— Вот и ладушки, — бабушка поднялась с табурета, бережно прижала к груди свой толстый старый фотоальбом. Глянула на часы: — Заболтались мы с тобой, поздно уж. Зубы почистила? Ну, так чего ждёшь, команды? Не знаю, как ты, а я что-то притомилась. Иди поцелуй свою бабушку… если не боишься старой ведьмы.
Она наклонилась, и Миль нежно коснулась губами её тёплой мягкой щеки.
Бабушка устроила Миль в изостудию при Учебном Центре. В школьные кружки её не взяли, сославшись на слишком юный возраст и неудобный диагноз. Как бабушка ни доказывала, что через год внучке всё равно идти в эту школу, директор отказал наотрез, не желая возиться с проблемным ребёнком:
— Вот через год и приводите. Девочка подрастёт, может, и заговорит ещё. И вообще, для подобных детей существуют особые школы с подготовленными специалистами.
И сколько бабушка ни доказывала, что Миль не доставит хлопот, он даже рисунки смотреть не стал. Миль раньше бабушки поняла: тут ей не светит, и, подёргав бабулю за рукав, решительно потащила её к выходу. Мария Семёновна долго ещё возмущённо ворчала — Миль не прислушивалась, она к такой реакции уже попривыкла. Не каждый может вот так сразу задавить в себе предубеждения и отнестись объективно, дать шанс нестандартному, да что там — инвалиду — вписаться в общество. Инвалид не должен маячить перед глазами. Как будто человек стал инвалидом нарочно, чтобы сидеть на шее у государства, и, раз уж получает пенсию, пусть тихо сидит дома и не выставляет своё убожество напоказ. Словно быть инвалидом неприлично. Словно он, появляясь на люди, колет глаза зрелищем своего увечья, желает вызвать у здоровых чувство вины за то, что они-то — здоровы. Этим, кстати, грамотно пользуются просящие подаяние у церквей
и в других местах… Но Миль на всю жизнь запомнила, как резанул ей по сердцу вид безногого в кресле на колёсах. Чисто и аккуратно одетый, он сидел, прикрыв культи одеялом, и смотрел куда-то спокойно и отрешённо, думая о чём-то своём. Видно было, что находиться ему здесь совсем не в радость, и он ни о чём никого не просил, просто сидел, держа на коленях миску с несколькими монетами. Монет было неприлично мало, и Миль стало обидно за него и стыдно за себя и за всех, проходивших мимо, не дающих вовсе ничего…
А в Учебном Центре имелась целая группа для дошкольников, и Миль взяли в неё чуть ли не слёту, едва просмотрев альбом. Бабушка даже слегка опешила от такой лёгкости, но честно предупредила: имеется одна сложность — девочка немая, нет, со слухом всё слава Богу, с интеллектом тоже, если что — умеет писать…
— Замечательно! — воскликнул педагог. — Значит, изъясняться может письменно. Занятия уже начались, группа сформирована, но одно место я отвоюю — вы только альбомчик мне ненадолго оставьте. Приходите завтра в девять, с собой принесите… я напишу, вот… И заявление о приёме на имя директора, на доске висит образец, там же — расписание. Звать меня Иван Иваныч, занятия — три раза в неделю, лучше, если девочку будут встречать после занятий… Вы и будете? Вот и хорошо. Да, с собой — как в школе, сменную обувь, ещё фартучек и полотенце. Ну, завтра я вас жду!
Он заторопился куда-то вдоль по коридору, высокий, худой, чернявый, а бабушка и Миль посмотрели друг на друга. И бабушка развела руками:
— Ну просто слов нет! — и засмеялась. Миль, фыркая носом, её поддержала.
Это было чудесное время. Хотя вставать отныне приходилось пораньше. Расстояние в две остановки — автобусом туда и не спеша, пешочком, обратно — они преодолевали вместе. Уроков было три по полчаса, с переменами по пятнадцать минут, и, пока Миль увлечённо училась работать (так говорил учитель) с самыми разными материалами, бабушка ждала её, сидя в коридоре среди зеленеющих в больших горшках растений. Растения здесь росли прямо под потолок, тоже, знаете ли, не самый низкий, буйно кустились и даже цвели. «Хорошее место», — сказала про них Мария Семёновна, устраиваясь на удобной скамейке, как у себя во дворе, и доставая неизменное вязание.
А Миль, глядя, как её ловкие руки начинают очередное изделие, вдруг задумалась: бабушка вечно сидит со своими спицами и всё вяжет, вяжет. С весьма приличной скоростью и не первый уже месяц. С такой работоспособностью не только они обе должны быть обвязаны с ног до головы, но и ещё пол-города. Между тем, вязаных вещей у обеих в гардеробе — вполне стандартный набор, ну там варежки-носки, свитеры-шапки-шарфы, ничего лишнего и вполне нормальных колеров. Не то, что у бабушки в руках сейчас — диковинного ярко-алого цвета толстая, мохнатая нить. Вяжет бабушка быстро-быстро и… ну точно! Что-то шепчет! А изделие… выползает из-под её рук и… спускается на пол… сползает… и растворяется в воздухе, будто его кто-то глотает или оно проваливается в какую-то норку!
Миль растерянно моргнула, и увидела, что бабушка вяжет обычный длинный шарф. Пригляделась — и снова вязание побежало-поползло, пропадая из виду. Она крепко зажмурилась, помотала головой. Посмотрела на бабушку — а бабушка вдруг хитро улыбнулась ей и подмигнула, продолжая вязать. А клубок, между прочим, всё не убавлялся.
Прозвенел звонок — тоже как в школе, Миль помахала бабушке и побежала к своим карандашам и краскам. Сегодня они рисовали осенний букет. Оказывается, акварелью можно рисовать не только по сухому листу, но и по абсолютно мокрому, если его сначала целиком окунуть в таз с водой и тут же расстелить по столу… страшно увлекательное занятие!
Великое дело — иметь рядом неравнодушного к своей работе педагога, хорошо к тому же знающего предмет. Очень скоро Миль смогла, наконец, изобразить то, что ей виделось. Правда, у окружающих всё равно появлялись вопросы, но Миль, пользуясь своей немотой, мило улыбалась и ничего не объясняла. Её работы выделялись среди работ других детей, Иван Иваныч цвёл и млел, будто это его лично нахваливали, а бабушка строго следила, чтобы на глаза посторонним не попали никакие опасные, с её точки зрения, рисунки — и Миль, если бабушка, заходя в класс после занятий, что-то изымала, только виновато опускала голову: случалось ей в задумчивости наваять нечто, чем оч-чень бы заинтересовался любой грамотный психолог, а возможно, и психиатр. И ладно бы только они…
Иван Иваныч, вдохновлённый тем, как легко Миль усваивала его уроки, стал усложнять для неё задания, но девочке всё было мало: она отказалась от домашних занятий с бабушкой, чтобы и дома пробовать себя в лепке, рисунке, живописи. Всякий раз, начиная осваивать новую технику, она экспериментировала: если тонировать бумагу, то необходимо было перепробовать и соус, и сангину, и пастель, и акварель, и гуашь, и напыление… и ещё чёртову уйму способов и техник. А потом по этой бумаге — кистью, карандашом, губкой, тампоном, трафаретом и ладонью, углём, пальцами и мелками… И ещё, ещё, ещё!..
Бабушка взирала на процесс с тихим ужасом. А внучка просто навёрстывала то, что из-за дрязг с её матерью ей не успел додать её отец. Она впитывала и поглощала, и всё ей казалось мало. Квартира заполнялась рисунками, аппликациями, фигурками в пластилине, в глине, в гипсе, витражами и куклами, мягкой игрушкой и масками… и конца-краю всему этому было не видать.
Даже со стороны стало видно — ребёнок явно утомлён, пропала пухлость щёчек, девочка похудела, заметно вытянулась, но! Глазёнки, ставшие будто ещё больше, обрели особый блеск, движения — порывистость и лёгкость, и вообще — она выглядела явно такой счастливой, что Мария Семёновна махнула рукой и только следила, чтобы юное дарование вовремя ело, вволю спало и время от времени гуляло. Правда, приходилось отдельно и конкретно следить, дабы указанное дарование не манкировало поименованными обязанностями, на что оно, дарование, таки посягало! Всячески усугубляя.
Но тут очень вовремя случились каникулы. Подчиняясь требованиям Минобраза, студия приостановила деятельность. И бабушка решительной рукой пресекла большую часть домашних злоупотреблений. Лично водила внучку на прогулки, как после болезни — за ручку. Где-то через сутки Миль словно сбавила темп, вынырнув в общее течение жизни. И, вдруг вспомнив, спросила, а не научит ли её бабушка вязать?
Мария Семёновна усмехнулась и сказала:
— А давай попробуем. Но предупреждаю: это не так просто, как кажется. Это тебе не карандаш держать.
Оказалось и в самом деле не просто. Зато увлекательно. И попервости не получалось, спицы выскальзывали из рук, нитки путались, петли стягивались тугим узлом… Но если бабушка думала, что девчонка тут же и отступится, то зря: вязание неожиданно увлекло Миль, а поскольку рисование покуда пришлось отложить, то к концу каникулярной недели успехи были налицо. В первый день занятий Миль гордо заявилась в собственноручно связанном шарфике. И пускай он был неровным и по плотности петель, и по кромке, и по ширине, да и цвет выглядел скучновато. Да и внимания на её обновку, если честно, никто не обратил — не сложились пока у Миль ни с кем в группе дружеские отношения, что делать — она всё равно была очень довольна.
