебе маму и папу.
– Это НЕ мама и папа! – завопил Мортон. Он повернулся на пятках и пулей бросился в дом, захлопнув за собой тяжелую деревянную дверь. Мгновение спустя в нижнем углу окна Олив увидела круглое бледное лицо Мортона, который глядел на них.
Олив повернулась к своим творениям.
– МММмммммм, – сказала мать Мортона.
– Раррррррррр, – добавил его отец.
Засунув нарисованные существа, которые определенно не были мистером и миссис Нивенс, в их собственный холст, Олив сидела на смятом покрывале, нервно раскачиваясь взад и вперед. Все это оказалось огромной ошибкой.
При каждом взгляде на картину в желудок Олив словно падал ком раскаяния. Скорее всего, она только что уничтожила и растоптала последние капли доверия, которое Мортон к ней питал. А если коты узнают, что она стащила банки и воспользовалась красками… Олив передернуло. Хватало и того, что она потеряла Резерфорда. А теперь, спасибо идиотской картине, она могла потерять всех без исключения остававшихся у нее друзей.
Олив быстро, как только смогла, сгребла на противень все банки, миски и кисти и накрыла их тряпкой. У нее еще будет время разделаться со всем этим. Прежде всего надо было решить, что же делать с портретом. Искореженные лица мистера и миссис Нивенс смотрели с холста как два свидетеля ее вины. Нужно было избавиться от них. Но как?
Отвернув портрет лицом к подушкам, чтобы хотя бы отчасти остаться наедине с собой, Олив переоделась из пижамы в голубые джинсы и футболку и зашнуровала кеды. Она посмотрела на часы. Было 11:13. Жаль, что она пропустила 11:11, загадать желание ей бы не помешало. Олив прикрыла глаза и попыталась поразмыслить. Просто взять и уничтожить портрет она не могла – только не тогда, когда родители Мортона таращатся на нее своими огромными, безжизненными глазами. Это было бы слишком жестоко. Нет. Надо было его спрятать. Спрятать где-нибудь в безопасном, приятном и неожиданном месте.
И несмотря на то, что возможность загадать желание была упущена, Олив вдруг вспомнила про идеальный тайник.
С холстом под мышкой Олив выскочила в коридор второго этажа и подбежала к изображению скалистого холма. На сей раз вместо птичьей стаи или вороха листьев она увидела плывущие в нарисованном небе облака, которые двигались до тех пор, пока длинный, яркий солнечный луч не прорвался сквозь них и не упал точно на крышу старой каменной церквушки.
Там ей и предстояло спрятать картину. Олив это знала. Иные места приказывали поступить именно так.
Олив надела очки. Она помешкала, зависнув на раме, подтягивая с собой и холст, и свалилась в заросли папоротника-орляка по ту сторону картины с почти музыкальным треском. Холм, на котором она очутилась, был устлан папоротником, травой и низкими растениями, похожими на маленькие деревца с крошечными розовыми цветами, которые окрашивали весь пейзаж вокруг в розоватые тона. Лицо Олив омывал прохладный бриз, а воздух был дымный, пряный и сладкий. Над ее головой летали, негромко покрикивая, птицы.
Прижимая холст к груди, Олив выпрямилась и осмотрелась. Всюду, куда хватало глаз, тянулись каменистые склоны холмов, перемежавшиеся полосами дубового и березового леса, листья в котором уже покрылись золотом. На гребне ближайшего холма ждала маленькая церквушка. Олив побежала к ней, наслаждаясь мягким пощелкиванием, с которым ее подошвы погружались в цветущие травы.
Церковь окружало маленькое кладбище, истертые надгробия наполовину потонули в цветах. Олив в жизни не видела менее жуткого погоста. Кладбище казалось почти приветливым: могилы сбились в дружеский кружок у каменных церковных стен.
Двери церкви были открыты. Олив проскользнула внутрь и очутилась в длинном, тихом зале, уставленном деревянными скамьями. Сквозь ряды витражных окон лился раскрашенный свет. Большой витраж в дальнем конце церкви отбрасывал на плиты пола осколки радуги.
Олив осторожно пристроила свою картину в самом последнем ряду, чтобы от дверей ее было не видно. Никто ее тут не найдет. Она останется в надежном укрытии, а бедным, изуродованным людям-портретам в этом красивом месте будет на что посмотреть.
Олив выпрямилась. Может, дело было в том, что ей больше не приходилось тащить холст, но она словно стала на пятьдесят фунтов[9] легче. Выбежав из открытых дверей назад в белый свет и глубоко вдохнув пряный воздух, Олив очутилась лицом к лицу с гигантским апельсиново-рыжим котом, властно восседавшим на надгробном камне.
– Олив Данвуди, – тихо произнес Горацио, – ты дура. Более того, ты упрямая дура, что делает тебя опасной дурой.
Олив не знала, с чего начать. Так что она начала с конца.
– Я… я просто хотела вернуть Мортону родителей, – заикаясь, выговорила она. – Мортон сказал, что убежит, если я за три месяца их не найду.
Горацио молча глядел на нее, так что Олив продолжила.
– Я сожгу инструкции, как делать краски. И выброшу то, что в банках. И никогда больше за них не возьмусь. И…
– Что я тебе говорил? – оборвал ее Горацио; его зеленые глаза сверкали. Он все еще не повышал голоса, хотя выглядел так, словно именно этого ему больше всего хотелось. – То, что ты оказалась достаточно слабоумна, чтобы хотя бы попытаться смешать и использовать краски Олдоса, само по себе достаточно скверно. Но мало тебе было, что ты идиотка, ты еще и оскорбила меня, не вняв моему предупреждению. – Кот поднялся на ноги. – Я говорил тебе не посещать эту конкретную картину. И что же ты сделала? Ты забралась именно в эту конкретную картину. – Горацио спрыгнул с надгробия. – Надо убираться отсюда. Сейчас же.
– Ладно, – сказала Олив. – Но пожалуйста, скажи мне хотя бы почему! Потому что мне казалось, что это как раз отличное место, чтобы спрятать портрет. Я знаю, что вообще не должна была его рисовать, но…
– Ш-ш-ш! – перебил Горацио. – Мы не можем обсуждать это здесь.
– Но почему? – требовательно спросила Олив.
– Не здесь! – зарычал Горацио, уже бросившись наутек.
Облака сгустились, и небо постепенно темнело, становясь из белого серым. Солнечные лучи, падавшие на церковь, погасли один за другим, как свечи, задутые поодиночке.
– Прости меня, Горацио! – Выкрикнула Олив, спеша вслед за мчавшимся вниз по холму котом. Она бежала все быстрее, стараясь не отставать, но Горацио все равно мелькал далеко впереди. – Я понимаю, что это было глупо, – задыхаясь, продолжала она, – но я хотела только помочь Мортону. Я думала, что смогу…
Олив споткнулась о торчащий камень и с размаху приземлилась на выставленные вперед ладони, ободрав их о голую скалу. Колючие стебли растения с розовыми цветами впились в ее раны. Кровь ярче даже кроваво-красной краски, поджидавшей в спальне, проступила на пораненной руке.
